Антисемитская кампания

Антисемитская кампания

Наиболее ярким проявлением сталинского шовинизма в послевоенные годы стал антисемитизм. До этого в советской действительности не было ничего подобного. Революция и большевистская власть энергично боролись с антисемитскими тенденциями, которые на протяжении длительного времени в прошлом насаждались среди народов империи политикой царизма. Хотя еврейский вопрос имел свою специфику, он рассматривался в СССР как часть более общей проблемы совместной жизни и развития в рамках единого Союза множества различных национальностей. За евреями признавалось право жить как самостоятельной нации, со своим языком и своими собственными культурными институтами. В 20-е гг. обсуждалась даже возможность предоставить им территорию, в своем роде советскую Палестину, сначала на Украине и в Крыму, а затем на Дальнем Востоке (в районе /338/ Биробиджана). Эти проекты, по своей сути весьма искусственные, полностью провалились.

Начиная со времени гражданской войны и позднее антисемитские настроения были характерной чертой движений, враждебных советской власти и ее начинаниям; в частности, они проявили себя в период крестьянского сопротивления коллективизации[60]. Среди большевиков в первые годы советской власти было довольно много евреев, особенно среди руководителей партии. Говорили, что Сталин испытывал к ним мало симпатий, поскольку из их числа вышли многие видные деятели партийных оппозиций. Однако сам он утверждал в 1931 г., что коммунисты «не могут не быть непримиримыми и заклятыми врагами антисемитизма»[61]. В 30-е гг. сама проблема считалась полностью улаженной, как и все остальные национальные вопросы; поэтому активная пропаганда против антисемитизма практически прекратилась.

В годы войны участь советских евреев на оккупированных территориях была столь же ужасной, как и во всех европейских странах, попавших под власть нацистов. В других районах страны евреи продемонстрировали не меньшую, чем русские, приверженность делу Сопротивления и победы, будь то участие в боях в рядах Вооруженных Сил или труд в тылу. Хотя официальная пропаганда никогда не выделяла особо трагедию этого народа из общей судьбы всего населения (невиданная жестокость войны на Востоке отчасти делала понятным такое отношение), евреи с самого начала войны получили право на особое политическое представительство в лице их Антифашистского комитета, который имел своей задачей, выполненной с большим усердием, налаживание связей с еврейскими общинами за рубежом, в особенности в Америке. Председателем комитета и его вдохновителем был Соломон Михоэлс, ведущий актер Еврейского театра в Москве. Комитет оставался действующим после войны и превратился в центр национального объединения; это-то и обернулось для него бедой и сделало его жертвой несправедливости[62].

В СССР, как и повсюду, ужасы нацизма и войны укрепили солидарность евреев. Проекты обретения территории для своего народа в рамках СССР возродились в ходе контактов между Антифашистским комитетом и ведущими советскими руководителями, со стороны которых, в частности Молотова и Кагановича, вновь была выдвинута идея избрать для этого Крым, сильно обезлюдевший после депортации татар. Некоторые же деятели комитета хотели иметь постоянной национальной территорией евреев те земли, которые ранее были населены в Поволжье немцами[63]. В послевоенной обстановке правительство Москвы поддержало даже создание еврейского государства в Палестине и признало Израиль; уже тогда значительное число советских граждан попросило разрешение на эмиграцию туда.

В январе 1948 г. Михоэлс внезапно умер в Минске. Было сказано, что он стал жертвой автомобильной катастрофы. Газеты посвятили ему торжественные траурные некрологи[64]. Но вскоре стали /339/ распространяться слухи об убийстве и о причастности к нему политической полиции. Эти известия получили затем множество подтверждений, хотя и полуофициального характера[65]. Насильственная смерть Михоэлса положила практически начало антиеврейскому наступлению, которое развернулось в широком масштабе несколькими месяцами позднее. Со стороны Сталина и верхушки политической полиции оно объяснялось существованием «проамериканского сионистского заговора». В ноябре 1948 г. был произведен обыск в Издательстве литературы на еврейском языке в Москве, и оно было закрыто. В конце года начались аресты членов Антифашистского комитета и других еврейских интеллигентов; были арестованы писатель Фефер, актер Зускин, критик Нусинов, литераторы Бергельсон, Квитко, Голодный, Беленький, пожилая женщина — академик Лина Штерн, дипломат и старый большевик Лозовский, 74 лет (во время войны он часто выступал от имени Советского правительства), и, наконец, наиболее известный представитель еврейской литературы поэт Перец Маркиш. Проект создания национального очага в Крыму был объявлен заговором с целью отделения полуострова от СССР и стал основной частью обвинений[66]. Все еврейские культурные учреждения, театры, школы, газеты в Москве и по всей стране были закрыты. Другая серия арестов охватила технических специалистов московских заводов (включая автомобильный, который тогда носил имя Сталина)[67]. Не пощадили даже жену Молотова, тоже еврейку.

Не менее тяжелой была кампания дискриминации, которая сопровождала эти репрессии. На всех евреев пало подозрение. Уже во время своих нападок на музыкантов Жданов включал в список обвиняемых неких интеллигентов, не называемых тогда по имени, на которых навешивался порочащий ярлык «безродных космополитов»[68]. То же выражение[IV] было употреблено вновь «Правдой» и газетой «Культура и жизнь» в конце января 1949 г. для разоблачения «антипатриотической группы театральных критиков». Личности были на этот раз упомянуты точно, все они были евреями: в данном случае это их общее происхождение не было таким уж очевидным, поскольку они носили русифицированные фамилии, однако в тексте в скобках были указаны и их старые имена, которые были очевидно еврейскими. Выводы в статье делались просто оскорбительные:

«Этой группе безродных космополитов не дороги интересы Родины, интересы советского народа. Зараженные упадочной идеологией буржуазного Запада, раболепствуя перед иностранщиной, они отравляют здоровую творческую атмосферу советского искусства тлетворным духом ура-буржуазного космополитизма, эстетства и барского снобизма. Выступления этих эстетствующих антипатриотов, людей без роду, без племени, направлены против всего нового, передового в советской /340/ драматургии и театре. Эстетство — по природе своей антинародно, антипатриотично, антинационально»[69].

Затем последовала целая серия других статей, призванных разоблачить так называемых космополитов во всех сферах культуры.

Никто, само собой разумеется, не говорил в Москве об антисемитизме. В целом кампания была обозначена как «антикосмополитическая» и выглядела, таким образом, как составная часть пропаганды национализма, который стал основным направлением идеологической обработки внутри страны. Но эти два термина на практике идентифицировались. «Какое представление, — писалось в то время, — может быть у А. Гурвича о национальном характере русского советского человека?»[70]. Гурвич наряду с Юзовским и Альтманом был одним им из наиболее известных критиков, выставленных к позорному столбу. Двое писателей, Эренбург и Гроссман, которые только что закончили книгу о преступлениях, совершенных нацистами в СССР по отношению к евреям, были отстранены от выступлений по радио, не допускались на страницы газет, их не принимали в учреждениях и в различных министерствах. Прием в высшие учебные заведения евреев стал ограничиваться. Любой вид карьеры — в партии ли, в армии или на дипломатической работе — был для них закрыт[71].

Распространившись в недрах бюрократического аппарата, начали проникать во все сферы советской общественной жизни так называемые анкеты: формуляры, заполненные вопросами. Граждане были вынуждены заполнять их при поступлении на работу или при повышении по службе, при поездке в командировки и во многих других аналогичных случаях. Эти вопросники поступали затем в отделы кадров. В течение всех 20-х и 30-х гг. им не придавали большого значения; с их помощью выяснялись только отдельные вопросы, в первую очередь социального происхождения и прежней политической деятельности. С конца 40-х гг. особое значение стали придавать пункту «национальность»: евреев считали не заслуживающими доверия. С этого начиналась дискриминация. Поощряемые сверху, всюду по стране разжигались старые предрассудки, которые таились ранее скрытно, хотя никогда не были вырваны с корнем, несмотря даже на смелую кампанию, какую вели против них большевики в 20-е гг.

Деградация сталинского национализма до уровня антисемитизма была одним из наиболее печальных приобретений СССР в послевоенный период. Как и во многих аналогичных случаях в прошлом, и не только в прошлом России, это был тягостный элемент извращения и искривления политической борьбы. Массам недовольных людей подсказывали, что во всем виноват «безродный космополит», так же точно как во второй половине 30-х гг. в качестве виновника всех бед выставлялся «враг народа». Когда-то именно Сталин говорил, что антисемитизм — это «ложная тропинка, сбивающая их (трудящихся) с правильного пути»[72]. Не видно оснований для того, чтобы не применить это определение и к тому случаю, когда он сам прибегнул к антисемитизму. /341/