Советские предложения об обмене?

Советские предложения об обмене?

Интересный разговор произошел 12 декабря 1946 г., когда заведующий 5-м европейским отделом МИДа Сысоев принял поверенного в делах БаркаХолста. Ход Сысоева, когда он перешел в контратаку и поднял вопрос о многих советских перебежчиках в Швецию как о реальной проблеме в советско-шведских отношениях. Барк-Холст истолковал таким образом, что дело Валленберга в данном случае используется в качестве своего рода основы для переговоров. Конечно, нельзя найти какого-либо четкого подтверждения такому толкованию в записи беседы с советской стороны, но более ясно намек советской стороны не мог выражаться.

Примерно за полгода до этого, 30 апреля, Седерблум послал отчет о беседе с сотрудником МИДа Абрамовым: «В этой связи Абрамов проговорился, что ведь г-н аф Сандеберг (первое свидетельство о Рауле Валленберге) был встречен и, вероятно, уже возвращен на родину. Это могло бы восприниматься как намек на то, что, несмотря ни на что, Рауль Валленберг жив…» Однако Абрамов мог упомянуть о возвращении аф Сандеберга на родину лишь для того, что возможно возвращение домой и Рауля Валленберга, если бы его повстречали. Абрамов просил также Седерблума добиться, чтобы девушку Макарову вернули на родину ее отцу. В записи беседы с советской стороны аф Сандеберг не упоминается. Напротив, прямая связь между Раулем Валленбергом и Макаровой прослеживается в следующих словах. Абрамов пишет: «Я отвечал, что поиски Валленберга продолжаются. В связи с этим делом я напомнил ему о судьбе Лидии Макаровой. Несмотря на заявления отца, несмотря на неоднократные обращения нашего посланника в Министерство иностранных дел Швеции, ее до сих пор не отослали назад в Советский Союз».

Несмотря на все намеки об обмене в этой и других беседах, член коллегии МИДа Новиков просит Смерш в нескольких письмах — от 28 ноября 1945 г., 3 февраля и 20 марта 1946 г. — ускорить ответ о Рауле Валленберге в связи с полученными от шведской стороны фотографиями и показаниями свидетелей в Будапеште.

Вопрос о советском гражданине, который сбежал в Швецию через некоторое время после беседы Седерблума со Сталиным — моряке и, согласно его собственным заявлениям, агенте НКВД Грановском, — становится предметом рассмотрения на государственном уровне осенью 1946 г. Эрландер пишет в своем дневнике, что в «действительно печальной беседе» с советским посланником о деле моряков тот был «чрезвычайно упрямым даже с учетом его недостаточно хорошего знания языка, что придавало его формулировкам такую прямоту и неприкрашенность, что я совсем опешил. Я был крайне зол и недоброжелателен». Чернышев дал понять, что Швеция, отказываясь выдать Грановского, Макарову и других, рисковала осложнениями в шведско-советских отношениях, в то время как Эрландер утверждал, что не следует позволять вопросам репатриации оказывать подобное влияние. Запись беседы со шведской стороны не найдена, и в последующие дни разгорелся диспут между Чернышевым и первым заместителем министра иностранных дел Вестманом по вопросу о том, что же было, в сущности, сказано. Но внутри Министерства иностранных дел Швеции министр Унден выступал за выдачу Грановского советской стороне (но не в качестве обмена на Валленберга — этот вопрос вообще не затрагивался), а первый заместитель министра Вестман и руководитель политического отдела Графстрем были против этого.

Достоин внимания пассивный способ ведения Седерблумом дела Валленберга. Его следует рассматривать на фоне того, что он занял пост посланника в Москве летом 1944 г. после объявления его предшественника персоной нон грата. Его задачей было улучшение отношений Швеции с Советским Союзом. Вместе с тем он наверняка осознавал, что с советской стороны — и среди шведских критиков политики коалиционного правительства — его считали одним из ответственных за те уступки нацистской Германии, которые были сделаны в 1940-1942 гг., когда он был начальником политического отдела МИДа Швеции. Это была не слишком хорошая основа для решительного отстаивания интересов Швеции. Его заявления Абрамову в декабре 1945 г. казались все же исключительно странными, в особенности с учетом его опыта в качестве профессионального дипломата. Если он не заручился какой-либо поддержкой со стороны ведущих политических кругов во время своих бесед в Стокгольме незадолго перед встречей с Абрамовым — о чем нет никаких свидетельств, — эти заявления должны поставить вопросы о его взглядах. Вероятно, речь может идти и о его психическом здоровье — шесть лет спустя оно ухудшилось настолько, что он был вынужден уйти в отставку в возрасте 51 года.

Так же странно, что сигналы о его недостаточной энергичности в деле Валленберга, о которых стало известно и руководству внешнеполитического ведомства в Стокгольме, похоже, не привели ни к каким указаниям. Ведущие чиновники в Министерстве иностранных дел Швеции, которые обычно были настроены критически по отношению к СССР и недоверчиво-к взглядам Седерблума, кажется, на них не реагировали. Однако не удалось установить, в какой степени о наиболее явном из этих признаков (его заявлениях во время прощальной аудиенции у Сталина в июне 1946 г.) стало известно кому-либо, кроме министра иностранных дел, поскольку оригинал депеши с подписями тех, кто ее прочитал, не был найден в архиве Министерства иностранных дел Швеции.

Следует отметить также встречу нового посланника Гуннара Хэгглёфа (Седерблум покинул Москву летом 1946 г.) с членом коллегии МИДа Новиковым 30 января 1947 г. Новиков заметил тогда, что действия советских органов по дополнительному поиску не увенчались успехом, а также сказал, что нельзя не принимать во внимание того, что «Рауль Валленберг оказался в расположении Красной Армии в период жестоких боев в Венгрии, когда могло произойти все что угодно, например, бегство Рауля Валленберга, нападение авиации противника и т.п.». Согласно записям Новикова, Хэгглёф ответил, что он не исключает этого, но надеется на лучшее. Согласно Хэгглёфу, Новиков также сказал, что, безусловно, в СССР есть такие лагеря, которые не успели закончить выполнение приказа о мерах по дополнительному поиску, но затем просил Хэгглёфа не принимать это заявление во внимание.