Военная неподготовленность

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Военная неподготовленность

Навязчивое стремление Сталина избежать осложнения отношений с Германией отчасти можно объяснить военной слабостью СССР. Необходимо поэтому более конкретно рассмотреть, в чем эта слабость состояла; это поможет нам лучше понять, каково было состояние СССР в момент вступления в войну. Основная причина — в потере времени и ущербе, причиненном сталинским террором 1936—1939 гг. Последующая лихорадочная работа позволила наверстать лишь часть упущенного[60]. К этому добавились ошибки, порожденные чрезмерной осторожностью.

В процессе реорганизации находились бронетанковые соединения, расформированные ранее на основе ошибочного решения. Самолеты и танки новых типов только начинали сходить с заводских конвейеров и поступать в части. Они составляли соответственно лишь 18 и 21% этих видов боевой техники, состоявшей на вооружении войск, причем личный состав еще не имел времени обучиться их применению[61]. В феврале 1941 г. был отдан приказ о сооружении 190 аэродромов вблизи от вероятного района будущих операций — практически ни один из них не был закончен к лету. В беспорядочном состоянии /18/ находилась система пограничных фортификационных сооружений. Заградительное строительство на новых рубежах, на которые вышел Советский Союз в 1939—1940 гг., было еще далеко от завершения, между тем как старые заграждения частично демонтировались именно с целью ускорить создание новой оборонительной линии.

Таковы были главные недостатки системы обороны. Противоречивую картину являл собой арсенал вооружения. В относительном изобилии имелись пулеметы, но не хватало легкого автоматического оружия. Артиллерия, которой славилась еще старая русская армия, даже превосходила немецкую, но у нее не было средств механической тяги. Очень плохо были оснащены — и это отрицательно скажется на ходе дел в начальный период войны — связисты[62]. Скудными были запасы хлеба: армия была обеспечена им на полгода; другими сырьевыми ресурсами — на еще меньший срок[63].

Просчеты имелись также в стратегических концепциях. После истребления всего руководящего ядра вооруженных сил в 1937 г. советская военная мысль длительное время находилась в застое[64]. Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что основное упущение заключалось в том, что упор делался исключительно на наступательные операции. Вопросы обороны, особенно затяжной обороны, а также отступления и, следовательно, маневрирования с целью избежать окружения почти не рассматривались. Пренебрежение к этим вопросам — результат сталинского пропагандистского триумфализма, получившего полное развитие именно накануне войны и нашедшего в лице Ворошилова своего главного распространителя. Если кто-нибудь отважится напасть на СССР, гласил Полевой устав вооруженных сил 1939 г., ответом ему будет «сокрушающий удар»: война будет вестись на территории противника и «малой кровью»; Красная Армия «будет самой нападающей из всех когда-либо нападавших армий»[65]. Хотя после кровопролитной кампании в Финляндии фраза насчет «малой крови» подвергалась критике, в общем и целом военные планы еще несли на себе отпечаток такой шапкозакидательской постановки вопроса. Все это весьма мало служило психологической подготовке солдат и гражданского населения к тем подлинным испытаниям, которые несла с собой война.

В трудах историков и воспоминаниях участников событий велся спор: имелся ли вообще советский оперативный план на случай агрессии. Из мемуаров наиболее авторитетных авторов следует, что такой план существовал. Но, будучи разработан с опозданием, он был мало известен даже командирам весьма высокого ранга и имел существенные недостатки[66]. Главный из них состоял в том, что не была предусмотрена возможность внезапного нападения крупными силами. Несмотря на опыт, уже продемонстрированный в Европе, и несмотря на то, что Сталин уже в 1936 г. высказал мнение, что войны «теперь не объявляются, а просто начинаются»[67], советские руководители в своих расчетах исходили, скорее, из традиционной схемы начала военных действий: с предъявления ультиматума, /19/ пограничных стычек, применения войск прикрытия, обеспечивающих время для проведения мобилизации и развертывания основных сил. (Жуков утверждает, что Генеральный штаб не имел ни малейших сведений о плане «Барбаросса», хотя не исключает, что разведка знала о нем.) В сочетании с наступательной теорией эти ошибочные представления явились причиной размещения складов слишком близко к границе[68]. Не менее серьезные последствия повлекла за собой другая ошибка. Генеральный штаб предвидел, что в случае возможного вторжения главный удар противника будет нанесен к северу от белорусского Полесья, то есть в направлении Москвы. Так в дальнейшем и произошло. Сталин был убежден, что удар будет наноситься в южном направлении, по Украине с ее природными богатствами. Оперативный план был переделан в соответствии с этим ошибочным прогнозом[69].

Но и из мероприятий, намеченных планами, далеко не все осуществлялись своевременно. В период с апреля по июнь 1941 г. напряжение все больше возрастало, атмосфера становилась все более тревожной. Чтение донесений, которые посылались тогда пограничниками, оставляет глубокое впечатление: в них говорилось о сосредоточении германских войск, участившихся полетах немецких самолетов[70]. В конце апреля — начале мая в Москву поступали многочисленные сигналы, говорившие о близости дня нападения. Пожалуй, самым важным среди таких донесений был доклад Рихарда Зорге, знаменитого советского разведчика, работавшего в германском посольстве в Токио. В докладе содержались все основные сведения о плане нападения[71]. К этому периоду относятся столь же встревоженные донесения советских военных атташе в Германии и во Франции (при правительстве Виши): Воронцова и Суслопарова. В Берлине типографский рабочий-коммунист передал советским дипломатам русско-немецкий разговорник, составленный специально для оккупационной армии, не оставлявший сомнений насчет намерений германского правительства[72]. В июне развертывание нацистских войск в основном было закончено. С середины месяца они начали выдвигаться на исходные позиции. По другую сторону границы советские солдаты могли слышать гул моторов по ночам и наблюдать, как делаются проходы в минных полях[73]. Возможность начала войны со дня на день открыто обсуждалась в дипломатическом корпусе Москвы; об этом же говорили люди, приезжавшие из Германии. Слухи и предположения циркулировали в международной прессе.