Рождение Коминформа

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Рождение Коминформа

В середине 1947 г. окончательный раскол Европы надвое полностью изменил основные направления политической борьбы в обеих частях континента. В Западной Европе коммунисты в мае месяце были изгнаны из правительственных коалиций, в которых они участвовали начиная с последнего этапа войны.

Крыло социал-демократии, представлявшее ее большинство, дало свое согласие на то, чтобы изолировать коммунистов. В Восточной Европе весной и летом 1947 г. были предприняты жестокие репрессивные меры против наиболее видных руководителей ведущих крестьянских партий, которые составляли основную силу потенциальной оппозиции. Под давлением позорящих обвинений Ференц Надь, венгерский премьер-министр, вынужден был не возвращаться из-за границы, где он временно находился. Болгарский деятель Петков был арестован и приговорен к смерти, причем на процессе обвинения в преступлениях не были доказаны должным образом[36]. Румына Маниу сослали на каторгу. Поляк Миколайчик покинул свою страну, чтобы избежать той же участи.

Но подлинный ответ на «план Маршалла» пришел с Востока только в последней декаде сентября, когда в обстановке особой секретности было проведено в окрестностях Вроцлава в местечке Шкларска Пореба (в Силезии, снова ставшей польской) совещание наиболее авторитетных представителей девяти европейских коммунистических партий: семи правящих партий Восточной Европы (советской, югославской, польской, чехословацкой, венгерской, румынской и болгарской) и двух находящихся в оппозиции партий из Западной Европы (французской и итальянской). Через четыре года после роспуска Коминтерна на этом совещании родилась новая международная коммунистическая организациям Информационное бюро коммунистических и рабочих партий, более известное на Западе под сокращенным неофициальным, но широко употребляемым названием Коминформ.

Хотя организаторами совещания выступали поляки, инициатива его проведения принадлежала советскому руководству, то есть Сталину. Итальянцы и французы были приглашены в последний момент и даже не знали, что их ожидает[37]. Какие-то предварительные консультации заинтересованных сторон, видимо, проводились; возможно, они состоялись до встречи и наверняка велись в ее ходе за кулисами, но к участию в них привлекались главным образом восточноевропейские партии: все их делегаты были уже на месте к моменту прибытия /296/ итальянцев и французов[38]. Активное участие в этой подготовительной работе принимали компартии СССР и Югославии: именно Югославии мы обязаны большей частью информации о содержании этой работы, но достоверность их сведений не была никогда подтверждена на каком-либо коллективном обсуждении всех этих событий. Воссоздание международного органа коммунистических партий предполагалось югославами еще в 1945 г. (а затем еще раз в 1946 г.). Сталин относился к этой идее одобрительно, но предпочитал выжидать[39]. «План Маршалла» и необходимость выработки какой-то политической структуры для организационного оформления обширной зоны своего влияния побудили его решиться на ускорение хода событий. Непосредственно в процессе предварительных консультаций в самой Шкларска Пореба основными поборниками создания новой организации выступали советские и югославские представители, в то время как поляки отнеслись к этой идее холодно, а чехословаки вели себя уклончиво. Когда речь зашла о выборе местонахождения Информационного бюро, Сталин склонялся к размещению его в Белграде, а не в Праге[40].

Совещание проходило с 22 по 27 сентября и практически было разделено на два этапа. В ходе первого выступили представители всеx партий[I]; началась его работа с речи советского деятеля Маленкова; в выступлениях были изложены оценки политической ситуации, сообщено о достигнутых успехах, о трудностях, с которыми пришлось столкнуться, об организационной работе по укреплению соответствующих организаций. Выступления были очень разными по своему характеру, в них проявлялась неоднозначность путей, по которым шли и намеревались и далее идти различные партии; идея о том, что все должны перестроиться в соответствии с унифицированной моделью, даже не выдвигалась.

Венгерский представитель Реваи заметил, что в восточноевропейских компартиях есть две тенденции в определении политической линии: в соответствии с одной из них, это относится главным образом к полякам и чехословакам, считалась желательной широкая коалиция между многочисленными политическими силами; вторая заключалась в стремлении обеспечить абсолютное господство коммунистической партии[41]. Это замечание носит обобщенный характер, а поэтому лишь кратко резюмирует позиции (использованные в действительности в ходе дискуссий выражения не были столь ясными и отчетливыми).

На первом этапе совещания среди прочих выделялся доклад югославского представителя Карделя — это был блестящий анализ революционного опыта его народа в ходе войны. Если коммунисты вышли из боев единственными победителями, говорил Кардель, то /297/ это произошло не в результате «случайности» или «особенно благоприятных условий»; такое стало возможным благодаря политической линии, которая доказала свою правильность; суть ее — вооруженная борьба, опора на народные массы, а не на альянс с другими партиями, уничтожение старого государственного аппарата и создание нового государства прямо во время партизанской войны. Именно потому, что такая ориентация была избрана еще в период боевых действий, югославские коммунисты смогли ясно видеть различие между великими державами антифашистской коалиции; они не ставили их в один ряд и понимали, что «братский союз Москва–Белград составляет опору, естественную гарантию нашей независимости». Здесь впервые была начата открытая полемика. Югославы, говорил Кардель, «без затруднений преодолели влияние определенных оппортунистических тенденций, которые дали себя знать в последний период войны», когда другие партии поверили даже, что наступает «период мирной парламентарной эволюции империализма», хотя в действительности с приближением периода нового кризиса капиталистической системы наиболее реакционные силы ждут первого удобного случая, чтобы перейти в наступление. «Ошибочным и опасным» было бы полагать, что какое-либо правительство с участием коммунистов могло бы воплотить «некую новую народную демократию»; ошибкой было бы думать также, что может существовать «старая форма парламентарной демократии с новым содержанием», на самом деле следует говорить о «специфической форме советской демократии»[42].

Второй, более полемический этап работы совещания начался 25 сентября со знаменитого доклада советского представителя Жданова «О международном положении»[III]. Он представлял собой идеологическую платформу, на основе которой руководители СССР готовились сражаться в «холодной войне»; они призывали и другие коммунистические партии присоединиться к ним. Мир, по Жданову, разделился теперь на два лагеря: один из них — «империалистический и антидемократический», во главе которого стоят Соединенные Штаты, второй — «антиимпериалистический и демократический», имеющий своей «опорой» Советский Союз. Задачей первого является «подготовка к новой империалистической войне» в целях «борьбы против социализма и демократии»; второй лагерь, таким образом, должен вступить в битву за «сохранение прочного демократического мира». В этом деле «ведущая роль принадлежит Советскому Союзу и его внешней политике». Из анализа положения, проведенного /298/ Ждановым, вытекала необходимость для каждого решиться на выбор и присоединиться к тому или другому лагерю. Он объявил «доктрину Трумэна» и «план Маршалла» «выражением единой политической линии», нацеленной на «установление широкого господства американского империализма»; роль более слабых капиталистических государств оценивалась как положение ничтожных вассалов. У европейских народов должно, следовательно, существовать «неуклонное стремление к сопротивлению»; на европейские коммунистические партии возлагалась особая «историческая задача встать во главе сопротивления» и «принять в свои руки знамя защиты национальной независимости»[43]. Для того чтобы понять, насколько поворотным в подлинном смысле этого слова был характер речи Жданова, необходимо учесть, что всего несколькими неделями ранее коммунисты объявили разделение мира на враждебные блоки изобретением «реакционных кругов», с этим разделением необходимо бороться и разоблачать его; теперь же, напротив, сам Жданов говорил об этом как о безусловном факте; такое разделение делало, по его оценке, невозможным какой-либо нейтралитет или даже просто колебание[44].

В то время доклад Жданова был опубликован не полностью: значительная его часть вошла в текст официальной резолюции, принятой совещанием. Другая часть выступления осталась секретной, так же как и содержание всей дискуссии, последовавшей за этой речью. В ней содержалась резкая критика французских и итальянских коммунистов. Тех и других Жданов обвинял в том, что они не выступили против американского нажима, целью которого было изгнание представителей компартий из правительств, а также в том, что их отношение к «плану Маршалла» было слишком одобрительным; они как бы опасались выступать в своих странах противниками американских кредитов. Как те, так и другие (хотя по этому поводу порицания заслужили также и не названные конкретно многие иные партии) слишком уж старались подчеркивать свою независимость от Москвы, вместо того чтобы декларировать ясную и честную поддержку Советского Союза[45].

Те же критические замечания, включая последний пункт, высказывали и югославы, к тому же в еще более категорических выражениях: Кардель адресовал их итальянцам, Джилас — французам. Кардель говорил о «сползании» к «оппортунизму» и «парламентаризму», которое, помимо непростительного случая с французами и итальянцами, охватило и другие партии — в их поведении сквозит ослепление теми же иллюзиями, которые в период после первой мировой войны подорвали способность социал-демократии выступить в поддержку революционного движения. По его мнению, можно было провести аналогию между двумя ситуациями; итальянцы и французы не смогли воспользоваться возможностью для вооруженного антифашистского восстания, открывшейся в результате действий антифашистского Сопротивления. Они приняли участие в правительственных коалициях, не пытаясь даже использовать их для захвата /299/ ключевых позиций в своих странах. Излишняя осторожность, опасения попасться на провокацию привели их в западню страха. Пример Греции, приведенный ими в их толковании, не выглядел убедительно. Напротив. В речи Кардель хотя и говорил, что никто не хочет советовать другим партиям идти тем же путем, но утверждал, что положение в Греции все же лучше, чем в Италии и Франции, так как в первой из названных стран «коммунисты находятся в наступлении»; было бы хорошо, если бы это можно было сказать и о других двух странах. Джилас повторил те же аргументы[46].

Многие из присутствующих присоединились к критике; некоторые поддержали ее, присовокупив гордые похвалы в свой собственный адрес, как это сделали румынская деятельница Паукер и венгр Фаркаш; другие — поляк Гомулка и чехословацкий представитель Сланский — выступили сдержанно. Но никто из них не имел такого престижа, как югославские и советские руководители. Хотя итальянцы и французы согласились признать свои «ошибки», Жданов, подводя итоги дискуссии, прямо заявил, что эти две партии не могут ограничиться небольшим исправлением своей ориентации, они должны провести «радикальный пересмотр» своей «политической линии»[47].

Так или иначе, в итоговой резолюции не было сказано ни слова критики в отношении итальянцев и французов. Но несмотря на это, дебаты в Шкларска Пореба ознаменовали собой начало нового перио¬да в развитии европейского коммунистического движения. В переломный момент «холодной войны» оно следовало воле Сталина, который до мелочей направлял его деятельность, стремясь дать ответ на американский вызов. Он принял в целом правила игры, которые ему навязывали новые противники. На «холодную войну» он отвечал «холодной войной». Была воспринята логика фронтального столкновения. Во имя ее в жертву приносились даже соображения о возможности будущего распространения в мире идей социализма и коммунизма. Для Сталина задачей первоочередной важности была консолидация блока сторонников для борьбы с противостоящим блоком даже ценой изоляции коммунистического движения непосредственно в сфере советского влияния. За пределами ее границ коммунистические партии были для Сталина тем, что на военном языке называется «отрядами дальнего прикрытия». Призывая не «недооценивать своих сил» и «не переоценивать сил противника»[48], Жданов одновременно нанес удар по всей политике союзов, которые коммунисты стремились создавать. Эта политика, сказал он, не может быть такой же точно, какой она была в борьбе с фашизмом. По мнению Жданова, не следовало бояться потерять союзников, не надо и искать их обязательно в среде традиционных левых сил. Например, неверным было бы считать, что социалисты осуществляют политику, близкую линии коммунистов; напротив, они могут оказаться более реакционными, чем сама буржуазия, и могут поэтому стать главными врагами, против которых следует «сконцентрировать огонь»[49].

Действительно, различные западноевропейские социал-демократические /300/ партии несут тяжелую ответственность за раскол Европы. Но Жданов не ограничился критикой (пусть даже весьма острой) их политики. Он произвел эксгумацию установок, типичных для Коминтерна в период конца 20-х–начала 30-х гг., то есть времени, предшествующего повороту к политике Народного фронта. Это была не единственная аналогия с тем периодом. Во всем, что касалось характеристики противника, исчез реальный внимательный анализ подлинных противоречий, он уступил место чисто пропагандистским клише: Жданов говорил о «фашизации внутренней политической жизни в Соединенных Штатах Америки» и предсказывал наступление в этой стране «неизбежного экономического кризиса»[50].

На совещании в Польше Жданов и Маленков, представлявшие СССР и Сталина, играли первостепенную роль. Они, однако, понимали, что необходимо иметь союзников, и нашли их главным образом и югославских делегатах. Атака на итальянцев и французов была заранее согласована между ними[51]. В заключительном коммюнике югославы были названы первыми, и речь Карделя была опубликована Советской печатью первой среди выступлений всех других участников Совещания[52]. В более поздний период белградские руководители будут каяться в таком поведении и, что гораздо важнее, сумеют извлечь из этих событий полезный урок, который сыграет большую роль при поиске основы новых взаимоотношений внутри международного коммунистического движения. Но при оценке ситуации 1947 г. нельзя удовлетвориться гипотезой, что ход совещания был результатом «дьявольских махинаций» Сталина, имевшего якобы своей целью посеять враждебность между югославами и другими участниками[53]. Как бы ни сказалась здесь игра Сталина, объяснения такого рода являются упрощенческими: сами югославы позже признавали, что «не понадобилось много слов, чтобы уговорить их согласиться» принять отведенную им роль[54]. При более беспристрастном рассмотрении учредительное совещание Коминформа предстает совместным делом, Осуществленным в условиях согласованной советско-югославской гегемонии. Несмотря на соблюдение видимости равенства между представленными партиями, сами советские представители действовали так, будто они прежде всего признают необходимость участия югославов в руководстве движением наравне с советскими коммунистами, хотя это не исключало и того, что не все руководящие роли будут поделены с ними.

Двумя неделями позже были подготовлены все заключительные сообщения и документы совещания. Партии, направившие своих представителей в Польшу, приняли решение создать Информационное бюро для «обмена опытом и в случае необходимости координации своих действий на основе добровольного свободного согласования позиций», что должно было положить конец «негативным явлениям, связанным с отсутствием контактов между партиями»[55]. Что же представлял собой Коминформ? Воссоздание Интернационала? Некоторые из активных участников событий, как, например, руководители /301/ итальянских коммунистов, это отрицают; отрицал это и Сталин в своей беседе с лейбористским депутатом из Англии Зиллиакусом[56]. Действительно, имелась значительная разница между новой организацией и распущенным Коминтерном. Ее участники, а среди них были только европейские партии, представляли лишь меньшинство коммунистических партий мира; они были отобраны в соответствии с критериями, о которых можно судить в свете более широкой советской политики, но которые никогда не были названы и объяснены публично и не обсуждались в приватном порядке, так что о них можно лишь догадываться. Те партии, которые не были включены в организацию, не протестовали, но некоторые из них испытывали скрытую досаду[57]. Приглашенными оказались только две компартии, действующие за пределами Восточной Европы, — французская и итальянская, — обе они подверглись критике: это были не только наиболее влиятельные партии, но именно те, которым политика антифашистского единства принесла наибольшие успехи. Хотя Коминформ стремился представить себя организацией, существенно отличающейся от Коминтерна, но, выступая с критикой западноевропейских компартий, он действовал совершенно аналогичным образом. Однако Коминтерн в свое время был создан в качестве единой мировой революционной партии, по отношению к которой национальные организации коммунистов отдельных стран выступали как простые «секции»; таким образом, он имел для своих действий идеологическое оправдание, которого Коминформ был лишен. Новая организация поэтому с самого момента своего рождения действовала под знаком фатальной раздвоенности.