Крымская конференция

Крымская конференция

Вторая встреча Сталина, Рузвельта и Черчилля состоялась 4–11 февраля 1945 г. в Крыму, в курортном городе Ялта. Проведению ее предшествовала история, сходная с предысторией Тегеранской конференции. Еще летом предыдущего года Рузвельт предложил Сталину встретиться в Шотландии, но тот ответил, что не может отлучиться с поста руководителя военными операциями[51]. Позже между двумя государственными деятелями состоялся обмен посланиями относительно места проведения запланированной встречи «тройки». Сталин на этот раз утверждал, что никак не может покинуть пределы СССР по состоянию здоровья. Наконец Рузвельт согласился приехать в Крым. Тем временем, в октябре 1944 г., Черчилль предпочел самолично прибыть в Москву для встречи со Сталиным. Этот последний, однако, получил от президента США предупреждение, что беседы с премьер-министром Англии могут носить лишь характер подготовительных переговоров перед трехсторонней встречей, поскольку решение любой из стоящих в повестке дня проблем требует участия всех трех глав держав. «Вы понимаете, я уверен, — писал он, — что в нынешней всемирной войне буквально нет ни одного вопроса, будь то военный или политический, в котором не были бы заинтересованы Соединенные /224/ Штаты»[52]. Следует иметь в виду, что, согласованно ведя войну и консультируясь между собой куда чаще, чем с Советским Союзом, американцы и англичане еще не составляли прочного блока. Между ними имелось немало разногласий, которым суждено было выйти на поверхность, в том числе и в Ялте.

В Крыму были обсуждены все рассмотренные нами выше проблемы, и для большинства из них было найдено решение. Напомним о выводах конференции пункт за пунктом. В результате прямых переговоров между Рузвельтом и Сталиным соглашение об участии СССР в войне с Японией приобрело форму официального обязательства. Советские войска должны были начать военные действия не позже, чем через три месяца после окончания войны в Европе. Взамен Сталин добился территориальных уступок для СССР. Они включали: южную часть острова Сахалин (северная была советской и до этого) и Курильские острова, военную базу Порт-Артур в Китае и объявление Дайрена открытым портом при соблюдении преимущественных интересов СССР, а также мажоритарное участие в авуарах двух главных железных дорог Маньчжурии. Тем самым восстанавливались все те права, которыми Россия обладала на Дальнем Востоке до поражения в войне с Японией в 1905 г.

Что касается системы голосования в Совете Безопасности, то соглашение было найдено на базе компромиссного предложения, выдвинутого Рузвельтом и принятого после некоторых колебаний Сталиным. По существу, «право вето» великих держав сохранялось. Однако в случае, если одна из них оказывалась участницей конфликта, но при этом в действие приводилась примирительная процедура, то эта держава не должна была прибегать к «праву вето». Если же, напротив, Совет Безопасности намеревался применить против нее санкции или принять другие обязательные к исполнению меры, то указанная держава вполне могла воспользоваться своим «правом вето». В обмен на эту уступку Сталина (которую его собеседники сочли важной[53]) СССР добился принятия в ООН двух своих республик: Украины и Белоруссии.

В отношении Югославии решено было рекомендовать участникам спора немедленно претворить в жизнь соглашение Тито — Шубашича. Новое единое правительство страны должно было затем рассмотреть два выдвинутых Черчиллем требования: расширение парламента движения Сопротивления — АВНОЮ — за счет тех депутатов прежней законодательной ассамблеи Югославии, которые не запятнали себя сотрудничеством с оккупантами, и ратификация решений этого объединенного парламента будущим Учредительным собранием.

Долгим и острым был спор о Польше. Ее восточная граница была окончательно установлена по «линии Керзона» с незначительными изменениями в пользу поляков. В виде компенсации Польша расширялась за счет Германии на севере и западе. Черчилль счел все же чрезмерным предложение Сталина о границе по Одеру и Западной Нейсе и не пожелал согласиться с ним. Наибольшие трудности возникли при обсуждении вопроса о польском правительстве. Черчилль и Рузвельт /225/ уже не защищали эмигрантскую компанию в Лондоне, но не признавали и Люблинский комитет, находя его непредставительным. Они требовали, чтобы было образовано новое правительство на более широкой основе. После многократного обмена полемическими высказываниями Сталин добился, чтобы решение предусматривало просто реорганизацию люблинской группы с включением в нее других «демократических» деятелей из числа находящихся в Польше и в эмиграции на Западе. Заключительные переговоры по этому вопросу польским руководителям предстояло провести в Москве под руководством Молотова и послов Англии и США. После такого рода «расширения» польское правительство подлежало признанию трех великих держав. Но и по окончании этой операции оно все еще должно было считаться временным: вплоть до того, по мнению Сталина, недалекого момента, когда в стране смогут быть проведены по всем правилам свободные выборы.

Большое внимание было уделено Германии. Уже согласованные оккупационные зоны были одобрены главами правительств. По англо-американскому требованию было решено отвести одну зону и для Франции, выделив для этого территорию из английской и американской зон. Франции, таким образом, предстояло войти наряду с Соединенными Штатами, Великобританией и СССР в коллегиальный орган — Контрольный совет, который победители намеревались учредить в Берлине. Это тоже было уступкой Сталина двум другим союзникам. Шел разговор также о расчленении Германии, и само слово «расчленение» было вставлено в текст условий о капитуляции, которые предстояло предъявить немцам. Подлинного обсуждения этой темы, однако, не состоялось. Сталин спросил у своих собеседников, по-прежнему ли их общим намерением является расчленение Германии на несколько частей. Рузвельт мельком заметил, что решение вопроса может быть предуказано уже самим делением страны на оккупационные зоны[54]. В свою очередь Черчилль вел себя настолько уклончиво, что могло даже возникнуть впечатление, что он отказался от прежней своей позиции. Дальше этого, во всяком случае, обсуждение не пошло.

Более широко развернулись дебаты по вопросу о репарациях. Советская делегация представила свой план. На немцев по этому плану накладывалось обязательство выплатить 20 млрд. долл., половину из которых — СССР. Советские представители подчеркнули при этом, что упомянутая сумма далеко не покрывает размеров причиненных разрушений. Репарации должны были выплачиваться не деньгами, а в натуральной форме и двояким образом: путем вывоза целых промышленных предприятий и путем ежегодных поставок текущей промышленной продукции. Англичане воспротивились цифрам, назначенным советской стороной, ссылаясь на то, что опыт взимания репараций после первой мировой войны показал невозможность реального получения подобных сумм. Рузвельт занимал более примирительную позицию. Он понимал, что отказ не только оскорбит, но и насторожит московских собеседников. Он высказал весьма важный критерий принципиального характера: уровень жизни немцев не должен превышать /226/ уровня жизни советского народа[55]. Американцы поэтому согласились с предложениями СССР. В заключительном протоколе были зафиксированы как их согласие, так и оговорки англичан.

На Ялтинской встрече решено было также придать постоянный характер конференции министров иностранных дел трех держав: они должны были регулярно встречаться через трех-четырехмесячные интервалы в одной из трех столиц по очереди. Были приняты наконец некоторые общие декларации. Одна из них касалась Германии. «Нашей непреклонной целью, — говорилось в ней, — является уничтожение германского милитаризма и нацизма», разоружение и роспуск всех германских вооруженных сил, уничтожение «раз и навсегда» их генерального штаба, ликвидация или взятие под контроль всей германской промышленности, которая могла бы быть использована для военного производства, устранение всякого нацистского и милитаристского влияния из общественных учреждений. Другая декларация касалась освобожденной Европы. В ней говорилось, что отдельным странам нужно помочь «уничтожить последние следы нацизма и фашизма и создать демократические учреждения по их собственному выбору». На протяжении переходного периода правительства трех держав будут помогать народам в любом освобожденном европейском государстве создавать условия внутреннего мира, проводить неотложные мероприятия по оказанию помощи нуждающимся народам, создавать временные правительственные власти в предвидении проведения свободных выборов[56]. Поскольку эти принципы затрагивали самую суть политических систем, они могли поддаваться разному толкованию. В них выражались, однако, те общие политические и общественные идеалы, под знаменем которых различные силы вели борьбу с фашизмом в Европе и во всём мире. Принципам этим суждено было поэтому оставить глубокий след.

В последующие годы Ялтинские соглашения будут подвергаться критике с самых разных сторон, будут изображаться чуть ли не как источник тех бед, которые еще предстоит испытать Европе и всему человечеству в целом. Более беспристрастный анализ, не делающий уступок изменчивой политической конъюнктуре, должен был бы, на наш взгляд, привести к иному выводу. Договоренности, которых удалось достигнуть в Крыму, были плодом общего стремления не подорвать столь дорогой ценой заработанную победу в такой момент, когда она была уже так близка. Эти результаты потребовали уступок от всех участников: от Советского Союза не меньше, чем от западных держав[57]. Намеченное в соглашениях мирное урегулирование основывалось на реальных и глубоких изменениях, порожденных войной, в мировом соотношении сил. Оно обладало поэтому важным политическим значением. Вопрос, которым, если уж на то пошло, можно задаться, заключается в другом: не опережали ли частично эти соглашения свое время — ведь новое соотношение сил еще далеко не консолидировалось, и осознание происшедших перемен отдельными участниками союза было отнюдь не таким отчетливым, каким оно /227/ станет много позже. Отсюда и те трудности в их практическом воплощении, которые выявятся в скором времени.

Так, политическая карта Европы, особенно ее центрально-восточной части, была нарисована заново. Эта новая карта, пускай еще только временная и не вычерченная до конца, предполагала массовые перемещения населения. Первым этого потребовал чехословацкий лидер Бенеш. Памятуя о прискорбном опыте Мюнхена, он добился принятия своего предложения о переселении в Германию из Судетской области жителей немецкой национальности. Еще летом 1944 г. Украинская и Белорусская Советские Республики заключили с польским Комитетом национального освобождения в Люблине соглашение, позволявшее переезд через «линию Керзона» всем желающим воссоединиться с собственной нацией (полякам — с Польшей, украинцам — с Украиной и т. д.)[58]. Наконец, передача Польше новых территорий, ранее входивших в состав Германии, влекла за собой — и трое участников встречи в Ялте знали это — удаление немецкого населения из этих районов (Сталин заметил, что жители сами покидали их при подходе Красной Армии[59]). То было жестокое решение болезненных проблем, но это был также единственный способ обеспечить в регионе большую этническую однородность.

Ялтинская конференция повлекла за собой немедленные практические последствия. 5 апреля 1945 г. СССР денонсировал договор о нейтралитете с Японией, заключенный четырьмя годами раньше. 25 апреля в Сан-Франциско открылась учредительная конференция ООН. В Югославии начало осуществляться соглашение Тито с Шубашичем. Было образовано единое правительство, в котором первый занял пост председателя, а второй — министра иностранных дел: преобладающим в кабинете, во всяком случае, было влияние сил движения Сопротивления и коммунистов. В том же апреле югославская делегация во главе с Тито и с участием Шубашича отправилась и Москву для заключения Договора о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве между Советским Союзом и Югославией[60].

В те же недели вновь обострились противоречия по наиболее серьезным из европейских проблем — польской и германской, — которые и в Ялте вызывали самые острые разногласия. Перед заседавшей под председательством Молотова комиссией по формированию нового польского правительства снова во весь рост встала дилемма, казалось было, разрешенная в Крыму. Советские руководители стремились просто к расширению Люблинского комитета (уже перебравшегося в Варшаву) и предлагали решение, аналогичное тому, которое было согласовано между Тито и Шубашичем; между тем англичане и американцы помышляли о правительстве, сформированном на основе совершенно новых критериев. В апреле Сталин положил конец промедлениям и подписал с поляками такой же договор, какой незадолго перед тем был заключен с югославами[61].

Новых успехов не удалось достичь и по вопросу о германских репарациях. Идея расчленения Германии с молчаливого согласия /228/ всех союзников была снята с повестки дня. Именно Советский Союз перед лицом плохо замаскированного сопротивления англичан в конце марта дал знать, что рассматривает план расчленения Германии «как возможную перспективу для нажима» на немцев, а не как «обязательный план»[62]. По поводу мотивов, побудивших Сталина предпринять этот шаг, ни разу не было дано сколько-нибудь убедительных сведений. В более позднее время советские историки в угоду политическим соображениям стали утверждать, что Советское правительство всегда было противником идеи расчленения (что не соответствует истине)[63]. Вероятным представляется скорее, что Сталин руководствовался многообразными мотивами: тут были и противодействие англичан, и стремление не сорвать получение репараций со всей территории Германии (а не только из Восточной зоны), и озабоченность тем, чтобы в этой последней фазе войны (которая, как мы увидим, и без того поставила перед Советским Союзом проблемы весьма неприятного свойства) не оказаться в глазах немцев единственным непримиримо жестоким врагом.

В последние годы американские историки опубликовали исследования, показывающие, что правительство Вашингтона после Ялты действовало с целью изменить соглашения и компромиссы, достигнутые в Крыму, к невыгоде советской стороны[64]. По крайней мере по двум пунктам — польскому вопросу и вопросу о репарациях — этот вывод подкрепляется фактами. Такое же впечатление было в ту пору у советских руководителей, особенно в том, что касается Польши[65].

12 апреля 1945 г. умер Рузвельт. Его место занял вице-президент Трумэн. Нет смысла здесь вдаваться в застарелый спор о том, какую роль сыграла эта внезапная перемена в руководстве в последующей эволюции американской политики. Бесплодно задаваться вопросом, какого курса придерживался бы Рузвельт, если бы не умер. Среди Советских авторов долгое время было распространено убеждение, что именно новый президент явился главным виновником ухудшения отношений между двумя правительствами[66]. На самом деле ужесточение американской позиции было обусловлено объективными и глубинными причинами. Весьма сильным стал нажим со стороны тех, кто требовал более крутого обращения с советским партнером: достаточно прочитать американские дипломатические документы той поры, чтобы убедиться в этом. Прибыв в Вашингтон, Молотов сразу же констатировал, что здесь подули ветры, куда менее благоприятные для его страны. По пути на конференцию в Сан-Франциско он встретился с новым президентом, который заговорил с ним на непривычно резком языке, чуть ли не в ультимативном тоне. Несколькими часами раньше Трумэн сказал своим сотрудникам, что если русские не желают «сотрудничать», то они «могут убираться к чертям»[67].