Атомная бомба и война с Японией
Атомная бомба и война с Японией
В дни Потсдамской конференции произошло одно новое событие, оказавшее влияние уже и на работу «большой тройки», но призванное в будущем куда более мощно воздействовать на все политические отношения в мире. Вечером 16 июля, накануне открытия конференции, Трумэн получил из США краткое сообщение. В четырех строках говорилось, что в пустыне штата Нью-Мехико с успехом произведен взрыв первой атомной бомбы. Несколько дней спустя пришло более обстоятельное донесение, в котором описывалась вся чудовищная мощь нового оружия[42]. По свидетельству самых авторитетных наблюдателей, поведение Трумэна сразу сделалось более жестким и решительным[43]. 24 июля по окончании дневного заседания он подошел к Сталину и, отведя его в сторону, сообщил, что Соединенные Штаты произвели эксперимент с новым типом оружия (каким именно типом, Трумэн не уточнил), превосходящим любое другое. Все западные источники сходятся в том, что Сталин не повел и бровью, не задал никаких вопросов. Он ограничился тем, что поздравил президента США и высказал пожелание, чтобы новое оружие «было с успехом применено против Японии»[44].
Советские свидетельства об этом эпизоде интереснее, хотя и носят более противоречивый характер. Маршал Жуков рассказывает, что, вернувшись к себе в резиденцию, Сталин передал Молотову содержание краткого разговора с Трумэном. Молотов комментировал: «Цену себе набивают». Сталин, если верить автору, ответил на это: «Пусть набивают. Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении нашей работы». Присутствовавший при этом Жуков понял, что речь шла об атомной бомбе[45]. Этой не до конца убедительной версии маршала противоречит версия генерала Штеменко. По его словам, генерал Антонов, возглавлявший в то время Генеральный штаб и в этом качестве присутствовавший в Потсдаме, также был посвящен Сталиным в суть разговора с Трумэном.
«Но ни у Антонова, ни, по-видимому, у самого Сталина не возникло впечатления, что речь идет об оружии, основывающемся на совершенно новых принципах, — пишет Штеменко. — Как бы то ни было, Генеральному штабу не было дано никаких дополнительных указаний»[46].
Понял ли Сталин, что представляло собой новое оружие или не понял — сомнения советских руководителей могли продолжаться лишь несколько дней. 6 августа сброшенная американцами на Хиросиму атомная бомба полностью разрушила этот японский город. Пользуясь удачным выражением одного английского учёного, можно сказать, что с этого момента все споры велись о том, была ли эта бомбардировка «последним военным актом второй мировой войны или же первой крупной дипломатической операцией» в «холодной войне» против СССР[47]. В действительности — и в этом состоит политическая суть дела — бомбардировка Хиросимы представляла /244/ собой одновременно и то и другое. Лидерам западных держав было ясно, что новое оружие дает в руки США колоссальной мощи орудие давления: в особенности давления на СССР[48]. Разумеется, не ускользало это и от советских руководителей.
Непосредственным результатом применения атомного оружия явилось то, что оно сразу же принизило важность советского участия в войне с Японией. Можно понять в этой связи, почему советские историки и мемуаристы в дальнейшем всегда отрицали, что самой по себе бомбардировки Хиросимы могло быть достаточно, чтобы заставить Токио капитулировать[49]. Кстати говоря, американцы в Потсдаме отнюдь не отказались от настойчивых просьб о скорейшем вступлении Советского Союза в войну. В глазах мировой общественности, однако, все выглядело иначе. Вторая американская бомба взорвалась над Нагасаки 9 августа. Лишь в этот день советские войска открыли военные действия в Маньчжурии. Началось как бы краткое — и относительно нетрудное — азиатское приложение к той долгой войне, которую СССР выдержал в Европе.
Когда Сталин дал обещание принять участие в войне на Дальнем Востоке, и позже, когда его полководцы принялись планировать новую кампанию, никто в Москве не мог вообразить, что предстоит довольно легкое предприятие. Предусматривались, напротив, многочисленные трудности: удаленность театра военных действий от главных центров страны, обширность и необжитой характер местности, где предстояло вести бои, высокая боеспособность японской Квантунской армии, противостоящей советским дивизиям[50]. Разработка стратегических планов началась сразу же после Ялтинской конференции: до этого Генеральный штаб ограничился лишь примерным подсчетом средств, необходимых для этой войны. В апреле началась переброска войск с германского фронта на Дальний Восток: всего из Европы в Азию были доставлены четыре армии[51]. Вооруженные Силы, таким образом, тщательно готовились к выполнению новой задачи.
Безотносительно к обязательствам, взятым на себя Сталиным перед союзниками по коалиции, участие в войне против Японии отвечало некоторым глубинным интересам СССР, которые отнюдь не исчерпывались территориальными приобретениями, согласованными в Ялте. Можно сказать, что с 1918 г. Япония всегда представляли угрозу дальневосточным границам Советского Союза — угрозу, сделавшуюся особенно острой после 1931 г., когда японцы завершили завоевание Маньчжурии. Несмотря на договор о нейтралитете, страх перед японским ударом в спину неотвязно преследовал Москву в трагические месяцы 1941 г. Вопреки своему союзу с гитлеровской Германией Япония, правда, так ничего и не предприняла против СССР. Но советские руководители были убеждены — и вполне обоснованно, — что такая пассивность Японии была обусловлена отнюдь не благожелательным отношением к СССР, а, скорее, теми поражениями, которые немцы потерпели в решающий момент их /245/ наступления. Советские руководители были настолько глубоко убеждены в этом, что на протяжении всей войны продолжали держать довольно внушительные — хотя и меньшие, чем прежде, — войска для защиты своих границ на Дальнем Востоке[52]. Совместное с американскими и английскими армиями участие в азиатской войне позволяло теперь нанести опасному противнику такой удар, от которого он не скоро смог бы оправиться.
Вступлению СССР в войну против Японии предшествовала напряженная дипломатическая работа. Ялтинскими соглашениями предусматривалось, что американцы выступят в качестве посредников между Советским Союзом и китайцами с целью убедить последних принять те условия послевоенного урегулирования, которые касались их страны. Но Москве пришлось вести и прямые переговоры с правительством Чан Кайши. Это были непростые переговоры: начавшись в конце апреля, они завершились лишь 14 августа, когда советские войска проникли уже глубоко на территорию Маньчжурии. Помимо целого ряда соглашений, придававших юридическую форму Ялтинским решениям, тогда был подписан и советско-китайский «договор о дружбе и союзе»[53].
С другой стороны, после поражения Германии в Европе японские правители не только всячески пытались расположить к себе советское руководство, но и начиная с июля предприняли также осторожный зондаж с целью выяснения возможности посредничества СССР на случай переговоров о мире с союзниками[54]. В Потсдаме Сталин информировал об этом Трумэна и Черчилля. Однако, если учесть отчаянное положение, в котором находилась Япония, подобные шаги выглядели чересчур осторожными и двусмысленными. Соединенные Штаты и Англия решили не принимать их во внимание. Сталин в свою очередь подтвердил намерение СССР присоединиться к военным усилиям двух других союзников[55]. Всё там же, в Потсдаме, американцы и англичане совместно с отсутствующими китайцами обнародовали заявление, в котором уточнялось, что следует понимать под требованием о безоговорочной капитуляции, предъявленным Японии.
Об объявлении Советским Союзом войны Японии правительству Токио было сообщено 8 августа. Нет никаких сведений, которые бы говорили о том, что первоначально вступление в войну было намечено на более поздний срок и ускорить начало военных действий якобы заставило появление на сцене атомной бомбы. После окончания войны в Европе прошло ровно три месяца, то есть как раз тот срок, который Сталин назвал необходимым для перегруппировки своих войск. Маршал Василевский, назначенный Главнокомандующим вооруженными силами на Дальнем Востоке, пишет, что несколько ранее он получил от Сталина послание с требованием ускорить приготовления дней на десять. Это послание, однако, было отправлено из Потсдама 16 июля, то есть прежде, чем Трумэн получил сообщение о ядерном взрыве. К тому же сам Василевский вынужден /246/ был ответить Сталину, что сократить сроки подготовки невозможно[56]. Наступление советских войск планировалось как крупная операция на окружение. Под руководством Василевского действовали три фронта. Два основных наносили удары из далеко отстоящих друг от друга районов: первый — под командованием Малиновского — с территории Монгольской Народной Республики; второй — под командованием Мерецкова — из Приморья, имея за спиной Владивосток. Оба двигались в направлении на Харбин. Между ними действовал гораздо меньших размеров фронт, которым командовал генерал Пуркаев, — его целью также был Харбин. В общей сложности Советский Союз выставил на поле боя полтора миллиона человек[57].
Спланированная с большим стратегическим мастерством, маньчжурская кампания была проведена советскими армиями с огромным напором. Конечно, ее успех способствовал ускорению краха Японии. Сопротивление, встреченное наступающими частями, было довольно слабым[58] (во всяком случае, более слабым перед фронтом Малиновского, чем перед армиями Мерецкова), целью его было не столько удержание захваченной территории, сколько прикрытие отхода японских войск. Для обеспечения победы понадобилось поэтому всего несколько дней. Последующий спор между американскими и советскими авторами по поводу того, что именно поставило Японию на колени: атомные бомбы или наступление Красной Армии, — имел всегда подспудный политический смысл, но с исторической точки зрения особого интереса не представляет. Японское правительство уже находилось в безвыходном положении. Практически одновременный удар американцев с неба и советских войск на Азиатском материке, по сути дела, лишил всякого смысла дальнейшее сопротивление. Когда 9 августа у императора Японии собрался Высший военный совет, его участникам пришлось считаться с обоими факторами. После продолжавшихся весь день дискуссий сам монарх вынужден был принять ультиматум, предъявленный в Потсдаме, при том единственном условии, что будут сохранены прерогативы трона.
Решение Японии капитулировать было объявлено лишь 14 августа. Вплоть до этого дня продолжались бои в Маньчжурии и наступление советских войск. Практически бои шли ещё и после этого, потому что Квантунская армия сдалась только 19 августа[59]. Советские авиадесантные войска овладели крупными городами — Харбином и Чанчунем, а также Дайреном и Порт-Артуром. Армии Василевского разоружили и взяли в плен японские дивизии. В соответствии с предложением президента Трумэна советские войска вступили также в пределы Кореи, бывшей тогда японской колонией, и оккупировали ее до 38-й параллели.
Как бы то ни было, главным героем войны на Тихом океане были Соединенные Штаты: именно им принадлежало право установить место и процедуру подписания официального акта о капитуляции. Подписание состоялось 2 сентября на борту американского /247/ линкора «Миссури»; от Советского Союза не присутствовал никто из прославленных советских полководцев: Москва была представлена относительно скромной фигурой — генерал-лейтенантом Деревянко. Трумэн уже постановил, что Японию будут оккупировать исключительно части армии США, а верховный контроль над страной будет осуществляться американским генералом Макартуром. Советский Союз, тщетно просивший об участии в контроле и оккупации, был, таким образом, отстранен и от того, и от другого[60].
Длившаяся шесть лет вторая мировая война была окончена. СССР сумел и в её завершение на Азиатском континенте внести достаточно весомый вклад, позволявший ему осуществить ряд важных политических задач на Дальнем Востоке. После длительного периода, на протяжении которого все силы Советского Союза были поглощены борьбой в Европе, теперь наступление в Маньчжурии давало возможность СССР восстановить прямой контакт с вооруженными силами коммунистов, которые под руководством Мао Цзэдуна продолжали сражаться в Китае. Но в речи, произнесенной по радио вечером 2 сентября, Сталин опустил все эти темы. Он коснулся лишь одного мотива, напомнив, что поражение, нанесенное Японией царской России в 1905 г., «легло на нашу страну черным пятном». «Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил»[61]. По правде говоря, участники русской революции 1905 г. питали чувства совсем иного толка. Сталин же предпочел завершить войну принесением этой пылкой, даже несколько старомодной дани русскому национализму. /248/