Неравенство и противоборство с Америкой

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Неравенство и противоборство с Америкой

Принято утверждать, что две великие державы возвысились над всеми другими в ходе второй мировой войны: СССР и США. Это мнение кажется убедительным лишь в отраженном свете более поздних событий и не может быть обосновано реальным положением вещей в период окончания военного конфликта. В 1945 г. между двумя основными странами-победительницами существовало такое глубокое неравенство в мощи и силе, никогда, вероятно, не выявленное в полном объеме, что всякое сравнение было почти немыслимым. И перед войной, конечно, существовали диспропорции в пользу Америки, особенно в экономике. Но военные действия еще дальше развели эти две страны в противоположном направлении. Сравнительные данные /257/ о потерях, столь очевидно различных, свидетельствуют не только о разной степени человеческих страданий, совершенно по-разному повлиявших на психологию граждан обеих стран. Конечно, и американцы несли свой траур, скорбели по погибшим, как и все люди, но население страны в годы войны росло, приближаясь по численности к советскому (тогда как перед войной разница составляла 60 млн.), война не коснулась американской земли: бои шли вдали от берегов Америки. В экономике США, которые были основным поставщиком и финансистом всей победоносной коалиции, в период между 1939 и 1945 гг. произошел невиданный скачок, что резко отличалось от периода стагнации 30-х гг. Потенциал мощностей промышленности США вырос на 50%, производство продукции увеличилось в два с половиной раза. Выпускалось в 4 раза больше оборудования, в 7 раз больше транспортных средств. В течение одного года тоннаж грузового транспортного флота был утроен. Сельскохозяйственное же производство выросло на 36%. Росла зарплата, так же как и все доходы населения[25].

Контраст между американскими условиями жизни и той отчаянной нищетой, в которой жил советский народ, был глубочайшим. Между экономиками обеих стран существовал очевидный разрыв. Продукция советской черной металлургии составляла 16–18% от американского уровня. Производство химической промышленности в Соединенных Штатах было выше, чем в СССР, в 10–20 раз; производство текстильной промышленности — в 6–13 раз[26]. Хотя обоснованную общую оценку выработать почти невозможно, не будет большим преувеличением сказать, что соотношение между промышленностью двух стран может быть выражено как 1:5. Аналогичная диспропорция существовала в сельском хозяйстве, особенно в производстве продукции с наиболее высоким содержанием питательных веществ[27]. Ситуация дополнялась наличием у США господствующих позиций во всем мире. Без учета СССР промышленное производство США было большим, чем производство всех других стран вместе взятых[28]. Многие из этих стран в последующие годы шаг за шагом выровняли свое положение; но все они опирались на американскую помощь. Те страны Восточной Европы, которые оказались в радиусе действий Красной Армии, также надеялись на получение поставок из Соединенных Штатов. Советские авторы позднее напоминали, что кое-что они получили от СССР, но речь идет в целом лишь о небольшом объеме поставок для покрытия чрезвычайных потребностей[29]. СССР сам остро нуждался в помощи: его руководители были неприятно поражены и возмущены, когда в последние дни войны в Европе Вашингтон внезапно приостановил действие закона о ленд-лизе в отношении Советского Союза[30].

Если и можно было говорить, пользуясь современной терминологией, о сверхдержаве, то по отношению к периоду конца войны речь шла бы лишь об одной сверхдержаве — Соединенных Штатах Америки. Атомная бомба появилась на свет в самый последний момент /258/ как бы специально для того, чтобы придать подавляющему американскому превосходству над СССР несомненный и угрожающий характер. Отставание СССР было очевидным. Американские руководители могли надеяться, и действительно надеялись[31], что благодаря своему экономическому и научному потенциалу им удастся сохранить надолго монополию на обладание новым апокалипсическим оружием. В условиях быстро нараставшего ухудшения отношений между Москвой и Вашингтоном бомба должна была, естественно, внушать беспокойство советским руководителям не только своей ужасающей разрушительной силой. Американцы были и единственными обладателями средств доставки — авианосцев и бомбардировочной авиации дальнего действия, способных донести ядерные заряды до целей в любой части света (они могли быть использованы против территории СССР с тех позиций, которые в ходе войны заняла американская армия). США, напротив, были в то время недосягаемы и находились в большей безопасности, так как даже если бы Советский Союз приобрел атомную бомбу, он не смог бы ее применить, поскольку у него не было для этого средств. Казалось также, что он не сможет создать эти средства в ближайшем будущем[32]. Неравенство сил между двумя странами вело, таким образом, к поистине драматическим последствиям.

Позднее велось много дискуссий по поводу того, когда, в какой конкретный момент антифашистский союз был ввергнут в состояние враждебности и «холодной войны». Занятие это, возможно, и полезное в интересах защиты тех или иных политических позиций, но бесплодное: изучая подлинные истоки всего феномена в целом, исследователи неизбежно вновь возвращаются к событиям 1917 г., то есть обращаются к самому рождению Советской России, так как основная политическая проблема в действительности не изменилась и сводилась к противостоянию мира капитализма и СССР[33]. Если же, не выходя в своем анализе за пределы рассматриваемой эпохи, проследить причины развязывания «холодной войны», наиболее важную из них мы находим в том глобальном неравенстве между СССР и США, которое существовало к моменту победы над фашизмом. Отсюда следует, что основную ответственность за то, что «холодная война» началась, несут американцы. Трудно прийти к другому выводу. Американский исследователь, который первым привлек внимание к этому аспекту проблемы, писал даже:

«Мощь и ответственность развиваются параллельно в прямой и тесной связи... Нация, обладающая огромным превосходством... не может позволить себе быть связанной в своей политике какой-либо жестко детерминированной линией поведения»[34].

Американские руководители ясно осознавали огромное превосходство США над СССР; дипломатическая переписка того времени, когда послом в Москве был Гарриман, доказывает это однозначно. «Мы вышли из этой войны как самая мощная в мире держава, возможно, самая могущественная в человеческой истории», — говорил Трумэн[35]. /259/ Соединенные Штаты были единственной страной в послевоенные годы, способной определить ход мировой политики. Это понимал. Черчилль, который доверительно говорил тому же Гарриману: «Центром власти является Вашингтон»[36]. Все остальные действующие лица, включая Советский Союз, могли стремиться только лишь извлечь для себя наибольшую выгоду из сложившегося положения. Таким образом, и ответственность, которая на них могла быть возложена и легла в итоге, была гораздо меньшей.

В Соединенных Штатах в значительно большей степени, чем в СССР, велись приготовления к тому, чтобы встретить революционные изменения, которые война породила в мире. В определении глобальной политики Вашингтона присутствовали не только классические мотивы империалистического господства — экспорт капитала, контроль над иностранными рынками, обладание источниками сырья, завоевание военных позиций. Стремление Соединенных Штатов перестроить весь внешний мир по своему желанию и в соответствии со своей шкалой ценностей стимулировалось таким объективным фактором, как всевозрастающее единство мирового развития, которое было неизбежным результатом роста экономики и развития современных средств связи. Такая позиция пользовалась к тому же широкой единодушной поддержкой общественного мнения США, которое еще остро ощущало окончание длительного периода изоляционизма. В США господствовало всеобщее убеждение в превосходстве своей страны над всеми другими. Все были согласны не только с амбициозной целью руководить миром, но даже со стремлением, выраженным в еще более сильной формулировке — «перестроить мир по образу и подобию Соединенных Штатов»[37].

Полная невосприимчивость была проявлена Америкой к тем глубинным явлениям, которые начали заявлять о себе в различных точках земного шара, то на одном, то на другом континенте. Это сказалось и в нежелании прислушиваться к советским требованиям, сколь бы обоснованными они ни были, и в отказе понять, что в Восточной Европе происходят изменения, определяемые прежде всего внутренними местными причинами, будь то события в Югославии или драматические коллизии конфликта, который сотрясал Грецию. В 1945 г., когда даже Сталин признавал, что Соединенные Штаты будут оказывать ведущее влияние на послевоенный Китай, революционные вожди этой страны, Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай, искали соглашения с американским руководством, предлагая отправиться в Вашингтон для его обсуждения; они получили отказ[38]. Даже в конфликте между европейскими государствами и их колониями американцы выступили единым фронтом с первыми, а не со вторыми: народы Индокитая и Индонезии, которые желали подлинной независимости, увидели, что американцы при всех оговорках и колебаниях заодно с Францией и Голландией[39]. Неспособность Америки примириться с присутствием в модели мирового порядка новых революционных движений заставила их участников, и прежде /260/ всего коммунистов, обращать свой взор к Москве как к противоположному полюсу мировой политики, в то время как наиболее реакционные силы видели в Вашингтоне защитника и руководителя. В этих условиях неизбежные трудности в реализации американских притязаний породили в Соединенных Штатах всевозрастающее антисоветское озлобление, в котором звучало множество разнообразных мотивов. Тот феномен, который был позднее назван «холодной войной», делал в своем развитии первые шаги.

Что, несомненно, удалось добавить Черчиллю к сложившейся ситуации, когда он выступил со своей знаменитой речью в Фултоне в марте 1946 г., так это формулировку программной идеологической платформы. Черчилль не был более членом правительства Англии и выступал как бы в качестве частного лица, но его престиж был велик, кроме того, он говорил в присутствии Трумэна в штате Миссури, откуда американский президент был родом. Трумэн явно с симпатией отнесся к этому выступлению. Черчилль утверждал, что Соединенные Штаты находятся на «вершине мирового могущества». Он изложил свою генеральную стратегическую концепцию. Наконец простые люди получили защиту от «двух угрожающих им насилий — войны и тирании», от «замыслов злонамеренных личностей и агрессивного духа сильных наций». Хорошо, что атомная бомба находится в руках американцев: никто не смог бы спать спокойно, если бы «временная монополия на обладание этим ужасающим оружием» была захвачена «каким-либо коммунистическим или неофашистским Государством». Богу «было угодно, чтобы этого не случилось». К тому дню, когда эта монополия могла бы быть утеряна, США необходимо гарантировать себе «обладание таким превосходством, такой ужасающей мощью», которые бы предотвратили саму возможность использования кем бы то ни было другим этого оружия. Необходимо в то же время защищать повсюду в мире «великие принципы свободы и прав человека, которые являются общим историческим наследием англоязычного мира».

Затем последовало предложение, которое Черчилль объявил основной целью своего визита за океан: план создания широкой ассоциации Британской империи и Соединенных Штатов, осуществления не только политического союза, но и тесного военного сотрудничества. Необходимо спешить: «времени осталось мало».

«Никто не знает, — говорил Черчилль, — что Советская Россия и ее международная организация намерены предпринять в ближайшем будущем и каковы те пределы, если они вообще есть, в которых будет развертываться их экспансия и их стремление к вербовке новых сторонников».

«От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике, — произнес он фразу, которой суждено было стать знаменитой, — опустился над Европейским континентом железный занавес». Затем последовало описание «полицейских режимов», которые утверждались и действовали за этой завесой. «Только Афины, — претенциозно заявлял Черчилль, подтверждая, что речь /261/ идет о сути его концепций, — свободны сами выбирать свое будущее». «Вдали от русских границ... пятая колонна коммунистов ведет свою работу... она представляет собой нарастающую угрозу для христианской цивилизации». Черчилль с экспрессией указывал на Китай. Он не утверждал, что Советский Союз хочет войны, но что СССР желает воспользоваться «плодами войны и получить возможность неограниченного распространения своего могущества и своей доктрины». Поэтому никакое умиротворение невозможно. Это замечание звучало особенно вызывающе, так как содержало аналогию, которую позднее Черчилль проводил еще более недвусмысленно, между СССР 1946 г. и Германией 30-х гг.[40] Только что выйдя из войны, мир почувствовал, что ему подготовили новый конфликт, новое столкновение между Добром, вооруженным атомной бомбой, и Злом, олицетворяемым теперь не Гитлером, а Советским Союзом.

Необходимо было резюмировать все сказанное в этой речи, так как в ней содержались все те исходные идеологические положения, которыми Запад оправдывал в дальнейшем развязывание «холодной войны». Они были провозглашены в стране, где начали говорить о неизбежности третьей мировой войны против России, когда военные действия в Европе только что закончились[41]. Практически декларация Черчилля объявляла о конце антифашистской коалиции, и в ней была обрисована новая схема международных отношений, в которой Советский Союз занимал место не союзника, а противника, и против него предстояло вести борьбу. В Москве это выступление вызвало гнев и тревогу[42].