Идеология против культуры

Идеология против культуры

Хотя смутные надежды на обновление страны после войны не могли найти себе политического выражения, существовала вероятность, что они проявятся каким-либо образом в сфере культуры; это было тем более возможно, что в военные годы интеллигенция и народ накрепко слились друг с другом. Мы не хотим сказать, что в кругах /328/ советских деятелей культуры существовало какое-либо оппозиционное движение. Скорее это было ощущение новой творческой силы. Деятели культуры стремились более глубоко отражать драматические перипетии человеческой жизни и политических событий, тесно связанных в это время. Кроме того, в стране, пережившей трагические периоды, проявлялся огромный интерес к культурным ценностям. На вечерах поэзии такие замечательные авторы, как Пастернак и Ахматова, пользовались колоссальным успехом у молодежи[20]. Сталинское руководство опасалось развития живой мысли, не поддающейся контролю. Как и в случае с бурным обновлением партийных рядов, эти процессы начали вызывать беспокойство еще в 1944 г. Летом 1946 г., в момент обострения голода, было начато широкое наступление против автономии культурной жизни, где бы она ни проявлялась.

Проведение этой тягостной кампании связано с именем Жданова, который до самой смерти (наступившей летом 1948 г.) был ее главным действующим лицом. В описаниях этого периода кампания обычно фигурирует под названием «ждановщина». Но ее подлинным вдохновителем и руководителем был Сталин; Жданов же в ту эпоху был рупором его идей и наиболее доверенным лицом, правой рукой Сталина в деле руководства партией. Сталин расценил оживление культурной жизни как чреватое появлением критической мысли: хотя вождь часто отсутствовал на заседаниях высших органов управления страной, он в то же время находил возможность пригласить к себе в Кремль того или иного писателя или кинорежиссера, чтобы высказать ему свое мнение о книге или фильме[21]. Таким образом, пропагандистская кампания была начата по его личному указанию. Жданов привнес в нее менторский тон поучений, вульгарность и резкость выражений, которые сделали ее еще более тягостной, хотя смысл этой кампании и без того был трагичен. Его речи не были лишь выражением его личного мнения; в отдельных наиболее важных случаях его оценки подтверждались специальными партийными постановлениями.

Первыми объектами нападок стали литература, кинематограф, театр, то есть те сферы культуры СССР, которые в 1946 г. были наиболее доступны для широких народных масс. Но уже следующим летом была проведена атака и на «философском фронте» (эта военная терминология, весьма характерная для стиля сталинской пропаганды, продолжала использоваться на протяжении всей кампании). Вскоре стало ясно, что те же обвинения, которые были предъявлены философам, будут выдвинуты и против экономистов[22]: в борьбу были включены, таким образом, все общественные науки, особенно их направления, непосредственно связанные с идеологией. В конце 1948 г. даже такая наука, как языкознание, имеющая мало общего с политическими проблемами, была сочтена вероятным прибежищем неконформистской культуры. Наконец, в сферу борьбы попала и музыка, и все выдающиеся композиторы испытали тяжесть обвинений и разоблачений. /329/ Поводом для каждого всплеска обвинительной кампании оказывалось явление на первый взгляд малозначительное. Во всех случаях это были лишь предлоги. Наиболее губительной была первая волна критики, захлестнувшая литературную область. Причиной официального негодования стала публикация в ленинградских литературных журналах произведений двух известных и уважаемых авторов, Зощенко и Ахматовой, о которых Жданов отозвался соответственно как о «беспринципном и бессовестном литературном хулигане» и как о «блуднице и монахине, у которой блуд смешан с молитвой»[23]. Для атаки на кино исходной точкой был избран фильм о шахтерах Донбасса, а нападки на музыкальную сферу начались с критики оперы, подготовленной к празднованию 30-летней годовщины Октябрьской революции и посвященной теме гражданской войны на Кавказе. В обоих случаях атака велась против наиболее известных деятелей культуры: режиссеров Эйзенштейна, Пудовкина, Козинцева, Трауберга, композиторов Прокофьева, Шостаковича, Хачатуряна и Мясковского[24]. Поводом для нападок на общественные науки послужил труд по истории западноевропейской философии, написанный самим Александровым, который руководил всей партийной пропагандой. Но именно этот случай наиболее примечателен широтой целей, избранных для удара: каждая из атак, будь то речь Жданова или публикация официального документа, служила сигналом для появления целого ряда убийственных статей в печати. В них назывались другие имена и другие работы, другие виды искусства (например, изобразительное искусство) подвергались осуждению, и никто не мог надеяться на возможность апелляции. Вся эта критика была односторонней, хотя сама пропагандистская кампания велась под эвфемистическим лозунгом — «критика и самокритика»; во всех случаях ей не хватало убедительности.

Однако смысл и общие принципы этой кампании, ясно осветившие далеко идущие политические цели ее организаторов, конечно, не сводились к тому, что зачастую носило анекдотический характер и лежало на поверхности. Хотя для понимания того, какой «свинцовый колпак» опустился на всю советскую культурную жизнь, весьма важны именно эти подробности[II]. Задача советской литературы, категорически утверждалось в постановлении, посвященном писателям, состоит /330/ в помощи государству в деле правильного воспитания молодежи[25]. Александрова упрекали в том, что он в своем анализе западной философии придерживался «объективистского подхода», в то время как надо было бы исходить из принципа «партийности» (понимаемого как необходимость ведения тенденциозной полемики в ущерб конкретному изучению идей и фактов); таково было общее требование, предъявляемое в категорической форме ко всем областям и направлениям общественных наук[26]. В музыке предписывалось черпать вдохновение исключительно из наиболее распространенных «народных мелодий»[27], так как существовало опасение, что музыкальный язык, менее понятный для всех, а поэтому оцениваемый как «формалистический», может содержать в себе нежелательные намеки. Вся сущность культуры и все ее задачи были сведены к выполнению роли «приводного ремня» в деле воспитания и пропаганды.

Другим направлением развития всеохватывающей пропагандистской кампании было раздувание националистических настроений, причем этот аспект идеологического наступления отличался особенным ожесточением. Проблема восходит еще к периоду до 1944 г. По сути, она является отражением страха, распространившегося в то время в руководстве, перед «иностранным», «западным» влиянием на воинов, которые в составе Вооруженных Сил готовились перейти границу и должны были вступить в контакт с внешним миром. В новой форме те же опасения вновь вышли наружу в начавшемся наступлении на культуру. На театр посыпались упреки за постановку переводных пьес, которые-де могли отравить сознание граждан враждебными советскому обществу идеями[28]. Жданов обвинил сначала писателей, а затем и музыкантов в чрезмерном преклонении перед Западом[29]. Он пустил в оборот слово, которое вскоре стало употребляться как позорное клеймо, — «низкопоклонство»; им обозначалось преклонение и самоуничижение перед западной культурой, которую всю целиком оценивали как «буржуазную», не проводя различия между ее прогрессивными и консервативными направлениями. В полемике против Варги и других экономистов по вопросам оценки новейших тенденций в развитии мирового капитализма один из ораторов даже утверждал: «Достоинство советского человека, и в частности достоинство советского ученого, измеряется в наши дни его патриотизмом... В этой же книге нет ничего патриотического»[30]. Это выступление не было ни единственным в своем роде, ни из ряда вон выходящим. Оценивая в обобщенном виде суть всей этой кампании, Маленков в своем выступлении на первом совещании Коминформа утверждал, что речь идет об «энергичной борьбе» против «болезни рабского отношения ко всему заграничному», которой «была поражена некоторая неустойчивая часть интеллигенции», ставшая легкой добычей, по его словам, «шпионских служб». Несмотря на недавний опыт войны, советское руководство было убеждено, что оно должно еще «воспитывать» народ в духе патриотизма; в этом оно видело даже «основную задачу» своей «идеологической работы»[31]. /331/

Из орудия обороны национализм превратился в орудие наступления. Постановление по музыке провозглашало, что русская классическая опера — «лучшая в мире». Изобразительное западное искусство все целиком расценивалось как декадентское, начиная с импрессионистов. Жданов противопоставлял ему некую вымышленную великую традицию русского искусства XIX в., хотя в этой области не было столь выдающихся имен, как Мусоргский и Римский-Корсаков в музыке, а лишь гораздо более посредственные деятели культуры — Репин, Брюллов и Суриков[32]. В печати началась систематическая публикация статей, утверждающих первенство русских в самых различных областях знаний. Не Бессемер, Мартен и Сименс впервые разработали технологию производства стали, а русский Чернов; электрическую лампочку изобрел не Эдисон, а Лодыгин; локомотив отца и сына Черепановых был создан раньше, чем локомотив Стефенсона. Телеграфная связь использовалась в России еще до Морзе в Америке. Все это показалось в Москве недостаточным — и тогда даже пенициллин был провозглашен русским изобретением[33]. И все это было не эмоциональным преувеличением, а систематической кампанией, которая длилась много лет и приняла гротескный характер, поскольку почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, объявлялось теперь детищем русских талантов; для этого были хороши, как говорил позднее один историк, любые средства[34].

Националистическая кампания была обращена и на переоценку прошлого. «Чуть ли не все войны, которые вела царская Россия, — говорит другой свидетель происходившего (которого нельзя заподозрить в преувеличениях), — объявлялись справедливыми и прогрессивными». Те же критерии применялись для оценки действий дореволюционной дипломатии. В целом так оценивалась вся экспансионистская политика бывшей империи; как героя чествовали генерала Скобелева, который в прошлом веке совершил карательную экспедицию в Среднюю Азию[35]. Хотя пропагандируемый патриотизм чаще всего определяли как «советский», а не просто как «русский», но ведущей национальной силой страны оставалась Россия. Колониальные захваты царской России восхвалялись и превозносились как положительные явления. Никто не рисковал напомнить ленинское определение царской империи как «тюрьмы народов». Единственными проявлениями национализма, которые подвергались критике, были националистические настроения в малых республиках Союза. Так объяснялись отзвуки прошлой борьбы сопротивления местных народов русскому завоеванию[36].

Нельзя утверждать, что наступление на культуру и волна национализма были всего лишь следствием «холодной войны»[37]: обе кампании начались раньше. «Холодная война» лишь усилила накал этих выступлений. В связи с трудными условиями существования народа и с учетом начавшейся дуэли между СССР и США Сталин счел необходимым подогреть национальные чувства людей. Но проблемы, с которыми СССР сталкивался как в отношениях с другими /332/ странами на мировой арене, так и во внутренних делах, были совершенно иными, чем проблемы, возникавшие в трагических условиях Отечественной войны. Сталин не должен был для их решения нажимать на такой рычаг, как патриотизм, тем более выродившийся в шовинизм. Сталин лишь подогревал грубую великодержавную спесь, которая овладела русским обществом, и, прежде всего, слоем его высших руководителей, после победоносной войны. Эта политика одновременно укрепляла кордон военных блоков и баз, который противники СССР стремились воздвигнуть вокруг него, и создавала дополнительные барьеры между страной и всем остальным миром с его политическими дискуссиями и идеалами.