Партия, армия и ее полководцы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Партия, армия и ее полководцы

Подобные панегирики не только не имели ничего общего с исторической правдой. Мало того что они затушевывали исключительные заслуги «простых людей», которых Сталин считал, конечно, заслуживающими похвалы, но не более чем «винтиками» грандиозного механизма государства, они скрывали и ту эволюцию, которую проделало во время войны советское общество и сама система сталинской власти.

Между тем важные изменения затронули все, и в первую очередь столп государства — Коммунистическую партию. Прежде всего это были изменения в ее составе. В начале войны огромные людские потери и утрата обширных районов привели к резкому падению численности и рядов. Если к моменту нападения Германии она приближалась к 4 млн. человек, то к концу 1941 г. речь шла о трех с небольшим миллионах. Подсчеты показывают, что за первые полтора года войны, то есть до кануна наступления под Сталинградом, партия потеряла около 1400 тыс. членов, частью павших на поле боя, частью же оставшихся на оккупированной территории[37]. Для восполнения убыли в августе, а затем в декабре 1941 г. было проведено последовательное упрощение правил приема для всех военнослужащих, «отличившихся в боях»[38], — шаг, имевший славные прецеденты в героических традициях гражданской войны. Вступление в партию в тех условиях было знаком преданности Родине, и в желающих не было недостатка. В действующей армии приток новых членов в партию стал резко нарастать с начала 1942 г.: за его первую половину прием утроился по сравнению с первым военным полугодием. Рост продолжался и дальше, особенно в связи с крупнейшими сражениями, и достиг своей высшей точки в период Курской битвы. На протяжении 1943 г. двери партии были открыты, как никогда, широко. Затем прием стал медленно сокращаться. Но по-настоящему резкое замедление произошло лишь в последние месяцы 1944 г., когда по решению сверху были вновь введены более строгие нормы отбора. На протяжении 1942-1944 гг. в партию ежемесячно вступало в среднем 125 тыс. человек[39]. К 1 января 1945 г. в ее рядах насчитывалось около 6 млн. человек. За время войны кандидатами в члены партии было принято в общей сложности 5320 тысяч человек. Из них 3614 тыс. были приняты в члены партии. Около 3 млн. погибло, причем многие еще до того, как были рассмотрены их заявления о приеме[40]. Партия, таким образом, смогла влить свежую кровь /167/ в свои артерии; более того, она претерпела самое массовое обновление своего состава за все время после гражданской войны. Произошло это благодаря патриотическому порыву советских солдат: беззаветная преданность Родине служила одновременно единственным условием приема и главной причиной наплыва желающих.

Но то было не единственное изменение. Как уже отмечалось в исторической литературе, вступление в партию главным образом под воздействием национального чувства носило «предполитический» характер[41]. С другой стороны, при приеме не учитывались больше прежние различия по социальному происхождению. Во время войны, таким образом, зародились первые очертания того, что позже будет названо «всенародной партией». Но вместе с тем усилились и те ее черты, которые превращали партию в военно-религиозный «орден» в соответствии со сталинской концепцией[42]. Здесь следует в особенности напомнить о двух из них: все более сильном армейском отпечатке и государственном характере.

С первых же дней войны мобилизация переместила большое число коммунистов из гражданской сферы в вооруженные силы: в общей сложности 1640 тыс. человек, из которых больше миллиона — в первые месяцы. Несколько десятков тысяч «кадровых» партийных работников было направлено в армию в роли политических руководителей. С конца 1942 г. свыше половины членского состава партии находилось под боевыми знаменами, так что к моменту завершения войны из каждых четырех военнослужащих один был коммунистом. Но распределение членов партии в вооруженных силах не было равномерным. Более высоким был их удельный вес среди офицеров, которые составляли 41% всех военных-коммунистов (57% приходилось на солдат и сержантский состав). Относительно больше партийных было в насыщенных техникой родах войск: в партии состояло 50% личного состава авиации и 45% — бронетанковых войск, между тем как в артиллерии соответствующий показатель равнялся 18%, а в пехоте — лишь 8-9%[43]. Организационная структура носила капиллярно-разветвленный характер, с первичными организациями в ротах, но на всех уровнях отличалась жесткой военной субординацией. Война, таким образом, явилась периодом новой сильной милитаризации партии, и не только на фронте, ибо военизирована была, как мы знаем, вся жизнь страны. «Аппарат партийного органа — обкома, крайкома, горкома, райкома — должен работать, как аппарат военного штаба», — писала «Правда»[44].

В самой государственной структуре партия и армия были единственными организмами, наделенными властью, достаточной для организации военных усилий. Партия поэтому, особенно в начальный период войны, вынуждена была, как это уже бывало в предыдущие моменты чрезвычайного положения, брать на себя и непосредственно административные функции. В областях, оказавшихся под угрозой вражеского вторжения, были созданы комитеты обороны по образцу центрального ГКО: во главе их неизменно стоял высший из местных партийных /168/ руководителей, наделенный всей полнотой власти. В крупных городах основные отрасли промышленности также находились в непосредственном ведении секретарей местного партийного комитета (имелись секретарь обкома по металлургии, секретарь обкома по химии, секретарь обкома по самолетостроению, секретарь обкома по производству боеприпасов и т.д.)[45]

С победами стал расти авторитет и другого крупного органа государства: армии с ее командирами. До этого положение было иным: доказательством тому служил возврат к системе политических комиссаров после расстрела Павлова. Институт комиссаров, упраздненный в первый раз в 20-е гг., воскрешенный в 1937 г., в период «великого террора», снова отмененный в 1940 г. и наконец возрожденный в июле 1941 г., всегда был признаком недоверия Политической верхушки к пооруженным силам. Тем не менее письменно опрошенные в 1941 г. командующие фронтами высказались в пользу его восстановления (и частности, Жуков): вероятно, из нежелания в одиночку нести ответственность за поражения[46]. Такое решение, однако, было не по душе военным руководителям. Некоторые генералы пишут, что позже они выдвигали предложения о возврате к системе единоначалия. И все же один из наиболее высокопоставленных среди них (Василевский) признается, что в тот период он предпочитал воздерживаться от высказывания определенных суждений по этому вопросу, хотя его и просили об этом. Тема оставалась щекотливой, по крайней мере вплоть до того дня, когда Сталин сделал окончательный выбор: в октябре 1942 г., когда началась подготовка к грандиозному контрнаступлению под Сталинградом, он решил возложить ответственность целиком на командиров, окончательно упразднив комиссаров[47]. Командование частями и подразделениями было возвращено военным специалистам, которым политические руководители призваны были помогать в качестве их подчиненных. И все же это не означало ослабления партийного контроля над вооруженными силами. Если уж на то пошло, речь шла о еще более тесном симбиозе партии и армии. С притоком военнослужащих в партию офицеры, особенно высоких рангов, теперь были поголовно партийными. Например, Говоров, сначала генерал, а потом маршал, начинавший службу в царской армии, в 1942 г., когда он после Жукова стал командующим Ленинградским фронтом, был за особые заслуги принят в партию даже без кандидатского стажа[48]. Многие комиссары в свою очередь получили командные звания и должности.

Восстановлению единоначалия предшествовал один эпизод, который можно считать типичным для сталинских методов руководства. В августе 1942 г. «Правда» напечатала полный текст — как если бы это был важный политический документ — пьесы украинского драматурга А. Корнейчука «Фронт». Пьеса немедленно была поставлена в нескольких театрах. Объяснялось это тем, что она была не только одобрена Сталиным, но и написана по его подсказке[49]. Стержнем драмы служил конфликт между старым генералом, выдвинувшимся во время гражданской /169/ войны, смелым, но малообразованным, и более молодыми военачальниками, подготовленными для руководства современной армией. Суть всей пьесы заключалась в финальной реплике:

«Сталин говорит, что нужно смелее выдвигать на руководящие должности молодых, талантливых полководцев наряду со старыми полководцами и выдвигать надо таких, которые способны вести войну по-современному, а не по старинке, способны учиться на опыте современной войны, способны расти и двигаться вперед»[50].

Если подходить к этой пьесе как к анализу причин, обусловивших недостатки советского командования, которые выявились в начальной фазе войны, то нужно сказать, что анализ этот оказался по меньшей мере односторонним. Причины, как мы знаем, были куда более сложными, и их, конечно же, нельзя было сводить к ностальгии некоторых генералов по методам гражданской войны. Корнейчук был слишком осмотрителен, чтобы упоминать об этих причинах, но, прикрываясь авторитетом Сталина, он избирал мишенями именно тех генералов, которым не кто иной, как Сталин, в прошлом доверил руководство вооруженными силами, таких, как Буденный, Тимошенко, Кулик, да и сам Ворошилов (достаточно отважный, чтобы стоять под пулями на передовой, он также был весьма посредственным полководцем[51]). За исключением разжалованного Кулика, никто из них не был полностью отстранен от дел. Им продолжали давать ответственные задания, особенно Тимошенко. Но все же руководство крупнейшими операциями и решающие командные посты отныне были отданы другим.

Одновременно на первый план выдвинулось новое поколение военачальников. Все они были в возрасте между 40 и 50 годами, и все раньше или позже стали маршалами. Мы имеем в виду таких полководцев, как Василевский, Конев, Рокоссовский, Говоров, Ватутин, Малиновский, Толбухин, Мерецков. То были профессиональные военные в том смысле, что вся их жизнь прошла в вооруженных силах. Некоторые из них, подобно Василевскому, Толбухину, Говорову, успели дослужиться до первых офицерских чинов еще в дореволюционной армии. Другие выдвинулись во время гражданской войны в рядах едва родившейся Красной Армии. Все они зарекомендовали себя умелыми руководителями современных армий. Но даже на их фоне масштабностью и авторитетом выделялся Жуков. Военный по образованию и манерам, назначенный в августе 1942 г. заместителем Верховного Главнокомандующего, он был выдающимся полководцем, какого выдвинула вторая мировая война. Сын сапожника, унтер-офицер кавалерии в старой царской армии, потом перешедший на сторону революции, он встретил немецкую агрессию в возрасте 45 лет. Морально он завоевал свое звание полководца при обороне Ленинграда и Москвы: в те дни он создал себе авторитет, который позволял ему возражать и даже доказывать свою правоту самому Сталину[52]. В нем сочетались талант стратега, крепкая профессиональная подготовка, несгибаемая воля, огромная работоспособность и выносливость. У подчиненных он пользовался не любовью, но уважением. Методы его не раз осуждались как чересчур /170/ властные, подчас солдафонски бездушные. В Ленинграде и Москве он не поколебался пригрозить некоторым генералам, что «поставит их к стенке», если они не выполнят его приказов (выполнить же иные из них было невозможно)[53]. Никогда вокруг него не существовало такой атмосферы симпатии, какая окружала, например, Рокоссовского, однако среди фронтовиков Жуков стал настолько знаменит, что к концу войны был самым уважаемым после Сталина человеком.

В воспоминаниях, которые оставили нам эти военачальники, нет ни малейших следов раздражения против партии и партийной опеки над военными; встречаются, скорее, полемические выпады против тех или иных отдельных политических деятелей[54]. В целом же военные приобрели в партии и через нее во всем государственном механизме большее влияние, чем когда-либо в прошлом; влияние, которое им послевоенные политические обстоятельства помогли сохранить. Если уж говорить о проявлениях недовольства военных по поводу некомпетентного оскорбительного вмешательства в их дела или даже о прямых конфликтах административно-субординационного характера, то такие, пусть даже завуалированные, признаки следует искать в другой сфере, в сфере взаимоотношений с политической полицией, НКВД. В этих трениях слышится отзвук того удара, который был нанесен по всему офицерскому корпусу армии в 1937 г. И дело не ограничивалось воспоминаниями о прошлом. Война была, разумеется, не самым благоприятным моментом для ограничения полномочий политической полиции. Вдобавок сталинские методы правления не изменили своей сути оттого, что новые нити согласия и поддержки завязались между вождем и народом, между народом и партией: просто теперь эти методы воспринимались как уплата некой обязательной дани, необходимой для дела общего спасения.