Перемирие как упущенный момент

Перемирие как упущенный момент

Начало переговоров о перемирии после того, как прозвучал неслыханный призыв петроградского советского правительства ко всеобщему миру, дало Германской империи, балансировавшей на острие ножа, колоссальное преимущество в мировом конфликте, и лидеры большевиков, конечно, это понимали. Они не только смирились с этим, но и обострили ситуацию односторонним отказом от всех союзнических обязательств, отказом от военных и довоенных долгов России, а также публикацией «секретного соглашения» о целях союзников в войне, что весьма усилило убедительность германской версии причин мировой войны.

Тут открывались весьма широкие перспективы. Большевики явно не побоялись бы, а, напротив, даже предпочли бы закрепить свою сомнительную власть внутри страны в рамках обширной, но в силу обстоятельств временной договоренности с Германским рейхом. Во всяком случае Зиновьев в середине февраля 1918 г. заявил в ходе полемики в ЦК: «Если говорить ретроспективно, то ясно, что надо было заключать мир в ноябре. (…) Стачки в Вене и Берлине нас слишком очаровали, и мы упустили момент»^{327}.

Парвус-Гельфанд, который еще летом 1917 г. не исключал в отношении республиканской России Керенского чисто военного решения и обширной германской оккупации, в новом меморандуме от 18 ноября (в период его тесных связей со стокгольмским заграничным представительством большевиков) решительно выступил за принятие предложения большевистских народных комиссаров о мире. Это, по его мнению, повлекло бы за собой непременный «взрыв Антанты» в результате падения боеспособности французов и итальянцев и после сепаратного мира привело бы к тесной экономической кооперации с Советской Россией. Эта кооперация, в свою очередь, сделала бы центральноевропейские страны достаточно сильными, «чтобы противостоять Англии и Америке, в том числе и в возможной экономической войне»^{328}.

Германское правительство и все еще действовавшее самовластно военное командование, однако, не были готовы воспользоваться благоприятным моментом. Людендорф твердил на всех углах: «Российская революция для нас не случайная удача, она явилась естественным и неизбежным следствием наших военных действий». Не меньше ограниченности и самодовольства демонстрировал новый статс-секретарь Министерства иностранных дел Кюльман в своем письменно зафиксированном докладе у кайзера 3 декабря, который читается как краткое обобщение германской политики революционизирования Востока:

«Разрушение Антанты и, как следствие, образование новых, благоприятных для нас политических комбинаций является важнейшей целью дипломатической войны. Российское звено стало слабейшим во вражеской цепи, а посему следует постепенно разомкнуть его и по возможности отцепить. На эту цель была направлена деструктивная работа, которую мы предприняли за линией фронта в России, в первую очередь в форме поощрения сепаратистских тенденций и поддержки большевиков. Лишь средства, которые постоянно текли с нашей стороны к большевикам по различным каналам и под меняющимися этикетками, позволили им создать их главный печатный орган газету “Правда” и существенно расширить первоначально узкую базу их партии. Большевики пришли теперь к власти; пока еще трудно сказать, сколь долго они у власти удержатся. Для укрепления их собственного положения им необходим мир; с другой стороны, и нам крайне выгодно использовать их, вероятно, недолгое правление, чтобы сначала добиться перемирия, а затем по возможности и мира. Заключение сепаратного мира означало бы осуществление желанной цели войны, разрыв отношений России со своими союзниками. От напряженности, которая не может не возникнуть в результате этого разрыва, будут зависеть потребность России в тесной связи с Германией и ее будущее отношение к нам».

Итак, уверял Кюльман, именно временный режим большевиков будет искать помощи у Германии. Следует и дальше идти навстречу российскому советскому правительству, «предоставляя крупный заем в обмен на соответствующие задатки в виде зерна, сырья и т. д.», и особенно помогать в «установлении порядка и восстановлении железнодорожного транспорта», правда, при участии смешанной «управляемой нами комиссии[68], которая должна будет контролировать весь товарообмен. При всем том, полагал Кюльман, необходимо по возможности оставить в стороне правительство в Вене^{329}.

Доклад по сути был лишь ведомственной реакцией на директиву кайзера от 29 ноября, которая со всей серьезностью требовала «в случае, если в обозримый период времени дело дойдет до мирных переговоров с Россией, все же попытаться выяснить, не сможем ли мы вступить с Россией в своего рода союзнические или дружественные отношения»^{330}. Союз с Советской Россией по предложению кайзера! Вот это да!