Международный кризис

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Международный кризис

Когда общество таких масштабов, как советское, переживает глобальный кризис, вроде того, который мы только что попытались описать, это не может не отразиться и на его международном положении. В начале 80-х годов серьезные признаки кризиса дали о себе знать и в этой области.

Явление это было тем более примечательно, что именно к этому времени СССР, как могло показаться, достиг высшей точки своего могущества. Правление Брежнева длилось 18 лет. Первое десятилетие характеризовалось положительным развитием его внешней политики. Ее главные результаты были достигнуты в первой половине 70-х годов. Их обозначают обычно термином «разрядка», и их кульминация — совещание в Хельсинки летом 1975 г. с его Заключительным /550/ актом, который был подписан 34 странами, то есть всеми европейскими государствами (кроме Албании, но включая Ватикан), а также Соединенными Штатами и Канадой.

Кульминационная точка «разрядки» — Заключительный акт Хельсинки — был таковым в том смысле, что увенчал длительный процесс постепенного улучшения отношений между двумя политическими блоками в Европе и их державами-гегемонами. В ходе этого процесса была осуществлена серия важных международных соглашений. С одной стороны, они привели к урегулированию наиболее острых спорных вопросов, оставленных в Центральной Европе войной и послевоенными годами: окончательному утверждению новых границ, начиная с границ Польши и Чехословакии; признанию существования двух германских государств, которые были приняты в члены ООН; установлению нового статуса для Западного Берлина. С другой стороны, между Советским Союзом и Соединенными Штатами установились менее напряженные отношения, нашедшие свое наиболее показательное выражение в заключении первых, пускай даже пока частичных, соглашений по ограничению ядерных вооружений. Поскольку все это с давних пор было целью советской дипломатии, можно было говорить — и московская пропаганда не упускала такого случая — об успехах дипломатии СССР. Хельсинский акт как бы соединял эти новшества в некую общую картину, заставляющую различные страны Европы и Америки стремиться к установлению новых политических, экономических, культурных или попросту человеческих отношений.

Можно было небезосновательно утверждать — в Москве, по крайней мере, это утверждалось на тысячи ладов, — что отмеченные успехи являются результатом изменившегося соотношения сил в мировом масштабе. Американская мировая гегемония была подорвана затяжной, дорогостоящей и катастрофической по результатам войной во Вьетнаме. По мере того как Западная Европа и Япония преодолевали последствия войны и вновь стали процветать, образовывались новые полюсы сил. Правда, для всех этих стран обрисовывалась новая угроза — резкое вздорожание энергоносителей. СССР, казалось, был огражден от подобных невзгод: во второй половине 60-х годов его экономика добилась новых успехов. Наконец Советский Союз сумел реализовать примерное стратегическое равновесие в гонке вооружений с Соединенными Штатами как путем усиления своего ядерно-ракетного арсенала, так и путем диверсификации своих вооруженных сил, и в особенности развитием флота.

В этом анализе, тем не менее, остаются пробелы, так как игнорируются те, пусть даже пока не очень заметные, факторы, которые ослабляли СССР и подтачивали его несбалансированное могущество. Эти факторы проявились как раз там, где ранее СССР мог рассчитывать на большую поддержку. Конфликт с Китаем развивался на протяжении всех 70-х годов, даже после смерти Мао; более того, он достиг новой остроты как раз на пороге следующего /551/ десятилетия. Влияние советской официальной идеологии в мире переживало период полного упадка. Что касается коммунистического движения, то там, где оно было сильным, оно стремилось отдалиться от СССР; там же, где, наоборот, оно со слепой покорностью поддерживало все, что идет из Москвы, его силы иссякали вплоть до полного исчезновения. Оживление советской экономики в 60-е годы длилось недолго; начиналось замедление темпов, вылившееся затем в кризис. Это, в свою очередь, уменьшало ту притягательность, какой Советский Союз еще мог пользоваться в обширном мире слаборазвитых стран, поскольку он был в состоянии предложить им военную помощь, но не экономическую поддержку или стимулы культурного роста.

Таким образом, поток официальных речей, воспевающих триумф советского строя, вновь усилившийся в 70-е годы, словно высокопарными словами можно было возместить отсутствие более убедительных фактов, скрывал тревожный дефект зрения. В Москве, особенно после успеха Хельсинки, переоценивали кризис западных держав, особенно США, и, самоочевидно, недооценивали кризис, развивавшийся в рядах собственных союзников и внутри самой советской системы. Этой недооценке сопутствовало убеждение, что проблемы страны можно разрешить старыми — авторитарно-командными — средствами. В частности, та часть хельсинкских договоренностей, которая касалась соблюдения прав человека во всех странах, рассматривалась не как первостепенный компонент соглашения, а как своего рода риторическая цена, уплата которой необходима в обмен на политические уступки и, стало быть, как своего рода вексель, по которому можно и не заплатить.

Такое поведение таило в себе нечто худшее, нежели просто просчет: в нем было непонимание новых требований, которые «разрядка» предъявляла к внутренней политике СССР и всего блока государств, примыкавших к Советскому Союзу. В прошлом авторитаризм, иерархический дух, отрицание демократических методов — все это зачастую оправдывалось необходимостью железной дисциплины, продиктованной как раз международной напряженностью. Теперь же, когда напряженность убывала, было естественно, что снова мощно вырывались наружу длительное время подавленные требования свободы и независимости. Мало-помалу повсюду, как в СССР, так и в союзных ему странах, возникали группы «правозащитников», которые рассматривались как первые организации политической оппозиции, сумевшие заявить о себе. Нечто аналогичное, хотя и в менее отчетливых формах, происходило и в межгосударственных отношениях внутри Варшавского Договора. Международные конфликты 50-х и 60-х годов в известной мере сплачивали блок вокруг СССР, по крайней мере до тех пор, пока — особенно в глазах народов, наиболее пострадавших во время второй мировой войны от нацистской агрессии — в этих конфликтах просвечивали возможность возрождения германского экспансионизма, нацеленного /552/ на Восток, или, во всяком случае, реваншистские амбиции Германии. С того момента, как опасения такого рода стали ослабевать, во всех странах, естественно, сильнее зазвучали требования независимости.

С другой стороны, благоприятная для СССР международная конъюнктура начала 70-х годов быстро менялась. Соединенные Штаты стряхнули с себя бремя вьетнамской войны и оказались в состоянии с новой энергией взять в свои руки инициативу в мировых делах. Весь капиталистический Запад реагировал на потрясения нефтяного кризиса обновлением и структурной перестройкой своей экономики, предварявшими ее новый подъем. В Советском Союзе, напротив, начали проявляться симптомы все усугублявшегося кризиса, причем никаких эффективных средств против него так и не предлагалось.

СССР, таким образом, оказался в ситуации, когда политика, идеология, экономика и культура, то есть все те факторы, на которые может опираться сильная внешняя политика государства, были поражены кризисом. Эти условия побудили советских руководителей сделать ставку на то единственное средство, в отношении которого они еще могли говорить об определенных успехах, — на вооружение. Но чрезмерная вера в возможности собственной военной мощи становилась, в свою очередь, причиной принятия решений, влекущих за собой другие тяжкие политические последствия. Вероятно, самым тяжким из них было решение о посылке в конце 1979 года экспедиционного корпуса в Афганистан для поддержки группы левых офицеров, которые ранее захватили власть путем государственного переворота, но потом оказались неспособны удержать ее. Это было началом затяжной и изнурительной войны, своего рода советского Вьетнама. Не менее отрицательными были последствия решения разместить в Европе и на Дальнем Востоке большое число ракет с ядерными боеголовками, нацеленных на западную часть Европейского континента, либо на азиатских соседей СССР, — это был сигнал к новому витку гонки вооружений, которому суждено было оказаться изматывающим прежде всего для самого Советского Союза. Ответом на волнения в Польше в 1980 году, поставившим в критическое положение коммунистическое правительство этой страны, был военный нажим: предварением прямого вмешательства стал государственный переворот, осуществленный польской армией в декабре 1981 года.

Итак, к началу 80-х годов советская внешняя политика вступила в полосу кризиса не меньшего масштаба, чем во внутренней политике. Впрочем, кризис внешней политики и был отражением кризиса политики внутренней. Обусловлен он был двумя главными обстоятельствами. Первое заключалось в том образе, в каком СССР являл себя миру. Это был чрезвычайно опасный образ. С одной стороны, Советский Союз именовался сверхдержавой. Однако такое определение относилось почти исключительно к его военному /553/ могуществу — это была пугающая сила, способная внушать страх и подозрения. Однако мощная в одном отношении держава оказывалась уязвимой во всех остальных, следовательно, внутренне слабой, подверженной самым различным ударам и воздействиям (за исключением вооруженной агрессии в прямом смысле слова). И у зарубежных собеседников СССР не было никаких намерений щадить его и упускать подобные возможности.

Второе обстоятельство состояло в том, что благотворные результаты «разрядки» вскоре развеялись, как дым. Отношения с Соединенными Штатами вновь стали настолько сложными, что порой напоминали напряженность времен «холодной войны». У Москвы оставалось все меньше друзей в мире, поскольку вторжение в Афганистан вызвало недовольство даже у так называемых неприсоединившихся стран, стоящих вне двух блоков. Вырисовывалась даже угроза, что против СССР, не сговариваясь, образуют общую коалицию все главные мировые державы: от Китая до США, от европейских государств до Японии. Во всяком случае, безусловно, что впервые за много десятилетий Москва более или менее обоснованно ощущала опасность почти на всех участках своей границы: на Дальнем Востоке, на юге — со стороны Афганистана и Ирана Хомейни, на западе — из-за Польши. Даже союзники по Варшавскому Договору, несмотря на видимое послушание, грызли удила — так что в случае международных осложнений и на них нельзя было положиться. Начавшееся при столь благоприятных международных перспективах правление Брежнева завершалось с таким тяжким пассивом, какого не знало ни одно из предыдущих правительств.