Политический кризис

Политический кризис

Кризис сталинского правительства начался еще до того, как скончался Сталин, он совпал с кульминацией «холодной войны». Восхваляемый без меры и внушающий безмерный страх человек, оспаривать решения которого никто не мог, бесспорный повелитель грандиозной страны, человек, возглавляющий широкую мировую коалицию государств и политических сил, этот грозный старец, проводящий большую часть времени взаперти в своей уединенной резиденции под Москвой, все более явно проявлял признаки неспособности осуществлять руководство, и причиной тому была не только старческая немощь. Многое происходило помимо его воли. Если не списывать этого на счет маниакального вырождения его подозрительного характера, о котором так много говорили впоследствии[1], то неизбежно мы должны склониться к первой гипотезе, признав, что признаки кризиса предстают перед нами в большом числе, как только мы бросим взгляд на то, что происходило в советском обществе и в той части мира, которая тяготела к СССР.

После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема[2]. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений ежегодно выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием[3]. Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране. Мало кто ясно осознавал это противоречие, и даже эти немногие опасались высказывать свои мысли вслух. Никто не отваживался критиковать ни Сталина, ни его правительство, ни в целом то, что происходило в стране. Исключение делалось только для тех, кому критиковать было положено в официальном порядке. Но и таких было немного, так как в стране царил пропагандистский шум сплошных триумфов. Партийные собрания, заседания Советов и других государственных органов были редкими и формальными: речи, произносимые на них, писались заранее и предварительно контролировались[4]. И все же тяжелая болезнь разъедала страну.

Она охватила область наиболее важную, ради которой советский народ жертвовал всем, даже «последней рубашкой», — военную. ССCP добился быстрого прогресса в преодолении отставания, которое возникло у него в сравнении с Соединенными Штатами в деле /383/ создания ядерного оружия. Когда Вашингтон принял решение paзработать новое водородное оружие, советские ученые сочли себя обязанными сделать то же. И с этой задачей они справились успешно. Первая водородная бомба была испытана американцами в ноябре 1952 г. Но эта установка была еще не приспособлена для доставки к цели, и, следовательно, неприменима практически; первыми изготовили и взорвали бомбу, пригодную для военного использования, советские исследователи. Они это сделали 12 августа 1953 г., опередив своих соперников по ту сторону Атлантики на несколько месяцев[5]. Увеличивались также и обычные вооруженные силы Советского Союза. Они вновь начали расти с момента войны в Корее и к 1955 г. увеличились с 2,8 до 5,7 млн. человек.

Но советская военная мысль оказалась неспособной адекватно реагировать на революцию, которая происходила в средствах ведения войны. Она оперировала все еще понятиями классической войны, не учитывая новых проблем, вставших в результате возникновения ядерного оружия. Доктрина остановилась в своем развитии на опыте периода второй мировой войны, который к тому же анализировался весьма осторожно. Ни один военный эксперт не решился вскрыть причины поражения на первом этапе войны; более предусмотрительный подход определил изучение исключительно наступательных операций, увенчавшихся успехом. Не была предпринята какая-либо попытка воссоздать историю войны во всем ее объеме. Существовал ряд работ Сталина, и от них никто не смел отклониться. Военные специалисты, таким образом, продолжали пренебрегать проблемой «внезапной атаки», которая занимает очень большое место в современных условиях в создании военной угрозы. Заявление Сталина о том, что новое оружие не меняет характера современной войны, парализовало возможность более глубоких исследований. Методы боевой подготовки и обучения оставались теми же, что и в доатомную эпоху[6].

Если такое могло происходить в области, которая являлась средоточием всех усилий режима, то в других сферах противоречия были еще более глубокими. Все более усложнялись экономические проблемы. Пятилетний план 1951 –1955 гг. был представлен стране с опозданием почти на два года. Глубокий упадок деревни вызывал в народе опасения нового голода. Запасов не хватало: их недостаточность представляла собой серьезную опасность на случай войны[7]. Изоляция от всех других стран мира и мания секретности замораживали научный и технический прогресс, накапливалось отставание от уровня развития мировой культуры, что осознавалось еще немногими, но уже создавало препятствия на пути экономического прогресса даже в отраслях, поставленных в наиболее привилегированные условия[8]. Трудно сказать, насколько Сталин осознавал эту реальность. Но если судить по его действиям, о которых нам известно, то он понимал происходящее: он, например, намеревался еще увеличить налоговое обложение крестьян, предполагая довести его /384/ до такого уровня, который в действительности превысил бы объем исех доходов, получаемых ими в виде поступлений от продажи продукции государству[9].

Страна же в целом в еще меньшей степени сознавала свои проблемы. Информация, получаемая гражданами, была в высшей степени ограниченной: газеты, абсолютно унифицированные, поставляли читателям стереотипные пропагандистские клише и давали минимум новостей, строжайшим образом отбираемых и контролируемых. Никто не имел представления о том, что происходит за пределами местности, где он живет, или вне той сферы деятельности, в которой он непосредственно занят. Такие методы могли, конечно, ввести в заблуждение иностранца[I], но они отнюдь не помогали тем не менее самому Советскому Союзу искать выход из его собственных противоречий. Каждый мог видеть недостатки, часто весьма серьезные, в тех областях жизни, в которых он непосредственно действовал, но не имел смелости или права говорить о них: оставалось в таком случае надеяться лишь, что в других делах ситуация складывается получше, как об этом и пишет печать.

То, что неудовлетворенность положением возрастала, было позднее подтверждено многочисленными свидетельствами, страх же мешал в то время даже открыть рот. Проявлений брожения и беспокойства в среде ученых, специализирующихся в области гуманитарных и общественных наук, было достаточно. Даже в биологии в конце 1952 г. вновь появились первые признаки возобновления полемики против Лысенко[10]. Но любые исследования были парализованы из-за чувства страха и безнадежности.

«Простое намерение затронуть социально-экономическую тематику, если она относилась к сфере истории советского общества, — рассказывает один из современников и участников событий, — рассматривалось как нечто подозрительное»[11].

Пренебрежение законностью породило нечто вроде «юридического нигилизма». Внутренняя культура советского общества развивалась под знаком того явления, которое позднее было названо «психологической травмой». «Шуршание цитат» — по большей части из трудов Сталина, как говорил еще один очевидец событий того времени, — «заглушало живые голоса»[12].

И в делах международных не все шло так, как того хотелось бы Сталину. Противники, объединившиеся против СССР в мощную коалицию, были многочисленны и сильны. Корейская война не принесла /385/ успеха и Москве. После победы над нацизмом Советский Союз усилил свои позиции. Сталинская модель социализма получила распространение в ряде стран Восточной Европы. В лице Азии Советский Союз нашел себе могучего союзника. Сталин к тому же был общепризнанным главой всего международного коммунистического движения. Но именно поэтому он лучше, чем кто-либо иной, мог ощутить, насколько тяжело держать в своих руках все нити этой широкой сети политических сил по всему миру.

Китайский союзник был тверд, проникнуть в его душу было невозможно. Коминформ безжизнен. Бунт Тито не сломлен, ему удалось укрепить свои позиции. В первый момент Тито попытался реагировать на разрыв связей, применяя в своей стране с особым усердием сталинские методы, но с начала 50-х гг. югославские коммунисты стали искать свою оригинальную форму строительства социализма, отказались от форсирования коллективизации в деревне и приступили к внедрению самоуправления на промышленных предприятиях[13]; в результате впервые советскому опыту была противопоставлена другая модель. Сам Сталин в начале 1951 г. дал согласие на новую программу английской коммунистической партии, где речь шла о «британском пути к социализму»; согласно этому документу, этот путь должен пролегать через использование методов парламентаризма[14]. Сталин надеялся, скорее всего, что коммунисты таким образом сумеют получить больше поддержки в англосаксонских странах, которые были наиболее сильными противниками СССР, а ведь именно в этих странах компартии отличались крайней слабостью. Москва старалась пресечь развертывание полемики, которую породило поражение коммунистов в Греции, не только внутри партии этой страны, но и между нею и другими партиями[II].

Сталин тогда кратко заметил, что «большая часть зарубежных коммунистических партий» обладает «недостаточным уровнем марксистского развития»[15]. Он не видел иного решения, кроме как вернуться к какому-нибудь варианту организации, которая напоминала бы старый Коминтерн. В этом состоял смысл его предложения Тольятти: уехать из Италии и принять на себя обязанности секретаря Коминформа. Оно было сделано в конце 1950 г. За год до этого Сталин излагал Тольятти иные соображения; они, казалось бы, исключали извлечение на свет старых организационных структур, подобных /386/ Интернационалу: когда Тольятти напомнил ему об этом, Сталин ответил, что за год он изменил свое мнение[16]. Тольятти тем не менее отклонил предложение и вызвал этим отказом большое раздражение Сталина[17]. Этот эпизод подтверждает, что в совершенно новых исторических условиях Сталин не находил ничего лучшего, как вновь прибегать к схемам, позаимствованным из его прошлого политического опыта: он был неспособен изобрести что-нибудь новое.