Крымская конференция

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Крымская конференция

Первым о необходимости очередной встречи глав трех государств заговорил президент США Рузвельт. 19 июля 1944 года в своем послании Сталину он писал: «Поскольку события развиваются так стремительно и так успешно, я думаю, что в возможно скором времени следовало бы устроить встречу между Вами, премьер-министром и мною». 20 июля с аналогичным предложением обратился к Сталину и Черчилль. 24 июля он сообщает уже некоторые детали предполагаемой встречи: «Вы, несомненно, уже получили телеграмму Президента с предложением об еще одной встрече между нами тремя на севере Шотландии приблизительно во второй неделе сентября. Мне нет необходимости говорить о том, как искренне Правительство Его Величества и я лично надеемся на то, что Вы сможете приехать. Я хорошо знаю Ваши трудности, а также то, насколько Ваши передвижения должны зависеть от обстановки на фронте, но я прощу Вас принять во внимание, что тройственная встреча имела бы большие преимущества и упростила бы ведение всех наших дел, как это случилось после Тегерана. В сентябре на севере и на северо-западе Шотландии погода часто бывает самой хорошей. Однако в этом деле я не могу дать Вам никакой гарантии. Тем временем я веду подготовку для Президента и для самого себя, поскольку он уже сообщил мне о своем намерении приехать. Пожалуйста, сообщите мне Ваши соображения и пожелания». Сталин ответил Черчиллю 26 июля 1944 года: «Я с удовольствием узнал из Вашего послания об августовском конвое, за которым должен последовать, как Вы пишете, новый цикл конвоев, в которых мы, действительно, серьезно нуждаемся. Что касается встречи между Вами, г-ном Рузвельтом и мною, о которой Вы пишете также, в послании от 24 июля, то и я считал бы такую встречу желательной. Но в данное время, __когда советские армии ведут бои по такому широкому фронту, все более развивая свое наступление, я лишен возможности выехать из Советского Союза и оставить руководство армиями даже на самое короткое время. По мнению всех моих коллег, это совершенно не представляется возможным». Последовала переписка между членами «большой тройки» с уточнения места, времени встречи и вопросов, которые желательно обсудить. Наконец договорились съехаться в Крыму в Ялте 3 февраля 1945 года. До прибытия в Крым американская и английская делегации 30 января – 2 февраля 1945 года провели конференцию на острове Мальта. Главной задачей этой конференции являлось определение стратегического плана союзников в Западной Европе. Во время совещаний начальников штабов, ежедневно проводившихся на Мальте (на последнем таком совещании 2 февраля присутствовали Ф. Рузвельт и У. Черчилль), был принят план завершающего этапа военных действий в Германии, согласно которому главный удар наносился на северном участке Западного фронта в направлении Рура, а вспомогательный – в направлении Франкфурта-на-Майне – Касселя. На этот раз союзники хотели начать операцию как можно скорее, пока наступление русских на Восточном фронте не завершилось полным поражением немцев. Не менее важным было обсуждение западными союзниками и некоторых политических проблем. 1 февраля 1945 года состоялось совещание министров иностранных дел США и Англии, на котором были согласованы позиции сторон почти по всем политическим вопросам, предполагавшимся к обсуждению на Крымской конференции. Министр иностранных дел Англии А. Идеи в ходе этого совещания сказал: «У русских будут весьма большие требования; мы можем предложить им не очень много, но нам нужно от них очень много. Поэтому нам следует договориться о том, чтобы собрать воедино все, что мы хотим, и все, что нам придется отдать. Это распространялось бы также и на Дальний Восток», 3 февраля 1945 г. Ф. Рузвельт и У. Черчилль вместе с сопровождавшими их лицами прибыли в Крым. Они были размещены во дворцах вблизи Ялты, уцелевших от разрушения поспешно отступавшими гитлеровцами. Ф. Рузвельту был предоставлен Ливадийский дворец, У. Черчиллю – Воронцовский дворец в Алупке. Советская делегация остановилась в Юсуповском дворце в Кореизе. 4 февраля 1944 года прошло первое заседание тройки, его открыл Рузвельт. В последующем вся работа, как и это первое заседание, проходила в Ливадийском дворце. Это объясняется тем, что здесь располагалась американская делегация, Рузвельту, ввиду его ограниченной подвижности, удобнее было работать именно здесь. На первом заседании заслушали сообщения о военных делах, боевых действиях и перспективах на фронтах. О положении советских войск сделал обстоятельный доклад зам. начальника Генштаба генерал Антонов. О положении на западном и итальянском театре военных действий доложил генерал Дж. Маршалл. 5 февраля рассмотрели политические вопросы, в частности – судьбу Германии после ее поражения. В заключительном документе для прессы было сказано: «Эти условия не будут опубликованы, пока не будет достигнут полный разгром Германии». В секретных соглашениях «большой тройки» была определена договоренность о безоговорочной капитуляции Германии и о том, что никто из союзников не заключает с ней сепаратных соглашений. Принято решение о расчленении Германии на зоны оккупации, а также Берлина – на сектора. Особенно горячие стычки происходили между Сталиным и Черчиллем в вопросе о репарациях. Этот вопрос был поставлен Сталиным, он представил специальный план, который предусматривал: – репарации должны взиматься не деньгами, а натурой (по опыту прошлой мировой войны – тогда насчитали репарации деньгами и почти ничего не получили: Германии нечем было платить); – Германия должна производить натуральные платежи в виде фабрик, заводов, кораблей, танков и т. п. плюс ежегодные товарные поставки; – срок репараций установить на 10 лет, причем изъятие национального богатства произвести в течение двух лет после окончания войны; – точно подсчитать ущерб, нанесенный Германией Советскому Союзу, невозможно, однако приблизительный подсчет равен 2 триллионам 600 миллиардам рублей. Советский Союз понимает, что Германия не сможет покрыть такие астрономические цифры, и согласен получать ежегодно материальные поставки не менее чем на 10 миллиардов долларов, что является очень незначительной частью материальных потерь Советского Союза. Выслушав этот план, Черчилль стал возражать: – Жертвы России безусловно больше, чем жертвы других стран! – Дальше он перечисляет разрушения в Англии и восклицает: – Что будет с Германией? Призрак голодающей Германии, с ее 80 миллионами человек, встает перед глазами! Не придется ли союзникам, в конце концов, кормить немцев? Если хочешь ездить на лошади, ее надо кормить сеном и овсом. Сталин строго сказал: – Лошадь не должна была бросаться на нас. – Моя метафора неудачна, поставим вместо лошади автомобиль, которому нужен бензин. Сталин парирует: – Нет аналогии и в этом – немцы не машины, а люди. Рузвельт склоняется к тому, чтобы поддержать Сталина. Еще один убедительный аргумент советской делегации: – Нужно иметь в виду, что послевоенная Германия будет свободна от расходов на вооружение. А перед войной она на это тратила до шести миллиардов в год! Даже Черчилль воскликнул: – Да, это очень важное соображение! Сталин добился, чтобы в первую очередь репарации получили те, кто больше других пострадал в этой войне, чтобы комиссия по репарациям находилась в Москве. Черчилль пошутил, что он был слишком сговорчивым при обсуждении вопроса о репарациях, этого может не одобрить парламент и даже выгнать его, Черчилля. Сталин добродушно поддержал своего оппонента: – Победителей не выгоняют! В течение восьми дней главы государств решили и другие вопросы: о создании Организации Объединенных Наций для поддерживания мира и безопасности; о создании свободной, независимой Польши. (Была настоящая драка по поводу правительства. Но Сталин отстоял свои намерения, уступив лишь включение в новое правительство нескольких человек из эмигрантов, находившихся в Англии). Так же напряженно и в конечном счете успешно для Советского Союза Сталин разрешил вопрос о Югославии, утвердив там власть во главе с Тито, Было заключено соглашение о выдаче военнопленных странам по их принадлежности, то же касалось и репатриации заключенных из немецких лагерей. На конференции были решены и некоторые территориальные вопросы. Сталин не упустил возможности прибавить к нашей стране Кенигсберг с прилегающей к нему территорией Восточной Пруссии (теперь Калининградская область), а также Южный Сахалин и Курильские острова (вроде бы, за его сговорчивость о вступлении СССР в войну против Японии, хотя это было предусмотрено еще в документах Тегеранской конференции). Вечерами, в перерывах между заседаниями, «большая тройка» собиралась пообедать или поужинать. Мне кажется – то, что они говорили на этих застольях, не менее интересно и значительно, чем то, что высказывалось официально. Давайте обратимся к воспоминаниям Черчилля. «В этот вечер мы все вместе обедали со Сталиным в Юсуповском дворце. Речи, произносившиеся за обедом, были записаны и могут быть приведены здесь. Между прочим, я сказал: – Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для народа Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно. Я шагаю по этому миру с большей смелостью и надеждой, когда сознаю, что нахожусь в дружеских и близких отношениях с этим великим человеком, слава которого прошла не только по всей России, но и по всему миру». Сталин ответил мне лестными словами. Он сказал: – Я провозглашаю тост за лидера Британской империи, за самого мужественного из всех премьер-министров мира, сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда вся Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников. Даже если нынешние и возможные союзники покинут ее, – сказал он, – она будет продолжать сражаться. За здоровье человека, который может родиться лишь раз в столетие и который мужественно поднял знамя Великобритании. Я сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, и то, в чем я уверен. Затем я коснулся более серьезной темы: – Я должен сказать, что еще ни разу за всю войну, даже в самые мрачные периоды, я не ощущал на себе такой большой ответственности, как сейчас на этой конференции. Теперь, по причинам, на которые указал маршал, мы понимаем, что достигли вершины холма и перед нами простирается открытая местность. Не будем преуменьшать трудности. В прошлом народы, – товарищи по оружию лет через пять—десять после войны расходились в разные стороны... Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными. Я провозглашаю тост за яркий, солнечный свет победившего мира. Сталин ответил. Я никогда не подозревал, что он может быть таким откровенным. – Я говорю, – сказал он, – как старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш союз, за то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих держав, как этот, в котором союзники имели бы возможность так откровенно высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным. В союзе союзники не должны обманывать друг друга. Быть может, это наивно? Опытные дипломаты могут сказать: «А почему бы мне не обмануть моего союзника?» Но я, как наивный человек, считаю, что лучше не обманывать своего союзника, даже если он дурак. Возможно, наш союз столь крепок именно потому, что мы не обманываем друг друга; или, быть может, потому, что не так уж легко обмануть друг друга? Я провозглашаю тост за прочность союза наших трех держав. Да будет он сильным и устойчивым; да будем мы как можно более откровенны... И затем: – За группу деятелей, которых признают только во время войны и о чьих услугах быстро забывают после войны. Пока идет война, этих людей любят и встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной. – Я поднимаю мой бокал за военных руководителей. Сталин не питал никаких иллюзий относительно предстоящих нам трудностей: – В эти дни в истории Европы произошли изменения – радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага – это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело – поставленный союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы. То, что мы сражались вместе, – хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь завершена работа, начатая в Думбартон-Оксе, и заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира, – это большое достижение. Это поворотный пункт. – Я провозглашаю тост за успешное завершение Думбартон-Окса и за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли только в своих собственных делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в дни мира они должны защищать дело единства с таким же энтузиазмом, как и в дни войны. Моя очередь была председательствовать на нашем последнем обеде 10 февраля. За несколько часов до того, как Сталин должен был приехать, в Воронцовский дворец прибыл взвод русских солдат. Они заперли двери по обе стороны приемных залов, в которых должен был проходить обед. Была расставлена охрана, и никому не разрешилось входить. Затем они обыскали все – смотрели под столами, простукивали стены. Моим служащим приходилось выходить из здания, чтобы попасть из служебных помещений в комнаты, где они жили. Когда все было подготовлено, прибыл маршал, в самом приветливом настроении, а немножко позже прибыл президент. Во время обеда в Юсуповском дворне Сталин провозгласил тост за здоровье короля в такой форме, что, хотя он и предполагал, что тост получится дружественным и почтительным, мне он не понравился. Сталин сказал, что в общем и целом всегда был против королей и держит сторону народа, а не какого бы то ни было короля, но что в этой войне он научился уважать и ценить английский народ, который уважает и чтит своего короля, и что поэтому он хотел бы провозгласить тост за здоровье английского короля. Я не был удовлетворен такой формулировкой и попросил Молотова разъяснить, что этих тонкостей Сталина можно было бы избежать и предлагать в дальнейшем тост за здоровье «глав трех государств». Поскольку на это было дано согласие, я тут же ввел в практику новую формулу: – Я провозглашаю тост за здоровье его королевского величества, президента Соединенных Штатов и президента СССР Калинина – трех глав государств. На это президент, у которого был очень усталый вид, ответил: – Тост премьер-министра навевает много воспоминаний. В 1933 году моя жена посетила одну из школ у нас в стране. В одной из классных комнат она увидела карту с большим белым пятном. Она спросила, что это за белое пятно, и ей ответили, что это место называть не разрешается. То был Советский Союз. Этот инцидент послужил одной из причин, побудивших меня обратиться к президенту Калинину с просьбой прислать представителя в Вашингтон для обсуждения вопроса об установлении дипломатических отношений. Такова история признания нами России. Теперь я должен был провозгласить тост за здоровье маршала Сталина. Я сказал: – Я пил за это несколько раз. На этот раз я пью с более теплым чувством, чем во время предыдущих встреч, не потому, что он стал одерживать больше побед, а потому, что благодаря великим победам и славе русского оружия он сейчас настроен более доброжелательно, нежели в те суровые времена, через которые мы прошли. Я считаю, что, какие бы разногласия ни возникали по тем или иным вопросам, в Англии он имеет доброго друга. Я надеюсь, что в будущем Россию ожидают светлая счастливая жизнь и процветание. Я сделаю все, чтобы этому помочь, и уверен, что то же самое сделает президент. Было время, когда маршал относился к нам не столь благожелательно, и я вспоминаю, что и сам кое-когда отзывался о нем грубо, но наши общие опасности и общая лояльность изгладили все это. Пламя войны выжгло все недоразумения прошлого. Мы чувствуем, что имеем в его лице друга, которому можем доверять, и я надеюсь, что он по-прежнему будет питать точно такие же чувства в отношении нас. Желаю ему долго жить и увидеть свою любимую Россию не только покрытой славой в войне, но и счастливой в дни мира. Сталин ответил в самом наилучшем настроении, и у меня создалось впечатление, что он счел форму «главы государств» вполне подходящей для встреч нашей «тройки». У меня нет записи того, что именно он сказал. Вместе с переводчиками нас было не более десяти человек, и по исполнении формальностей мы беседовали по двое и по трое. Я упомянул, что после поражения Гитлера в Соединенном Королевстве будут проведены всеобщие выборы. Сталин высказал мнение, что мол позиция прочна, «поскольку люди поймут, что им необходим руководитель, а кто может быть лучшим руководителем, чем тот, кто одержал победу?» Я объяснил, что в Англии две партии и что я принадлежу лишь к одной из них. «Когда одна партия – это гораздо лучше», – сказал Сталин с глубокой убежденностью... В таких непринужденных разговорах вечер прошел приятно. Когда маршал собрался уходить, многие представители английской делегации собрались в вестибюле дворца, и я воскликнул: «Трижды „ура“ маршалу Сталину!» Троекратное приветствие прозвучало тепло. Во время нашего пребывания в Ялте был другой случай, когда не все прошло так гладко. Рузвельт, который давал завтрак, сказал, что он и я в секретных телеграммах всегда называем Сталина «Дядя Джо». Я предложил, чтобы он сказал Сталину об этом в конфиденциальном разговоре, но он пошутил на этот счет при всех. Создалось напряженное положение. Сталин обиделся. «Когда я могу оставить этот стол?» – спросил он возмущенно. Бирнс спас положение удачным замечанием. «В конце концов, – сказал он, – ведь вы употребляете выражение „Дядя Сэм“, так почему же „Дядя Джо“ звучит так уж обидно?» После этого маршал успокоился, и Молотов позднее уверял меня, что он понял шутку. Он уже знал, что за границей многие называют его «Дядя Джо», и понял, что прозвище было дано ему дружески, в знак симпатии. Следующий день, воскресенье 11 февраля, был последним днем нашего пребывания в Крыму. Президент торопился на родину и хотел по дороге заехать в Египет, чтобы обсудить дела Среднего Востока с властелинами этих стран. Сталин и я позавтракали с ним в бывшей бильярдной царя в Ливадийском дворце. За завтраком мы подписали заключительные документы и официальные коммюнике. Теперь все зависело от духа, в котором они будут проводиться в жизнь. 27 февраля я предложил палате общин одобрить результаты Крымской конференции. Я считал себя обязанным провозгласить свою веру в добросовестность Советов, надеясь обеспечить ее. К этому меня поощрило поведение Сталина. Я сказал: – Впечатление, сложившееся у меня после поездки в Крым и после всех других встреч, таково, что маршал Сталин и советские лидеры желают жить в почетной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я считаю также, что они – хозяева своего слова. Мне не известно ни одно правительство, которое выполняло бы свои обязательства, даже в ущерб самому себе, более точно, нежели русское Советское правительство. Я категорически отказываюсь пускаться здесь в дискуссии относительно добросовестности русских. Совершенно очевидно, что эти вопросы касаются всей будущности земного шара. Действительно, судьба человечества была бы мрачной в случае возникновения какого-либо ужасного раскола между западными демократиями и русским Советским Союзом. Общая реакция палаты выразилась в безоговорочной поддержке той позиции, которую мы заняли на Крымской конференции". Таков Сталин, стратег-дипломат, и так высок был его международный авторитет.

Последняя кампанияВзяв на себя напрямую руководство фронтами, Сталин, наверное, провел немало времени у карты с общей обстановкой тех дней. Стратегическое положение советских войск и армий стран антигитлеровской коалиции оценивалось им как близкое к завершению разгрома Германии. Наши удары хорошо согласовывались с действиями союзников в Западной Европе. По существу, Советская Армия и англо-американские силы заняли исходные позиции для решающего наступления на жизненные центры Германии. Теперь предстояло совершить последний стремительный натиск и в короткий срок окончательно сокрушить врага. Советская Армия одержала победы, решающие исход войны. Завершение борьбы на советски-германском фронте было предрешено в нашу пользу, час окончательного разгрома противника приблизился. Мы превосходили врата не только по численности войск, но и по их выучке, по технической оснащенности. Боевые действия вполне обеспечивались слаженной работой тыла, он оказывал фронту все возрастающую помощь. Сил хватило бы для прямого решительного удара на Берлинском направлении. Но это было связано с большими потерями. Немцы, несомненно, как и мы под Москвой, будут стоять под Берлином насмерть. К концу войны тем более надо поберечь людей, они прошли через всю войну и заслужили того, чтобы остаться живыми. Потери, конечно, неизбежны, но надо свести их до минимума. А для этого надо придумать какой-то особенно хитрый ход, чтобы обмануть врага, ввести его в заблуждение, заставить сосредоточить главные силы не там, где мы нанесем решительный удар. Но что можно придумать, глядя на карту, где войска разделены на две группы фронтов Карпатами? Противник, вполне естественно, укрепляет и сосредоточивает войска на Берлинском направлении, это самый короткий и удобный путь для наступления наших войск на столицу вермахта. Надо ослабить оборону врага на этом направлении. Но как это сделать? Можно подбросить дезинформацию о подготовке наступления на другом направлении. Но поверит ли Гитлер? И как это сделать? Можно без дезинформации нанести вспомогательные удары где-то на флангах и отвлечь туда резервы противника. Но слабыми ударами гитлеровское командование не отвлечешь, оно многоопытное, поймет подобный маневр, с Берлинского направления войска не тронет. А может быть, пугать ударом в лоб, а осуществить гигантские клещи, охватить всю оставшуюся немецкую армию заходом с Прибалтики на севере и через Будапешт, Вену на юге? И пусть немцы сидят в укреплениях на Берлинском направлении, а наши армии обойдут их и встретятся в Берлине. А если гитлеровцы кинут все свои резервы для отражения этих фланговых ударов, можно будет ударить и на Берлинском направлении. Сталин изложил свои рассуждения начальнику Генерального штаба Антонову и попросил его вместе с опытными генштабовцами прикинуть и подрассчитать эти варианты. Об этой работе генерал Штеменко вспоминает: «Предварительно замысел очень тщательно обсуждался у А. И. Антонова. Помимо самого Алексея Иннокентьевича, в этом участвовали: начальник Оперативного управления, его заместители А. А. Грызлов и Н. А. Ломов, начальники соответствующих направлений. Все соображения, высказанные здесь, уточнялись затем в Оперативном управлении. Там же рассчитывались силы и средства и отрабатывались все другие элементы операции. Наконец замысел получил графическое оформление: со всеми расчетами и обоснованиями он был нанесен на карту, после чего еще раз подвергся, можно сказать, придирчивому обсуждению. Как и в прошлом, наиболее детально планировались начальные операции. Дальнейшие же задачи фронтов намечались лишь в общем виде. В ходе творческих исканий сначала зародилась, а затем окончательно откристаллизовалась общая идея наших действий. Было признано, что центральный участок советско-германского фронта является решающим, ибо удар отсюда выводит наши войска по кратчайшему направлению к жизненным центрам Германии. Но именно здесь находилась и наиболее плотная группировка войск противника. Чтобы создать более вы-годные условия для нашего наступления, признавалось целесообразным растянуть центральную группировку немецко-фашистских войск. Для этого мы должны были максимально активизироваться на флангах стратегического фронта. Речь шла уже не только о Венгрии и Австрии, но и о Восточной Пруссии. Энергичное наступление под Будапештом и на Вену требовалось сочетать с наступлением на Кенигсберг. Мы отлично знали, что в Восточной Пруссии и Венгрии противник проявляет повышенную чувствительность. При сильном нажиме он непременно станет перемешать сюда свои резервы и войска с неатакованных участков фронта. В итоге Западное направление, где намечались решающие события, серьезно ослабнет». Таким образом, замысел Сталина получил графическое воплощение и теоретическое обоснование в Генеральном штабе. На этот раз Штеменко отмечает очень существенную особенность – самостоятельное личное руководство Сталина как подготовительной работой, так и осуществлением всей операции: «Подготавливая замысел кампании 1945 года, Ставка не собирала командующих на специальное совещание, как это имело место в прошлом (например, при разработке плана „Багратион“). На сей раз ограничились вызовом командующих порознь в Генеральный штаб. С каждым из них обсуждались все детали операций данного фронта, и затем уже согласованные соображения докладывались Ставке... Существенных поправок внесено не было. Договорились, что на главном направлении наступление начнется 20 января 1945 года, однако планы операций пока не утверждались и директивы фронтам не отдавались... Координацию действий всех четырех фронтов на Берлинском направлении Верховный Главнокомандующий взял на себя». Сталин лично дал указание командующим фронтами о подготовке операции. Жуков вспоминает: «До конца ноября штаб фронта во главе с М. С. Малининым отрабатывал план наступления и готовил необходимые заявки Ставке Верховного Главнокомандования на дополнительные войска и материальные средства. Штабом фронта, штабом тыла фронта и командующими родами войск был проделан титанический труд по расчетам сил и средств на предстоящую операцию». По этому поводу вот что пишет маршал Конев: "...К концу ноября 1944 года меня вызвали в Москву с планом операции, разработанным командованием фронта. Я доложил его в Ставке Верховного Главнокомандования И. В. Сталину в присутствии членов Государственного Комитета обороны. Я хорошо помню, как обстоятельно И. В. Сталин изучал этот план. Особенно внимательно он рассматривал на карте Силезский промышленный район. Здесь было огромное скопление предприятий, шахт с мощным оборудованием, расположенным на земле, различного вида промышленных построек. Все это, вместе взятое, представляло очень большие препятствия для маневренных действий войск при наступлении. Даже на карте масштабы Силезского района и его мощь выглядели внушительно. Сталин, как я прекрасно понял, подчеркивая это обстоятельство, показал пальцем на карту, обвел этот район и сказал: – Золото. Сказано это было так, что, в сущности, не требовало дальнейших комментариев.

Для меня, как командующего фронтом, уже и без того было ясно, что вопрос об освобождении Домбровско-Силезского промышленного района надо решать по-особому. Надлежало принять все меры к предельно возможному сохранению его промышленного потенциала, тем более что после освобождения эти исконно польские земли должны отойти Польше. И потому по нашему плану удары войск шли в обход этого района, севернее и южнее его. Однако не скрою, когда Сталин так веско, значительно сказал: «Золото», – я подумал, что следует еще более внимательно и глубоко изучить все возможности не только освобождения, но и спасения Домбровско-Силезского промышленного района. План со стороны Ставки возражений не встретил и был целиком одобрен. Не теряя времени, я вернулся на фронт. Началась подготовка к операции". На торжественном собрании в честь годовщины Октябрьской революции, 6 ноября, Сталин в своем докладе подвел итоги боев за прошедший год. Именно в этом докладе он охарактеризовал десять ударов, которые историки и публицисты называли сталинскими. Говоря об общественной и хозяйственной жизни страны, Сталин отметил: " – На четвертом году войны наши заводы производят танков, самолетов, орудий, минометов, боеприпасов в несколько раз больше, чем в начале войны. Позади остался наиболее трудный период в восстановлении сельского хозяйства. После возвращения стране плодородных полей Дона и Кубани, после освобождения Украины, наше сельское хозяйство быстро оправляется от тяжелых потерь. Советский железнодорожный транспорт выдержал нагрузку, с которой едва ли справился бы транспорт другой страны. Все это говорит за то, что экономическая основа Советского государства оказалась несравненно более жизнеспособной, чем экономика вражеских государств. Социалистический строй, порожденный Октябрьской революцией, дал нашему народу и нашей армии великую и непреоборимую силу. Советское государство, несмотря на тяжелое бремя войны, несмотря на временную оккупацию немцами весьма больших и экономически важных районов страны, в ходе войны не сокращало, а год от года увеличивало снабжение фронта вооружением и боеприпасами. Теперь Красная Армия имеет танков, орудий, самолетов не меньше, а больше, чем немецкая армия. Что касается качества нашей боевой техники, то в этом отношении она намного превосходит вооружение врага. Подобно тому, как Красная Армия в длительной и тяжелой борьбе один на один одержала военную победу над фашистскими войсками, труженики советского тыла в своем единоборстве с гитлеровской Германией и ее сообщниками одержали экономическую победу над врагом. (Бурные аплодисменты.)Советские люди отказывали себе во многом необходимом, шди сознательно на серьезные материальные лишения, чтобы больше дать фронту. Беспримерные трудности нынешней войны не сломили, а еще более закалили железную волю и мужественный дух советского народа. Наш народ по праву стяжал себе славу героического народа". Пока войска и штабы готовились к завершающим операциям, в Москве наступило некоторое затишье, и Сталин решил, впервые за годы войны, отметить новогодний праздник, он пригласил своих соратников. Использую воспоминания Штеменко. На даче у Сталина собрались: А. А. Новиков, Н. Н. Воронов, Я. Н. Федоренко, А. В. Хрулев, С. М. Буденный, А. И. Антонов, С. М. Штеменко.

За несколько минут до двенадцати все вместе прибыли члены Политбюро и с ними некоторые наркомы. Собралось человек двадцать пять мужчин и одна-единственная женщина – жена присутствовавшего здесь же Генерального секретаря Итальянской коммунистической партии Паль-миро Тольятти. Сталин занял свое обычное место в торце стола. С правой руки, как всегда, стоял графин с чистой водой. Никаких официантов не было, и каждый брал себе на тарелку то, что ему хотелось. С ударом часов Верховный Главнокомандующий произнес краткое слово в честь советского народа, сделавшего все возможное для разгрома гитлеровской армии и приблизившего час нашей победы. Он провозгласил здравицу в честь Советских Вооруженных Сил и поздравил нас всех: – С Новым годом, товарищи! Взаимно поздравили друг друга и выпили за победоносное окончание войны в наступившем 1945 году. Некоторая скованность, чувствовавшаяся вначале, вскоре исчезла. Разговор стал общим. Хозяин не соблюдал строгого ритуала: после нескольких тостов поднялся из-за стола, закурил трубку и вступил в беседу с кем-то из гостей. Остальные не преминули воспользоваться свободой, разбились на группы, послышался смех, голоса стали громкими. Буденный внес из прихожей баян, привезенный с собой, сел на стул и растянул мехи. Играл он мастерски. Преимущественно русские народные песни, вальсы и польки. Как всякий истый баянист, склонялся ухом к инструменту. Заметно было, что это любимое его развлечение. К Семену Михайловичу подсел Ворошилов. Потом подошли и многие другие. Когда Буденный устал играть, Сталин завел патефон. Пластинки выбирал сам. Гости пытались танцевать, но дама была одна, и с танцами ничего не получилось. Тогда хозяин дома извлек из стопки пластинок «Барыню». Буденный не усидел – пустился в пляс. Плясал он лихо, вприсядку, с прихлопыванием ладонями по коленям и голенищам сапог. Все от души аплодировали ему. Гвоздем музыкальной программы были записи военных песен в исполнении ансамбля А. В. Александрова. Эти песни все знали и дружно стали подпевать. Разъехались из Кунцева около трех часов ночи. Первая за время войны встреча Нового года не в служебной обстановке порождала раздумья. По всему чувствовался недалекий конец войны. Дышалось уже легче, хотя все знали, что в самое ближайшее время начнется новое грандиозное наступление, впереди еще не одно тяжелое сражение. Новый год у наших союзников получился не праздничный, вышло горькое похмелье после новогоднего застолья. Гитлер преподнес им очень неприятный сюрприз. Для того чтобы понятнее было случившееся, придется на несколько недель вернуться назад. Все усилия, по многим каналам гитлеровских дипломатов и тайных представителей, добиться сепаратного мира на Западе к успеху не привели. Союзники тогда еще были верны ранее подписанным договорам и не соглашались на перемирие с Гитлером в одностороннем порядке. Вот тогда Гитлер пришел к следующему выводу: «Наивно надеяться на успех переговоров в момент тяжелых военных поражений. Переговоры можно вести только с благоприятных военных позиций. Западные державы будут более склонны к миру и соглашению, если удастся нанести им военное поражение». В общем, Гитлер решил проучить союзников, чтобы они стали более сговорчивыми. Он пригласил к себе Кейтеля, Йодля, начальника генерального штаба сухопутных войск Гудериана и представителя командования военно-воздушных сил генерала Крейпе. Здесь он изложил свой замысел: – Я принял решение: будем наступать в Арденнах, – он показал это направление на карте, – форсируем Маас и потом – на Антверпен! После того как мы нанесем этот удар, англичане будут более сговорчивы. Надо сказать, что намеченный Гитлером план был довольно эффективен и мог принести и стратегическую, и политическую выгоду Германии. Этим ударом, с выходом к морю, гитлеровцы отрезали бы армию союзников, находившуюся в глубине Франции, захватили бы в Антверпене огромные запасы боеприпасов и другого имущества и окружили бы не менее 25 – 30 британских и американских дивизий. Если учесть, что к тому времени во Франции находились 62 дивизии союзников, то потеря почти половины из них, в основном английских, привела бы, по замыслу немцев, к коренному изменению обстановки в пользу Германии. Да к тому же быстрый разгром союзников, по замыслу Гитлера, дал бы возможность немедленно перебросить войска с запада на восток, чтобы отразить зимнее наступление русских. С присущей ему энергией Гитлер отдался осуществлению этой идеи. 12 октября он рассмотрел план наступления в Арденнах, который разработал Йодль. Этим планом предусматривалось нанести удар на 100-километровом участке, где размещались всего 4 дивизии союзников. А удар по этим четырем дивизиям наносили 5-я и 6-я танковые армии СС. Кейтель предложил назвать эту операцию «Рождественская роза», но Гитлер не согласился, сказал, что к Рождеству все должно быть закончено, и назвал эту операцию «Вахта на Рейне». К этому времени Гитлеру представили планы частных наступательных операций фельдмаршал Рунштедт и фельдмаршал Модель. Гитлер эти планы не утвердил и вызвал обоих к себе, чтобы разъяснить, почему он не утверждает их планы. – Может быть, ваши планы и целесообразны с военной точки зрения, но операция, которую я задумал, носит не столько военный, сколько политический характер. Вспомните о Фридрихе Великом: под Лейтеном и Россбахом он разбил противника, вдвое превосходившего его. Арденны станут моим Россбахом и Лейтеном. И результат этого беспрецедентного исторического события будет вполне определенным: лагерь противников третьей империи разлетится на части. 10 ноября Гитлер подписал приказ войскам, в котором подчеркивалась политическая направленность операции. Цель операции: добиться решительного поворота в ходе военных действий на западе и, возможно, войны в целом. Чтобы все командиры высоких рангов прониклись идеей фюрера и безоглядно, до конца, выполнили его приказ, фюрер приказал собрать на совещание высший командный состав до командиров дивизий включительно. 12 декабря они были собраны в ставку Рунштедта. После недавних событий, связанных с покушением, были предприняты особые меры предосторожности. У всех военачальников отобрали не только оружие, но и палки, портфели и документы. Почти за каждым генералом сзади стоял офицер-эсэсовец. Как вспоминал командир танковой дивизии Дайерлайн, «эсэсовская охрана следила за каждым генералом с такой свирепостью, что те боялись даже сунуть руку в карман за носовым платком». В своем двухчасовом выступлении Гитлер сказал, что победа в этой операции повысит моральное состояние немецкого народа и повлияет на общественное мнение в союзных странах. Стабилизация Западного фронта позволит перебросить войска на восток и там остановить наступление русских. – В мировой истории еще никогда не было коалиции, составленной из столь инородных элементов и со столь противоположными целыми, как коалиция наших врагов... Они уже сейчас день ото дня расходятся в своих целях... противоречия между ними растут с каждым часом. Если теперь последует пара очень сильных ударов, то можно в любой момент ожидать, что этот искусственно сохраняемый единый фронт рухнет при оглушительных раскатах грома. Очевидно, что политическая направленность той крупной наступательной операции ставилась во главу угла. Наметив план действия войск, Гитлер предпринял меры для дезорганизации тыла союзников. Он вызвал уже знакомого читателям по многим другим специальным заданиям эсэсовца Скорцене и поставил ему задачу сформировать специальную бригаду, включить в нее рядовых и офицеров, говорящих по-английски, экипировать всех в американскую военную форму, снабдить трофейным оружием и транспортом и, действуя в тылу противника, проводить там диверсионные операции и уничтожать живую силу. В особенности следовало уделить внимание захвату мостов через реку Маас для обеспечения быстрого продвижения немецких войск. Кроме того, ставилась задача дезорганизовать работу штабов и физически устранить крупных военных руководителей противника. И еще предусматривалась высадка парашютного десанта на дорогах в глубине обороны англо-американских войск, чтобы не допустить подхода подкрепления к участку прорыва. В частях 6-й танковой армии и среди населения был специально пущен слух, что скоро эти части будут отправлены на Восток. Гитлеру удалось на участке прорыва создать превосходство в людях в 2,5 раза, в танках – в 1,5 раза, в артиллерии – почти в 5 раз. 16 декабря 1944 года этот «удар больших надежд и чаяний» Гитлера был нанесен. Он был сокрушительным. Один из очевидцев так пишет в своих воспоминаниях: «Не ожидавшая удара 1-я американская армия была буквально сметена со своих плохо укрепленных позиций. Она потеряла все свои запасы горючего и боеприпасы». Одновременно диверсанты Скорцене, перемещаясь на трофейных джипах, наводили панику и ужас в американских тылах. Американский журналист Ингерсолл пишет: «Вражеские войска хлынули в прорыв, как вода во взорванную плотину. А от них по всем дорогам, ведущим на запад, бежали сломя голову американцы». Беспечность союзников перед этим наступлением немцев была просто поразительной. В ночь на 16 декабря все легли спать как обычно. В этот вечер ни один из американских командующих не предполагал крупного немецкого наступления. Командующий 12-й группой армий генерал Бредли собирался на следующее утро отправиться в ставку союзников близ Парижа, чтобы поздравить Эйзенхауэра с присвоением тому звания генерала армии – высшего в армии США. Вечером 15 декабря командующий английской армией фельдмаршал Монтгомери высказался в том смысле, что немцы более не способны на какое-либо крупное наступление, и испросил у Эйзенхауэра разрешения провести рождественский отпуск дома, в Англии. Нетрудно представить торжество и восторг на германской стороне. Газеты и радио просто захлебывались, описывая потрясающие успехи немецких войск. Гитлер торжествовал, и для того чтобы как-то особо отметить этот стратегический успех, так желанный для него, он ввел новую высшую награду – «Золотые дубовые листья к рыцарскому кресту». Первую такую награду 1 января 1945 года он вручил прославленному асу Руделю. Но на этом успехе Гитлер не собирался останавливаться. Он сказал: – Только наступление может дать нам еще возможность привести войну на западе к благоприятному повороту. Он был абсолютно уверен, что теперь союзники уж обязательно станут более сговорчивыми. Эйзенхауэр, в свою очередь, тоже понимал, что наступление в Арденнах – не только законченная операция: «Немцы предпринимают максимальное и решительное усилие с целью достижения победы на западе в возможно кратчайший срок. Битва в Арденнах является, по моему мнению, только эпизодом, и мы должны ожидать, что противник нанесет удары и в других направлениях». И вдруг, после таких потрясающих успехов, 8 января Гитлер срочно позвонил командующему Западным фронтом Рунштедту и приказал немедленно отвести войска на исходные позиции. И все соединения, совсем недавно нацеленные на продолжение наступления на запад, были повернуты в обратном направлении и стали отходить на восток. Что же произошло? Для того чтобы выяснить это, нам необходимо вернуться на восток, на советско-германский фронт.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.