Иерархия и неравенство

Иерархия и неравенство

Следует вернуться к понятию, о котором говорилось выше, — различию между сословиями и классами. Дело в том, что ни одна из описанных здесь социальных категорий, несмотря на их сильную иерархичность, не была «общественным классом» в современном смысле слова, то есть выделяемой де-факто в социологических терминах группой людей, играющих одинаковую роль в экономике и общественной жизни. Исключение, возможно, составляют сенаторы: о «сенаторском классе» можно говорить, не рискуя сильно ошибиться.

Не было класса всадников и даже класса рабов. Всадники могли быть землевладельцами, откупщиками, крупными предпринимателями, могли иметь самое разное имущественное положение. Между командиром вспомогательной алы на Рейне, едва прошедшим ценз благодаря небольшому состоянию, накопленному в провинции, и богатейшим испанским помещиком вроде Сенеки только и было общего, что всадническое достоинство, а уж никак не общественное положение. И даже среди рабов что общего между невольником с железных рудников на Балканах и императорским рабом, который управлял государством, пользуясь всей бюрократической властью? Несравним был и статус их подруг: нельзя сравнивать прислужницу во дворце и кочевую пастушку, о которой говорил Варрон и которая с приходом Империи по-прежнему пасла свое стадо.

Что касается провинциальной знати, мы уже говорили, насколько неодинаковым было богатство ее представителей: одним оно позволяло надеяться вступить во всадническое сословие, других же надолго замыкало в рамках элиты маленького городка.

Столь же в неравном положении находились и вольноотпущенники. Одних отпускал на волю хозяин суровый; им приходилось долго копить себе на выкуп, после чего они оказывались «свободными», но на улице без гроша; у других был более сговорчивый патрон, желавший поставить дарования клиента себе на службу, сделать его своим поверенным или управителем; не забудем об императорских отпущенниках — начальниках канцелярий на Палатине и в провинции. Перед нами целый многообразный мир, существовавший в социально-экономической действительности.

То же, разумеется, относится и к женщинам. Обращаясь к богатому собранию эпиграфических источников из Майнца — одному из многих, разбросанных по империи, — не будем забывать о различиях, неизбежно существовавших в жизни между теми рабынями, от которых до нас не дошло даже неприметного следа, и теми, чей облик или имя навеки запечатлены в камне благодаря великодушию их хозяина — скажем, Ликниды, «прислужницы» года и трех месяцев от роду (CIL, XIII, 7089). Вот еще две вешние розочки, увядшие на заре своих дней: Родина из Полленции в Италии (CIL, XIII, 11889) и пухлая новорожденная, дочь Телесфориды и ее неназванного «мужа». На этом очень красивом памятнике выбита стихотворная надпись, предвосхищающая Ронсара:

Наша дочурка скончалась — теперь восплачем о милой.

Лучше б ты не родилась (так ты прекрасна была),

Если записано было с рожденья, что слишком ты скоро

Вновь возвратишься туда, к нам откуда пришла.

Жизни было ее сверх полугода неделя.

Розе подобно цвела, скоро ушла в мир иной^{75}.

Разделим и скорбь Генесии, подруги Гедиэпета, потерявшей своего маленького Гиппоника. Ее хозяйка Дигнилла — супруга не кого иного, как легата легиона, которая привезла Генесию из Италии в составе домашней «фамилии», — в конце 150-х годов воздвигла мальчику великолепный надгробный жертвенник (CIL, XIII, 6808). Отметим, между прочим, имена этих рабов: они греческие, как повелось со старых времен, когда большинство рабов поступало в Рим из Восточного Средиземноморья, со времен Александра ставшего грекоязычным.

В нескольких эпизодах «Метаморфоз» Апулея — писателя II в. н. э. родом из Африки — изображается жизнь «городской фамилии» (familia urbana) — многочисленной челяди, обеспечивающей роскошную жизнь господского дома; у этих рабов множество ремесел и навыков, разнообразие которых служит жилищу лишним украшением. Связь рабов с хозяевами в таком доме гораздо теснее, чем в деревне, и по ходу сюжета мы видим, как рабы делят хозяйское горе при похищении и радость при обретении; обстановка такова, что старый и новый смыслы слова «фамилия» сходятся. Но не будем обманываться. Как бы хозяева иногда ни ласкали рабов, к тому же небескорыстно, как бы подчас ни спокойна была их жизнь, раб всегда оставался рабом, то есть ни в малейшей мере не был хозяином своей судьбы, и участь его в любой день могла в корне перемениться по воле господина или госпожи.

Надо сделать еще одно общее замечание: в римском обществе было только два слоя, а именно высшее общество и бедняки — среднего класса не существовало. Те, кого экономически можно считать «середняками», не имели никакого доступа к власти, а значит, замыкались в группе, при Поздней Империи называвшейся «tenuiores» («тощие») или «humiliores» («подлые»). Те же, кто относился к высшим категориям (honestiores — «почтенные»), стояли много выше среднего класса. Ритор II в. н. э. Элий Аристид выражал это социальное расслоение через серию антитез: богатые — бедные, великие — малые, славные — безвестные, — не оставляя места для промежуточных групп. Либо человек принадлежал к какому-то сословию (сенаторов, всадников, декурионов) и пользовался богатством, славой, почетом — либо он был ничем. Даже самые богатые вольноотпущенники, нередко обладавшие огромной властью, например в администрации, были презираемы за свое подлое происхождение. Солдаты, несмотря на потенциальную политическую силу армии и на привилегии некоторых воинских частей, а именно расквартированных в Риме, не принадлежали к высшему обществу — разве что ветераны могли попасть в муниципальный совет. Но этот случай сводится к указанным выше.