Польша и Венгрия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Польша и Венгрия

Роспуск Коминформа был лишь слабым проявлением глубокого общего кризиса, поразившего в 1956 г. все коммунистическое движение. Высокий авторитет Сталина был связан со славными страницами прошлого, например с войной против фашизма. Поэтому осуждение его не могло не вызвать серьезных потрясений. Новые заявления, сделанные Москвой, значительно отличались от догм, насаждавшихся в сталинские годы, и их осмысление было серьезным испытанием. «Секретный доклад» Хрущева застал врасплох все партии — предварительных консультаций не было[32]. Никто не знал, какой текст распространен в СССР. Это вызвало необходимость зачитывать его на партийных собраниях в некоторых странах народной демократии[33]. Неожиданностью оказалась и публикация документа в США.

По-разному реагировали и компартии, в зависимости от того, действовали ли они в Европе или в Азии, стояли у власти, находились в оппозиции или в подполье. После общего подъема в войне с фашизмом коммунистическое движение развивалось по-разному в различных странах. Особенно очевидно это было в Западной Европе. Однако и в Азии крах колониального господства сопровождался быстрым ростом одних партий (Индия, Индонезия) и незначительным — других. В борьбе за независимость «третьего мира» возникали новые формации, националистические по характеру, но ориентированные на социализм. Они не были коммунистическими, хотя на них в разной степени влияли некоторые политические и организационные концепции коммунизма. Разные реакции на советские события одновременно /456/ и отразили, и усилили неоднородность освободительных движений, которые 40 лет назад объединил только что созданный Коминтерн. Однако при всех различиях потрясение было велико повсюду. «Буря обрушилась на нас», — сказал в Италии Тольятти[34]. Такое же впечатление сложилось у всех.

Для Компартии США, ослабленной полицейскими репрессиями в эпоху маккартизма и неспособной предложить свое решение проблемы американского общества, московские события означали почти крах[35]. Удалось пережить кризис некоторым партиям, имеющим глубокие корни в народных массах своих стран. Они из собственных источников черпали жизненную энергию, чтобы залечить раны, нанесенные разрушением сталинского мифа. Теперь связь с национальной действительностью заставляла иначе относиться к СССР. Еще до того как «секретный доклад» стал известным, Тольятти сказал, что гегемонистская позиция КПСС в коммунистическом движении «по крайней мере начинает меняться». Несколько месяцев спустя он добавил, что больше не может быть «ни государства-вождя, ни партии-вождя»[36].

Политическая буря, последовавшая за XX съездом, стала началом такой общей дискуссии, какой в коммунистическом движении давно уже не было. Начались дебаты, в которые впервые были вовлечены такие разные партии, как итальянская, китайская, югославская, польская и, конечно, советская.

Сталин и сталинизм — эти вопросы касались всех, потому что все были сталинистами. По разным причинам то, что об этом говорилось на XX съезде, не могло никого удовлетворить. Со всех сторон призывали к более точным историческим исследованиям. Однако никто не знал, как это сделать, потому что и в СССР, и за границей задержка с исследованиями послереволюционного развития советского общества сделала их невозможными. Когда же обращались к историческим оценкам, то критика, направленная более или менее ясно на Хрущева и КПСС, немедленно приобретала политическое значение. Лишь некоторые выражали недовольство указаниями московского съезда: например, албанцы выступили против примирения с Белградом. Впрочем, они не опубликовали своих возражений[37]. Гораздо чаще звучали призывы заново оценить не только деятельность Сталина, но и сам метод управления, которым КПСС пользовалась 40 лет. Таков был смысл критики со стороны итальянцев, югославов и китайцев[I], озабоченных не только собственными проблемами[38]. /457/ Во всех странах народной демократии потрясение, вызванное XX съездом, вылилось в недовольство отказом от антиюгославских решений 1948 г., хотя эти решения для каждой страны означали потерю политической автономии. Резонанс был сильным в каждой партии. В Чехословакии требовали созыва чрезвычайного съезда, в Болгарии был отстранен от руководства Червенков, основной представитель последимитровского курса[39].

Повсюду коммунистическое движение отклоняло модель сталинского социализма, требуя независимости и демократии. Однако тяжелее всего кризис проявился в двух странах — Польше и Венгрии, — где национальная неприязнь к СССР была более глубокой. Кризисы разразились в октябре 1956 г. с разницей в несколько дней и развивались по-разному. Советское правительство стояло перед сходными проблемами в обеих странах и было вынуждено принять нелегкие решения. Как в Польше, так и в Венгрии оно оказалось перед лицом широких народных движений, в основе которых лежала враждебность к политике и вмешательству СССР. В обоих случаях советские руководители, не имевшие общего мнения, реагировали нервно и с запозданием.

В Польше первыми признаками кризиса стали рабочие волнения в Познани в июне 1956 г., подавленные войсками. Они не были спровоцированы извне, как указывалось в первый момент, а вызваны недовольством масс. В этих волнениях в наиболее острой форме нашли выражение политические настроения, которые несколько месяцев бурлили на предприятиях и в кругах интеллигенции и не прекращались все лето. Они проявились в глубоких разногласиях в партии, где течение, выступавшее за политический поворот, идейно опиралось на Гомулку, пострадавшего от сталинских репрессий, и на его старые концепции польского пути к социализму. В октябре 1956 г. во время углубления кризиса большинство руководства партии обратилось к нему, /458/ предложив пост Первого секретаря. Однако именно из-за его обостренного чувства патриотизма на него смотрели с недоверием в Москве, где никто не знал его намерений. Перед пленумом ЦК, который должен был поставить его во главе партии, передвижение советских войск в стране и у ее границ создало угрозу вооруженного вмешательства. В Варшаве на заводах и в школах готовились к сопротивлению. Трагическое столкновение приближалось.

Когда уже работал пленум ЦК польской компартии, 19 октября неожиданно в Варшаву без приглашения прибыла важная советская делегация, состоящая из представителей двух групп, столкнувшихся в Москве. Это были Хрущев и Микоян, с одной стороны, Молотов и Каганович — с другой. Поляки были вынуждены прервать дебаты для того чтобы позволить своим руководителям, а также Гомулке встретиться с советскими лидерами. Встречи продолжались сутки — день и ночь. Это были «искренние, трудные и горькие переговоры, сопровождавшиеся взаимными обвинениями»[40].

Гомулке и его коллегам удалось убедить своих собеседников, что предполагаемые перестановки в руководстве и программные изменения необходимы для укрепления социализма в Польше и что нужно изменить характер советско-польских отношений — это было главной темой дискуссии — для установления подлинной дружбы между двумя странами. На следующий день советские лидеры уехали. Гомулка был избран Первым секретарем и представил стране план реформ, ориентированных на концепцию польского социализма. Спустя несколько педель состоялись правительственные переговоры. Гомулка подтвердил, что остается верен союзу с СССР, который, по его мнению, соответствовал национальным интересам страны. Он добился и пересмотра ряда несправедливых соглашений (например, отмены низких цен, которые платил СССР за импортируемый уголь). Маршал Рокоссовский оставил пост главнокомандующего польской армией и вернулся в СССР[41].

То, чего удалось избежать в Польше, произошло в Венгрии. Внутренний раскол и неуверенная политика СССР усугубили национальную трагедию. В Венгрии внутренняя борьба между коммунистами оказалась острее, чем где-либо, и Советский Союз оказался втянутым в нее больше, чем в Польше или в других странах. Из всех лидеров, которые в 1956 г. еще оставались у власти в Восточной Европе, Ракоши больше других был причастен к экспорту сталинизма. Он сохранил свою власть после жестокой борьбы против Имре Надя, старого противника его политики, ставшего сторонником «национального» коммунизма и «неприсоединения» по югославскому образцу[42]. Советские руководители, к которым обращались много раз как к арбитрам, не могли и не хотели добиться от венгерской компартии необходимых перестановок и политических перемен. Только летом 1956 г. под совместным давлением Москвы и Белграда Ракоши был вынужден уйти. Но и это не вызнало действительных изменений ни в политике правительства, ни в его /459/ составе. Осложнения продолжались до тех пор, пока в октябре, во время польских событий, даже запоздалое обращение к противникам Ракоши — Надю и Кадару — уже не могло ничего исправить.

Страна взбунтовалась. Пассивное вмешательство советских войск, находящихся в Венгрии, на стороне новых руководителей лишь вызвало гнев. Солдат неожиданно вывели из Будапешта. СССР в этот момент должен был учитывать, что происходит антисоветское и антисоциалистическое восстание. Было очевидно, что это далеко идущий политический замысел, а не просто желание разрушить существующий режим. Правящая партия была разрушена. Движение оставило Надя позади и лишило его власти.

В кругах историков считают, что в результате венгерского бунта «возможно» было создать демократический социалистический строй. Это гипотеза, которую ничем нельзя доказать, так же как и противоположное утверждение, будто социализм был бы уничтожен и были бы «восстановлены капитализм и фашизм»[43]. Насколько можно судить по скудным данным, имеющимся в нашем распоряжении, Москва руководствовалась в основном конъюнктурой. Никакая дружеская сила уже не была властна над событиями. Возникла опасность, что восторжествует американская идея об «освобождении» Восточной Европы — сначала Венгрии, потом других стран. В эти события могли быть втянуты все страны Варшавского Договора, так как Надь объявил о выходе из него Венгрии. Венгерский кризис, совпавший с англо-французской войной в Египте, поставил международную обстановку на грань катастрофы.

После варшавского урока в Москве долго не могли решиться действовать. Микоян и Суслов прибыли в конце октября в бунтующий Будапешт, надеясь использовать последние возможности для компромисса. 30 октября Советское правительство опубликовало декларацию, в которой признавало неравенство между социалистическими странами в прошлом. Оно заявило, что готово пересмотреть экономические отношения, вопросы о присутствии советников и размещении войск со всеми заинтересованными странами. Наконец, нам стало известно о долгом и бурном заседании Президиума ЦК в Москве, на котором было решено подавить восстание с помощью советских войск[44].

Перед вооруженным вмешательством руководители СССР сделали то, что не было сделано во время польских событий: они потребовали согласия своих союзников, включая поляков и югославов. Не известно, какие формы приняли эти лихорадочные консультации и в какие дни они проходили, но содержание их ясно[45]. Так как некоторые правительства стран народной демократии боялись, как бы советские войска не запоздали, то было нетрудно получить их поддержку[46]. На той же позиции стояли и китайцы. После первого временного вывода советских частей из Будапешта многие боялись, что СССР решил оставить Венгрию на произвол судьбы. Мао лично выступал за вмешательство. Как он говорил позже, ему не хотелось, чтобы советское решение выглядело классическим жестом «империалистической великой /460/ державы». Поэтому он был среди тех, кто требовал выполнения обязательств, принятых в Москве в декларации 30 октября[47]. Непослушные новые польские руководители тоже одобрили использование силы. То же сделал и Тито, несмотря на те симпатии, которыми Надь пользовался в Югославии. Он считал вмешательство меньшим злом, так как события зашли слишком далеко[48]. Бунт был подавлен советскими танками. Вся операция свелась к нескольким дням сражений на улицах Будапешта. Руководство венгерским правительством принял Кадар, коммунист, пострадавший от Ракоши. Сначала он был союзником Надя, затем разошелся с ним, чтобы, в свою очередь, просить помощи у СССР.