Предложения Хрущева

Предложения Хрущева

Руководители партии после смерти Сталина так быстро провели реформы и сделали столько нововведений, что страна, еще травмированная строгостью последних сталинских лет, не успела что-либо понять и отреагировать. Однако «оттепель» способствовала возбуждению общественной жизни. К началу 1956 г. закончился период неопределенности. И в центре, и на периферии все большее число людей проявляло инициативу, поощрялось более активное участие в различных формах политической деятельности. Сначала вопросов было немного, и все они концентрировались вокруг самой больной проблемы — репрессий, которые неоднократно по нескольку лет обрушивались на страну и партию.

Начали проявляться нерешительность и сопротивление пересмотру сталинского наследия, которые шли сверху. Они исходили не только от персонала старой полиции, в основном замененного, но и от руководящего аппарата, связанного идеологически, экономически и организационно с политикой Сталина. Здесь-то и коренилась причина разногласий в Президиуме ЦК партии. Принцип единства, монолитности, возведенный Сталиным в железный закон, препятствовал открытому проявлению разногласий: руководящая группа шла на съезд внутренне расколотой, но внешне объединенной вокруг единой политической платформы.

XX съезд КПСС проходил в Москве в Большом Кремлевском дворце с 14 по 25 февраля 1956 г. Он должен был стать решающим этапом в истории СССР и коммунистического движения. После него многое могло бы измениться. Это был момент, когда можно было легко избавиться от наследия Сталина. Однако все это произошло не в один день. Шло медленное вызревание, и решающий жест был сделан в конце дебатов.

Началось обсуждение анализа нового международного положения и места в нем СССР. В Отчетном докладе Хрущева, максимально, насколько возможно, согласованном коллегиальным руководством, был объявлен конец ужасной эре «капиталистического окружения» и «социализма в одной, единственной стране» благодаря созданию «мировой социалистической системы», включающей различные государства. Вся вторая часть была посвящена распаду старой колониальной системы. Говорилось, что капитализм не может выйти из своего «общего кризиса». В отличие от деклараций конца сталинского периода в докладе уточнялось, что это не означает, будто он становится неспособным развиваться, особенно экономически, но развитие происходит в беспорядочных и уродливых формах, обостряя его внутренние противоречия. В докладе провозглашался отказ от представления /435/ о мире, разделенном только на два открыто враждебных лагеря. Отмечалось, что вне противостоящих союзов создается «обширная зона мира», в которую входят, кроме социалистических стран, страны Европы и Азии, которые выбрали позицию «неприсоединения». Кроме того, между двумя системами укрепились отношения мирного сосуществования.

Эта формула, как мы уже видели, не была новой: она появилась в конце сталинского периода и стала программным принципом советской внешней политики. Однако в речи Хрущева на нее был сделан особый упор: во-первых, четко подразделялись межгосударственные отношения и революционная борьба, которая считалась «внутренним делом» каждой страны; во-вторых, и главное — сосуществование выдвигалось в качестве единственно возможной альтернативы «самой разрушительной в истории войне». «Третьего не дано», — сказал Хрущев[1]. Он развил свою мысль, заявив, что войны больше не являются «фатально неизбежными». Правда, коммунистическая теория, как это было сделано и на предыдущем съезде, всегда утверждала, что войны будут происходить, пока существует капитализм. Однако, утверждал Хрущев, это не совсем точно: в мире существуют силы, способные нарушить эту неизбежность.

Хрущев снова вернулся к тезису, отвергнутому в 1947 г., о различных путях, или формах, перехода к социализму. Он заявил, что уже в прошлом, как показал опыт Китая, Югославии и Восточной Европы, эти пути были различны, а в будущем станут еще более разнообразными. Он не исключал мирного развития в отдельных странах и высказал предположение, что сам парламент мог бы использоваться для достижения социализма[2]. Впервые после 1947 г. советский руководитель выразил сожаление о политическом разрыве, расколе, существующем в рабочем движении многих стран, и высказался за возобновление сотрудничества с социал-демократией, указав в своих политических тезисах, на какой основе возможно соглашение[3].

Поскольку доклад Хрущева был плодом скорее коллективной, чем личной работы, он не был свободен от противоречий, особенно в заключительных пунктах, неточных или чрезмерно оптимистичных. Интересно, что он пытался найти опору в прошлом советской мысли, где ее вряд ли можно было найти (например, идею мирного сосуществования он приписывал Ленину), и в то же время игнорировал другие важные теории, к которым можно было бы обратиться (послевоенные проекты разных путей к социализму). Представленные от имени всего руководства, его тезисы вызвали недоверие у Молотова, который на съезде защищал их неполностью и с оговорками[4]. Доклад, плод компромиссов, не был до конца последовательным. Однако это была серьезная попытка отказаться от старых доктринерских схем и стимулировать политическое мышление в СССР и за границей. Впервые за много лет была сделана попытка трезво взглянуть на мировую реальность, рожденную в антифашистской и революционной /436/ борьбе. Впервые был предложен реальный выход из тупика атомной эры. СССР снова проявил способность к лидерству в идейной сфере.

В докладе Хрущева впервые были систематизированы реформы трех последних лет и намечены перспективы эволюции. Многие экономические и политические проблемы были рассмотрены с другой точки зрения. Некоторые заявления, сделанные после смерти Сталина, приобрели особое, программное значение. «Мы должны, — сказал Хрущев, — всемерно развивать советский демократизм, устранять все, что мешает его всестороннему развертыванию». Он говорил и об «укреплении социалистической законности», о том, что нужно бороться с любым проявлением произвола. Особо он отметил «восстановление выработанных Лениным норм партийной жизни, которые прежде часто нарушались»[5]. В чем состояли эти нормы и почему они нарушались, он не сказал; так же неопределенно говорилось в докладе о двух других пунктах. Итак, демократия, законность и ленинские нормы партийной жизни — эти три обязательства, взятые на себя съездом, должны были означать отход от прежней, сталинской практики.

Однако в докладе говорилось не обо всем. Имя Сталина было названо лишь дважды, когда речь заходила о его смерти[6]. Деятель, несколько десятилетий воплощавший в себе жизнь общества, еще за два месяца до этого упоминавшийся «Правдой»[7] с большим почтением, полностью исчез из иконографии съезда.

Критика культа была прозрачной, но имя Сталина не называлось[8]. Такое умолчание, как теперь ясно, было частью достигнутого в Президиуме ЦК компромисса, который позволил сформулировать единую платформу: Сталина не касаться, пересмотр прошлого ограничить узкими рамками, виновником всех нарушений законности объявить Берию[9]. По сложившейся при Сталине традиции все лидеры партии должны были выступить на съезде. То, что они умалчивали одно и то же, производило особенно тяжелое впечатление.

Нарушил молчание Микоян. Почему он сделал это и действовал ли он по своей инициативе — неизвестно. Он был таким же сталинистом, но в последних внутренних спорах присоединился к Хрущеву. Правда, и он не назвал имя Сталина в своей речи: но критика прежнего кумира была настолько явной, что не оставляла места сомнениям. Он сказал, что «примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства», только культ одной личности. Он добавил, что послевоенная международная напряженность сложилась «и по нашей вине». Он поддержал самые смелые тезисы съезда и нашел достаточно теплые слова для Югославии. Он критиковал последнюю работу Сталина и нападал, за несоответствие ленинизму, на «краткий курс» истории партии, который уже 15 лет был квинтэссенцией сталинизма. Он разоблачил, наконец, некоторые фальсификации истории прошлого и впервые публично и с уважением назвал имена двух известных жертв сталинских репрессий — Косиора и /437/ Антонова-Овсеенко. Микоян в заключение сказал, что «после Ленина» XX съезд был «самым важным съездом в истории партии». Намекая на речь, произнесенную Сталиным у гроба Ленина, к которой несколько десятилетий относились как к священному тексту, Микоян добавил: «Мы не только клянемся именем Ленина, но и всеми силами претворяем в жизнь ленинские идеи...»[10].

Микояна никто не поддержал на съезде. Ни один из лидеров не коснулся этих тем. Молотов и Ворошилов избегали любого намека на критику культа личности. Маленков избежал этого в блестящей речи о технических проблемах энергетики. Суслов был более склонен к полемике, говоря о скудности исследований в общественных науках, парализованных «догматизмом»[11]. Некоторые второстепенные ораторы проявили большую храбрость: историк Панкратова прибегла к авторитету Хрущева и Микояна, чтобы начать более серьезные исследования прошлого и осудить проявления национализма последних сталинских лет[12]. Однако всякие признаки дискуссии исчезли во вторую неделю работы съезда, когда после доклада Булганина о новом пятилетнем плане дебаты сконцентрировались вокруг экономических проблем. Съезд подошел к концу, но многое осталось скрытым.