ГЛАВА 8

ГЛАВА 8

По мере того как передовые части армии маршала Малиновского, преодолевая упорное сопротивлении нацистов, пробивались к восточным и южным пригородам венгерской столицы, положение ее населения становилось отчаянным. Днем и ночью Будапешт по очереди утюжили тяжелые бомбардировщики американских и британских военно-воздушных сил, двадцать четыре часа в сутки полевая артиллерия Красной Армии вносила в разрушение города свою долю.

Пайки были круто урезаны. Горючее для домашних нужд практически не поступало. Начались эпидемии, и госпитали были переполнены ранеными и больными. Коммунальные службы едва функционировали. По западной дороге в направлении Хедешхалома снова потянулись вереницы измученных женщин, стариков и детей. Хотя на этот раз их не погоняли прикладами, ругательствами и выстрелами и выживших на этом трудном пути не ожидали газовые камеры и крематории: людские потоки, вытянувшиеся на запад, состояли не из депортируемых евреев, а из обычных беженцев венгров.

Евреи оказались в Будапеште, как в западне, и, хотя жизнь в городе превратилась в испытание для всех, ни одна прослойка населения не страдала так сильно, как они. Евреев насильно разместили в двух гетто. До 35 000 человек, имевших иностранные паспорта, жили в меньшем из них «Международном гетто» [37] в так называемых «охраняемых» домах, формально находящихся под защитой миссий Швеции, Швейцарии и организации Красного Креста, и приблизительно до 70 000 евреев — в более изолированном «Общем гетто». Перенаселенность в обоих была ужасная, люди дрались за места на лестницах, в шкафах и на подоконниках.

В целом в городе царили анархия и беззаконие, банды боевиков-нилашистов, нередко состоявшие из малолетних преступников возрастом не старше пятнадцати или шестнадцати лет, бродили по городу, грабя еврейские дома, насилуя женщин-евреек или хватая отдельных евреев, которых потом пытали и убивали. На иностранные паспорта нилашисты, как правило, внимания не обращали, редким исключением в этом отношении были «паспорта Валленберга» — они внушали к себе некоторое почтение. Йони Мозер, член еврейского подполья в Будапеште, вспоминал через двадцать лет, что «удостоверения, которые выдавали шведы, выглядели, как настоящие, — с печатью, фотокарточкой и подписью ответственных лиц. Такие паспорта уважали. Швейцарские паспорта, напротив, выглядели, как обычные справки, — без указания имени и подписи выдавшего их сотрудника миссии. Они оказались менее действенными».

8 декабря Валленберг докладывал в Стокгольм свои наблюдения: «До сих пор с евреями — держателями шведских охранных паспортов обращались мягче, чем с остальными, пользующимися покровительством других нейтральных держав. Насколько мне известно, в Будапеште и в его окрестностях до сих пор погибло только десять евреев со шведскими паспортами». В том же донесении Валленберг отмечал, что «тысячи евреев со швейцарскими и ватиканскими удостоверениями ежедневно переводят из (Международного) гетто в Общее или же депортируют».

Роль Валленберга в тогдашних событиях трогательно описана в воспоминаниях Томми Лапида, впоследствии генерального директора Израильского радиовещания в Иерусалиме. В 1944 году ему было тринадцать лет, и он был одним из девятисот человек, теснившихся по пятнадцать-двадцать человек в комнате в охраняемом шведской миссией доме.

«Нас мучили голод, жажда и страх, но все-таки больше всего — даже британских, американских и русских бомбежек — мы боялись нилашистов. У нилашистов было оружие, и они считали, что, пока не пришли русские, самое лучшее, чем они могли помочь фронту, — это постараться убить как можно больше евреев… Поэтому они врывались в неохраняемые дома и уводили из них людей. Мы жили неподалеку от Дуная и слышали расстрелы на берегу всю ночь напролет.

Я думаю, самым большим достижением нацистов было то, что мы стали воспринимать свою обреченность как непреложный факт. Мой отец был заключен в Маутхаузен и погиб в нем. Единственный ребенок в семье, я остался с матерью. Я все время просил у нее хлеба. Мне все время хотелось есть. (Много лет спустя, когда в доме не было хлеба, мать могла встать среди ночи и отправиться в ближайшее кафе за парой кусочков — она жила тогда в Тель-Авиве и была к тому времени достаточно состоятельной женщиной, но все равно должна была иметь в доме хлеб, хотя бы потому, что в прошлом бывали дни, когда она не могла меня накормить.)

Однажды утром группа нилашистов ворвалась в наш дом и приказала всем физически здоровым женщинам следовать с ними. Мы знали, что это значит. Мать поцеловала меня и заплакала. Заплакал и я. Мы знали, что расставались навсегда, и она оставляла меня одного, теперь я лишался и матери. Но через два или три часа, к моей радости и изумлению, мать со всеми другими женщинами вернулась. Это было похоже на чудо. Хотя это и было чудо. Моя мать снова была со мной — она была жива, обнимала меня и целовала, и сказала только одно слово: «Валленберг».

Я знал, что это значит, потому что тогда человек по имени Валленберг стал для нас, евреев, живой легендой. В полном и кромешном аду, в котором мы тогда находились, где-то жил во плоти и даже передвигался по городу ангел-хранитель. Успокоившись, мать рассказала мне, что, когда их вели к реке, рядом остановился автомобиль и из него вышел Валленберг — они сразу узнали его, потому что такой человек был только один во всем городе. Он подошел к главарю нилашистов и сообщил ему, что эти женщины находятся под его защитой. Нилашисты стали с ним спорить, но в нем было столько личного обаяния, столько властной уверенности… Хотя никто его не поддерживал, и никто за ним не стоял. Нилашисты могли бы пристрелить его тут же, на улице, и никто об этом бы не узнал. Но вместо этого они смягчились и отпустили женщин».

Еще одно свидетельство в пользу необычайной силы духа и личной храбрости, которые неоднократно помогали Валленбергу выручать людей в самых трудных положениях, — это история, рассказанная мне Йони Мозером.

«Я был у Валленберга на посылках. Немецкий я знал не хуже венгерского, и это помогало мне проходить через оцепления и заграждения. Поэтому я был превосходным курьером. Во время одной депортации немцы вручили мне повестку со свастикой, но я убежал от них и теперь показывал повестку молодым нилашистам, которые не понимали немецкого. Они видели на бумаге свастику и всякий раз меня отпускали. Я тщательно избегал встречи с немцами, но однажды они все-таки поймали меня. Я думал, мне наступил конец. Но как раз в это время мимо на большом дипломатическом автомобиле проезжал Валленберг. Он остановился и подозвал меня. «Быстро, прыгай!» — сказал он, и, прежде чем удивленные солдаты успели понять, что произошло, мы уехали. Валленберг был фантастический человек! Организаторский талант, сообразительность, решимость! Великий стратег! Валленберг был инициатором всей операции по спасению, поверьте».

Мозер вспоминает день, когда Валленберг узнал о том, что в Маутхаузен погнали в пешей колонне восемьсот отбывавших трудовую повинность евреев. Вместе они поехали к границе и перехватили колонну. Валленберг приказал всем, у кого были шведские паспорта, поднять руку. «Мы договорились об этом заранее, — рассказывает Мозер. — Я пробегал между рядами и говорил людям, чтобы они поднимали руки, не важно, есть у них паспорта или нет. Затем он потребовал передать ему всех поднявших руки и так уверенно себя вел, что никто из венгерских конвойных его ослушаться не посмел. Удивительно, но во всех его действиях заключалась какая-то абсолютная, убеждающая всех сила». Мозер считает, что в этот короткий и наиболее деятельный период своей жизни Валленберг был по-настоящему счастлив. «Редко кому выпадает такая судьба, и лишь очень немногие наделены столь яркой искрой инициативы, неотразимым обаянием и неистощимой энергией, с помощью которых они спасают тысячи жизней».

После того как личный шофер Валленберга Вильмош Лангфельдер был 7 ноября арестован нилашистами, еврейское подполье предоставило ему своего шофера Шандора Ардаи. Первое впечатление Ардаи — Валленберг совсем не походил на героя, «он показался мне каким-то мечтательным и слишком мягким». Первым заданием Ардаи было отвезти 9 ноября Валленберга к штаб-квартире нилашистов и ждать его снаружи, «пока ему не удастся вызволить на свободу Лангфельдера».

«Он направился широким шагом в их штаб-квартиру, и я подумал про себя: «У него ничего не выйдет!» В самом деле, с чего бы нилашистам отдавать захваченного? Только потому, что какой-то человек об этом их попросил? Но когда я снова увидел его, он сходил по ступенькам вместе с Лангфельдером. Они прыгнули в машину, и я отвез их в шведскую миссию. По дороге они никак не обсуждали случившееся, и я стал понимать, какой силой воли обладал Валленберг.

В течение полутора месяцев мы с Лангфельдером возили его по очереди, и я ни разу не слышал от него ни одного лишнего слова, замечания или жалобы, хотя иногда по нескольку дней подряд ему удавалось спать лишь урывками два или три часа в сутки. Я видел его расстроенным только раз. Тогда банда нилашистов заняла его контору. Он попросил правительство — безуспешно — вернуть ее. Тогда он повел нашу маленькую группу в помещение конторы, и мы вышвырнули непрошеных гостей. Сразу же после этого он сел за стол и начал работать. Мы были уверены, что последуют репрессии, но, к нашему удивлению, ничего ужасного не случилось».

Ардаи рассказывает, как однажды в ноябре он возил Валленберга на вокзал Йожефварош, откуда, как узнал Валленберг, отправлялся состав с евреями в Освенцим. Молодой офицер СС, командовавший составом, приказал Валленбергу покинуть платформу. Валленберг прошел, как бы не заметив его, к поезду.

«Он вскарабкался на крышу вагона и стал раздавать паспорта через не закрытые еще двери. Приказы немцев сойти вниз Валленберг игнорировал. Затем нилашисты стали стрелять и орать на него, чтобы он убирался прочь. Он игнорировал и эти угрозы и продолжал раздавать паспорта в тянувшиеся к нему руки. Я думаю, нилашисты специально стреляли вверх, а не в него, промахнуться с такого расстояния было бы, наверное, нелегко. Наверное, и на них подействовала его храбрость.

Как только Валленберг раздал все имевшиеся у него паспорта, он приказал тем, кто шведские паспорта имеет, выйти из поезда к стоявшим неподалеку, выкрашенным в национальные цвета шведского флага автомобилям. Не помню точно, сколько человек он спас с того поезда, но наверняка их было не меньше нескольких десятков — немцы и нилашисты были настолько поражены его поведением, что не препятствовали ему!»

Есть немало очевидцев того, каким образом Валленбергу удавалось укрощать немецких и венгерских офицеров. Имея дело с немцами, он играл на чувстве чинопочитания и дисциплины. «Вы не имеете права на перемещение этих людей! Они находятся под защитой дипломатической миссии королевства Швеции! — отчитывал он однажды молодого нацистского лейтенанта, который командовал составом, перевозившим депортируемых евреев. — Вы не понимаете! Это ведь наше, шведское Министерство иностранных дел защищает интересы Германии в стратегически важных районах мира! А как защищаете вы интересы нашей страны? О вашем поведении будет доложено. Я буду жаловаться в Берлин. И вашу голову вынесут мне на блюде!»

«Но у меня есть приказ, — отвечал ошеломленный лейтенант. — Я должен перевезти всех этих евреев, поименованных в списке».

«В вашем списке не должно быть евреев, имеющих шведские паспорта, — огрызнулся Валленберг. — А если они в нем есть, значит, кто-то сделал ошибку. И он дорого за нее заплатит». Затем он достал свой собственный список и помахал им перед носом у перепуганного нациста. В конце концов, Валленберг своего добился, и «его» евреев ссадили с поезда.

Бывали случаи, когда Валленберг пользовался элементарным блефом, поднимая его до уровня подлинного искусства. Однажды, например, он вернул свободу группе депортируемых евреев, предъявив немецкому офицеру большую пачку «документов» типа квитанций об оплате налогов или водительских удостоверений. Он не без оснований решил, что нацист не сможет прочитать по-венгерски ни слова.

Используя хорошо испытанные методы подкупа, принуждения и подчас откровенного шантажа, Валленбергу удалось организовать достаточно внушительную сеть информаторов, которые молниеносно оповещали его о предстоящих депортациях, рейдах на охраняемые шведской миссией дома и мерах, которые венгерское правительство планировало предпринять против евреев. Раз за разом он появлялся — временами, если не считать шофера, в одиночку и без оружия — именно в тех местах и в то время, когда его вмешательство изменяло весь ход событий. Однажды во время облавы, устроенной жандармерией с целью насильственного набора на принудительные работы, Валленберг появился в охраняемом шведской миссией доме, после того как в него ворвались жандармы. «Этот дом представляет собой шведскую территорию, — холодно заявил Валленберг жандармскому офицеру, — и вы не имеете права вступать на нее». Офицер ответил, что у него приказ — забрать всех трудоспособных мужчин. «Ерунда, — отрезал Валленберг. — По соглашению между правительствами королевств Швеции и Венгрии, эти люди от трудовой повинности освобождены».

Венгр, озадаченный упоминанием «королевств», тем не менее настаивал: «У меня приказ, — повторил он. — Я должен забрать их». Валленберг пустил в ход последний козырь: «Не расстреляв меня, вы этого не сделаете». Офицер дрогнул и уступил. Он и его люди ушли на этот раз без добычи.

Для спасенных Валленбергом от вывоза в лагеря смерти опасности на том еще не кончались. Мириам Херцог вспоминает условия, в которые она попала в охраняемом шведской миссией доме после того, как была спасена Валленбергом в Хедешхаломе.

«Я была серьезно больна и чувствовала, что умираю. Я лежала на холодном каменном полу в подвале вместе с другими женщинами. Меня осмотрел доктор-еврей и, как я узнала позже, он пришел к заключению, что если оставить меня там, на полу, то я, скорее всего, умру.

Он приказал обыскать дом, чтобы найти что-нибудь вроде кровати, и — о чудо! — кто-то нашел старый шезлонг. Доктор велел поить меня горячим чаем и давать сульфамидные препараты. Ко мне приставили мальчика моего возраста, он поил меня и давал таблетки через каждые два часа. Очень медленно я стала поправляться, и, когда на пятый день попросила кусочек мыла и вымыла волосы в холодной воде, все решили, что я выживу».

Мириам, по всей видимости, была очень живой и энергичной девушкой. Как только она смогла сидеть и стала четче воспринимать окружающее, она тут же решила, что должна о себе позаботиться самостоятельно. На седьмой день она сказала мальчику, приносившему ей чай, что хочет бежать из этого дома и спрятаться у родственницы-христианки, жены своего дяди, которая жила в Буде, на другом берегу реки. Мальчик был сражен. «Ты, должно быть, сошла с ума! Ты не знаешь, что творится на улицах! Нилашисты убивают каждого встретившегося еврея. Со всех фонарных столбов свисают трупы — ты не пройдешь и сотни метров!»

Но Мириам решила бежать. «Не знаю почему, — рассказывала она потом, — но я была убеждена, что в городе безопаснее, чем в этом доме, где несколько сотен людей дожидались, когда придут нилашисты и расстреляют их». Она незаметно выскользнула из двери, когда охранник отвернулся в другую сторону.

«Со своими длинными белокурыми волосами я не была похожа на еврейку, но шла я без документов, а это было очень опасно. Конечно, я сразу же сняла с пальто желтую звезду, но мне все время казалось, что невыцветшее пятно на месте, где она была раньше пришита, бросается в глаза встречным. Один раз, когда меня остановила полиция и потребовала документы, я сказала, что мой дом разбомбили и все наши документы сгорели. Мне поверили. В те дни я была такая дерзкая, и еще у меня была абсолютная воля к жизни. Самое трудное было перейти через мост, я и по сей день не помню, что сказала тогда и как меня пропустили. Но я все-таки перешла через мост и вскоре оказалась дома у родственницы».

Предчувствие Мириам, что в городе может быть безопаснее, чем в охраняемом миссией здании, не обмануло ее. Через некоторое время после освобождения Будапешта она столкнулась на улице с Мотке, мальчиком, который отговаривал ее от бегства. «Он обнял меня и расцеловал, сказав, что я спасла ему жизнь. Когда я спросила, что он хочет этим сказать, он объяснил, что, обдумав положение хорошенько, решил последовать моему примеру и из этого здания вырваться. Через три дня в него ворвались нилашисты, убившие десятки людей».

В хаосе той жизни, в лихорадочной работе по спасению людей Валленберг выкроил время, чтобы написать своему другу и партнеру по бизнесу Кальману Лауеру о находившейся в Будапеште семье родственников его жены. «Ваши родственники работают у нас в миссии, и они все здоровы, — сообщал он в письме от 8 декабря. — О других ваших знакомых я ничего сообщить не могу… За последние дни произошло столько драматических событий, работы так много, что я не в состоянии уследить за судьбами отдельных людей». Валленберг далее сообщал, что сейчас у него на службе в Отделе С состоит 340 человек, в то время как еще 700 евреев просто живут в конторских помещениях отдела. «Работа поглощает меня целиком, — пишет он, — но положение в городе очень опасное. Бандиты преследуют людей на улицах, избивают их, убивают и подвергают пыткам. Я насчитал около сорока случаев похищения и пыток даже среди моих собственных служащих». Хотя в целом, писал Валленберг, «настроение у меня приподнятое, и я продолжаю драться».

В тот же день Валленберг написал письмо матери:

«Дорогая мама!

Не знаю, чем я могу заслужить прощение за долгое молчание, но и сегодня всё, что ты сможешь получить от меня, — это лишь несколько поспешных строк, посылаемых с дипломатической почтой.

Положение здесь отчаянное, чреватое опасностями, и я завален работой… Днем и ночью мы слышим приближающийся грохот русских орудий. С тех пор как Салаши пришел к власти, моя дипломатическая деятельность оживилась. Я сейчас — едва ли не единственный ходатай нашего посольства во всех венгерских министерствах. Я уже побывал около десяти раз в Министерстве иностранных дел, дважды разговаривал с заместителем премьер-министра, дважды — с министром внутренних дел, один раз с министром поставок и еще один раз — с министром финансов.

У меня завязались довольно тесные приятельские отношения с женой министра иностранных дел. К сожалению, она уехала в Меран [38]. В Будапеште сейчас ощущается недостаток продовольствия, но мы загодя сделали достаточные запасы. У меня возникает чувство, что, когда Венгрию оккупируют (русские), возвратиться домой будет нелегко, и я не думаю, что вернусь в Стокгольм раньше Пасхи. Но это всё в будущем. Сейчас же никто не знает, какой будет оккупация. В любом случае я постараюсь приехать домой как можно скорее.

Мне так хотелось бы отпраздновать Рождество вместе. А теперь я вынужден посылать тебе поздравления с Рождеством и Новым годом почтой. Надеюсь, что долгожданный мир уже недалек…»

Письмо отпечатано на немецком языке секретаршей, которая, по-видимому, не воспринимала на слух шведский. В конце Валленберг приписал от руки по-шведски: «Привет Нине и ее малышу».

Когда дипломатическая почта из Стокгольма пришла в следующий раз, Валленберг получил личное письмо от исполнительного директора УВБ Пеля, который хвалил его за проделанную «трудную и важную работу». «Вы лично сделали так много важного… Я выражаю вам глубокую благодарность за… энергию и изобретательность, которые вы привнесли своим участием в наше общее гуманитарное дело».

Результаты деятельности Валленберга за этот период лучше всего суммировал после войны Шаму Штерн: «Он неустанно работал, ночью и днем. Он спасал людей, ездил, торговался, угрожал разрывом дипломатических отношений, консультировался с венгерским правительством, — короче, он добивался всего того, что впоследствии сделает его имя почти легендарным».

Изобретательность Валленберга была, по-видимому, столь же неистощима, как и его энергия. В период, когда нилашисты все чаще стали врываться в охраняемые шведской миссией здания, Валленберг придумал воистину отпугивающее средство. Варна Ярон, двадцатидвухлетний молодой человек, бежавший из трудового батальона венгерской армии и некоторое время живший вместе со своей невестой Юдифь в «доме Валленберга» на улице Татра, рассказывает:

«Однажды поздней ночью мне сообщили, что меня внизу в машине дожидается Валленберг. Сгорая от любопытства, я сошел вниз. Когда мы уселись на заднее сиденье, он сказал мне, что у него возникла идея — распустить слух о начавшейся в «шведских домах» эпидемии тифа. Эта уловка защитила бы их от вторжений нилашистов, они бы не осмелились. Но чтобы придать слухам убедительность, необходимо несколько «настоящих» случаев заболевания тифом, о которых можно было бы доложить городским властям. Не мог бы я сослужить ему эту службу? Я был заинтригован, но ничего не понимал, пока он не объяснил мне, что ему нужен доброволец, который согласился бы на инъекцию вакцины, создающей в организме сходные с заболеванием тифа симптомы. Я, конечно, в те времена был молод, силен и горяч, настоящий сорвиголова, и легко согласился: «Черт с ним!» Но все-таки, скажу вам, внутри у меня похолодело. Мы отправились в одну еврейскую клинику, чтобы задуманное осуществить. К счастью, доктор, к которому мы обратились, струсил и сказал, что наш план слишком опасен: таким образом мы могли бы вызвать настоящую эпидемию. Пришлось эту идею оставить, но вы видите, в каком направлении работала тогда у Валленберга мысль».

Валленберг не забывал также об официальном аспекте своей работы. Он бомбардировал МИД Венгрии нотами протеста всякий раз, когда получал известия о задержании лиц, охраняемых шведскими паспортами, или о вторжении нилашистов в «шведские дома». И поскольку эти нарушения происходили почти постоянно, случалось, он посылал в министерство по два протеста за один день. Только за первую половину декабря он послал их двадцать. Самое удивительное, его протесты оказались небезрезультатны. Служащие министерства, уставшие от надоедливых и многократно повторяющихся бумажных выпадов, действительно уговаривали полицию, жандармерию и нилашистов оставить евреев — держателей шведских паспортов в покое.

Работа Валленберга вселяла надежду и даже давала повод для горького еврейского юмора. Эдит Эрнстер, например, вспоминает: «Странно все-таки, что именно страна белокурых суперарийцев — шведов так заботливо взяла нас под свое крыло. Иногда, когда мимо проходил типичный правоверный еврей в шляпе, с бородой и пейсами, мы говорили друг другу: «Гляди-ка, вон идет еще один швед».

Заваленный работой, от результатов которой зависели судьбы тысяч, Валленберг тем не менее не потерял присущей его характеру доброты, которая проявлялась в отдельных конкретных случаях. В то время все больницы Будапешта были для евреев закрыты, а охраняемые миссиями дома переполнены и не отличались санитарией. Узнав, что жена одного его служащего — Тибора Вандора, молодого еврея, работавшего в конторе миссии на улице Тигриш, собирается рожать, Валленберг быстро нашел врача, а потом отвез его и молодую пару к себе на квартиру на улицу Оштром. Там, отдав кровать молодой роженице, он устроился спать в коридоре. На заре его разбудил врач, сообщивший, что Агнес Вандор благополучно разрешилась здоровой девочкой. Валленберг тут же проинспектировал новоприбывшую, и Вандоры попросили его стать ее названым отцом. Он с удовольствием согласился, и ребенку дали имя Ивонна Мария Ева.

Этот эпизод имел удивительное продолжение. Через тридцать пять лет он был описан в большой статье о Валленберге, напечатанной в выходящей в Торонто ежедневной газете «Стар». Некая миссис Ивонна Зингер, прочитав статью, узнала в ней обстоятельства своего собственного рождения, что глубоко ее тронуло. Но она позвонила в газету и сообщила редакции, что в статье есть ошибка: ее родители евреями не были. Хотя газета все-таки ошибки не сделала: как оказалось, мать и отец Ивонны решили скрыть от нее приносящее подчас только горе еврейское происхождение и дали ей христианское воспитание. Убежденность родителей в правильности их решения была столь велика, что, когда Ивонна выросла и влюбилась в еврея, они запретили ей выходить за него замуж. Но девушка их не послушалась, перешла в иудаизм и вышла замуж за человека, которого выбрала. Тем больше было ее удивление, когда она узнала из газетной статьи, что и по крови тоже была еврейкой.

Эйхмана, одержимого идеей, что от него не должен уйти ни один еврей, постоянное и все более эффективное вмешательство в его дела Валленберга стало раздражать — настолько, что как-то в конце ноября он потерял контроль над собой и в присутствии представителя Красного Креста крикнул: «Я убью эту еврейскую собаку, Валленберга!»

Его угрозу быстро передали формальному начальнику Валленберга шведскому послу в Будапеште Карлу Ивану Даниельссону, и тот, не теряя времени даром, в свою очередь, проинформировал о ней Стокгольм. Через несколько дней Арвид Рикерт, шведский посол в Берлине, посетил МИД нацистов, заявив, в связи с угрозой покушения на жизнь шведского дипломата, энергичный протест. Герхардт Эрдмансдорф, германский представитель, принявший посла, попытался успокоить возмущение шведов, сказав, что он уверен, слова Эйхмана, если они действительно были сказаны, вряд ли следует воспринимать всерьез. Хотя, как заявил Эрдмансдорф, раздражение Эйхмана отчасти можно понять: с какой бы точки зрения деятельность герра Валленберга в Будапеште ни рассматривать, к традиционной дипломатической ее отнести трудно.

Телеграмма, посланная в Будапешт Везенмайеру, сообщала ему содержание шведского протеста, и, как можно предположить, Эйхману было указано, что сколь бы возмутительными действия Валленберга он ни считал, покушений — во всяком случае, таких, следы которых вели бы к немцам, — на жизнь шведского дипломата совершать не следует. Ход войны шел не в пользу Германии, и теперь уже она не могла позволить себе раздражать Швецию.

Тем не менее Эйхман, по-видимому, стоял по крайней мере за одним покушением на жизнь Валленберга. Однажды вечером в начале декабря 1944 года в автомашину Валленберга врезался шедший на полном ходу тяжелый грузовик, сразу же скрывшийся в темноте. Автомашина была разрушена почти полностью, но Валленберг и водитель Лангфельдер, хотя и напуганные столкновением, остались целыми и невредимыми.

Согласно свидетельству Ларса Берга, еще одного секретаря шведской миссии, Валленберг тут же пешком отправился в штаб-квартиру Эйхмана в отель «Мажестик» и заявил протест. Эйхман выразил свое сожаление по поводу случившегося, но, как только Валленберг ушел, улыбнулся и сказал: «Я попробую еще раз».

Незадолго до этого инцидента Ларе Берг с Гёте Карлссоном, еще одним секретарем миссии, были свидетелями памятного столкновения между Эйхманом и Валленбергом. Валленберг решил пригласить Эйхмана вместе с его заместителем Крумеи к себе на ужин, ему хотелось встретиться с эсэсовцем лицом к лицу и попытаться понять, что движет его поступками и что он за человек. Эйхман, несомненно из подобных же побуждений, его приглашение принял. В назначенный день Валленберг, вызванный по какому-то срочному делу, касавшемуся «его» евреев, совершенно о приглашении позабыл и, подъезжая к своему дому, с удивлением заметил, как эсэсовский автомобиль, подъехавший к его дому чуть раньше, изверг из себя Эйхмана и Крумеи. Никаких приготовлений к приему в доме сделано не было, к тому же Валленберг отпустил на ночь свою прислугу. Чтобы выйти из положения, пока Эйхман с Крумеи поднимались по лестнице, Валленберг поспешно позвонил Бергу и Гёте Карлссону, жившим неподалеку в доме, который они снимали у венгерского аристократа, к тому времени из Будапешта уже сбежавшего. Не выручат ли они его? — попросил он, и, к его великому облегчению, коллеги охотно согласились помочь. Описание вечера, имеющееся в мемуарах Берга, заслуживает подробного цитирования:

«В моем доме причин для паники не было… обстановка там соответствовала подобным приемам, к тому же мы переняли у прежних хозяев их прислугу в полном составе, включая отменную повариху, привыкшую пользоваться самым широким ассортиментом типичных для традиционного венгерского поместья запасов и готовившую обычно для большого числа гостей. Несмотря на скудность выдаваемых в это время пайков, да и малое число столующихся, нам с Гёте так и не удалось перевоспитать ее. Обычно экстравагантные привычки поварихи нас немного смущали… но в этот вечер мы были им только рады. Поэтому, когда Рауль приехал со своими немцами, мы с Гёте смешивали коктейли, а стол был сервирован китайским фарфором и серебром. Повариха отлично справилась со своей работой, ужин получился отменный, и я уверен, что Эйхман так и не узнал о свойственной Валленбергу забывчивости».

Ужин был посвящен исключительно кулинарным удовольствиям, изысканному вину и малозначительному светскому разговору, но последовавшее Эйхман, по-видимому, проглотил с трудом. Двое немцев в сопровождении троих шведов перешли в гостиную и приступили к кофе. Валленберг погасил свет и раздвинул шторы на окнах, выходивших на восточную сторону. «Эффект это произвело поразительный, — вспоминал Карлссон позднее. — Весь горизонт полыхал красным огнем от канонады тысяч орудий. Это русские наступали на Будапешт». Берг описывает, что происходило потом: «Валленберг, не собиравшийся вести с Эйхманом переговоры, начал говорить о нацизме и о вероятном исходе войны. Он бесстрашно и блестяще при помощи одних только логических аргументов разобрал на винтики всю доктрину нацизма и предсказал полное поражение ее адептов. Наверное, подобного рода речи, исходящие из уст шведа, находящегося далеко от дома и во многом зависящего от расположения к нему его могущественного немецкого оппонента, прозвучали для слушателей непривычно. Но Валленберг всегда поступал именно так. Я думаю, он не столько излагал перед Эйхманом свои взгляды, сколько хотел сделать ему своего рода предупреждение, что самым лучшим для него исходом было бы немедленное прекращение депортаций и уничтожения венгерских евреев. Эйхман едва скрывал свое удивление. Валленберг посмел нападать на него и критиковать фюрера? Но, похоже, он скоро понял, что его аргументы звучали слабо. Пропагандистские клише в сравнении с ясными доводами Валленберга казались пустопорожними. Наконец, Эйхман сказал: «Вы правы, герр Валленберг, я признаю это. Впрочем, я никогда не верил в нацизм как в учение. Зато он дал мне власть и богатство. Я знаю, что скоро моя приятная жизнь здесь закончится. Мои самолеты перестанут доставлять мне женщин и вино из Парижа и деликатесы с Востока. Мои лошади и собаки, моя роскошная квартира здесь, в Будапеште, отойдут к русским, а меня как офицера СС пристрелят на месте.

Мне некуда бежать, но, если я буду исполнять приказы из Берлина и жестко осуществлять данные мне полномочия, я смогу еще на некоторое время продлить для себя этот образ жизни. И я хочу предупредить вас, герр Валленберг, что сделаю все возможное, чтобы остановить вас. Если я сочту необходимым вас устранить, ваш шведский дипломатический паспорт мне помехой не будет. Случайности происходят даже с дипломатами из нейтральных стран».

С этими словами Эйхман встал, чтобы откланяться. Он не выказывал внешних признаков злобы. С невозмутимой вежливостью хорошо вышколенного немца он попрощался с Раулем и поблагодарил нас всех за особо приятный вечер. Возможно, своей прямолинейной атакой на него Рауль ничего не выиграл, но иногда откровенный разговор с офицером СС может доставить большое удовольствие даже для шведа».