Контакты завязываются из Моабитской тюрьмы

Контакты завязываются из Моабитской тюрьмы

Карл Радек, в свою очередь, использовал любую возможность, чтобы призывать немцев к более тесному сотрудничеству. В письме из Моабитской тюрьмы, направленном в июле на имя министра иностранных дел Германа Мюллера, он бичевал покорность германской «политики, результатом которой является то, что отрезанная от российских источников сырья… Германия отдана на милость Антанте и вынуждена пассивно наблюдать, как созданные ею для блокирования России лимитрофные государства блокируют по приказу Антанты саму Германию»^{780}.

В позднейших «салонных» беседах с Вальтером Ратенау и «умным Феликсом Дейчем… который поддерживал с Россией старые связи и очень хорошо знал российский технический мир», собеседники сошлись в том, что не может быть никакого «возврата к старому капиталистическому порядку», как выразился Ратенау. Споры возникали только вокруг вопроса о том, «является ли передовая часть пролетариата организатором промышленности и смогла бы она вобрать в себя лучшие кадры технической интеллигенции», как полагал Радек, или же все будет наоборот, как считали господа из «АЭГ». Но «каким бы ни был порядок, главное — чтобы у нас была налажена торговля с “АЭГ”»^{781}.

В начале 1920 г. перед отъездом в Россию Радек наконец поместил в газете Хардена «Цукунфт» статью «для «правильных» буржуа», еще раз пришпоривавшую их: «Как только будет отменен запрет, наложенный Антантой (а он будет отменен), начнется гонка за освоение громадного российского рынка», и тогда немецкие предприятия увидят, на каком месте они находятся. Но теперь именно страдающая от безработицы «техническая интеллигенция Германии» может сыграть для России важную роль. На примере командиров Красной армии весь мир может понять, «что мы умеем ценить честный труд даже бывших противников». Так, по его словам, немецкие специалисты тоже могут найти «посреди российской нищеты возможность человеческого существования», не как. «господина… но как одного из пионеров сотрудничества». А германское классовое государство, возможно, поймет, «что оно не должно строить из себя Святого Георгия, поборающего антибольшевизм, но может и должно жить с Россией в добрососедских отношениях». Кстати, для этого не нужно демонстрировать какое-либо особое мужество перед тронами победителей, ведь «Советская Россия не стремится к союзу с Германией ради борьбы против Антанты» — хотя бы потому, что это германское правительство вообще не способно на заключение союзов!^{782} Так у Радека в каждом опровержении содержится в качестве диалектического жала также потенциальная противоположная возможность.

В середине февраля 1920 г. Ратенау от имени группы промышленников подал рейхспрезиденту Эберту меморандум, который содержал совершенно аналогичную аргументацию и носил явно программный характер: «Доверие к естественной общности интересов, которая намечается вследствие мировой войны и новых отношений мирового господства… между Россией и Германией, будет лучшей руководящей идеей и образует более надежный мост также и для будущих констелляций в России, чем политика выжидания». Далее говорилось, не без намеков на собственные представления военных лет, а также на актуальные предложения Радека: «Если немецкие специалисты по сельскому хозяйству восстановят российское сельское хозяйство и помогут развивать более интенсивный способ хозяйствования, если немецкие инженеры приведут в порядок российские железные дороги, а немецкие техники приложат свою энергию к строительству российской промышленности и горного дела, то это будет лучшим способом для завязывания будущего товарообмена». И наконец, весьма решительно: «Германия либо станет колонией, объектом эксплуатации со стороны европейских держав Антанты… либо ей удастся реализовать имеющиеся на востоке Европы экономические возможности… К соседским отношениям и экономическим дополнениям, связывающим друг с другом Центральную и Восточную Европу, прибавляются общие беды и общая для России и Германии судьба побежденных»^{783}.

Бои, вспыхивавшие в Верхней Силезии, и предварительные переговоры по поводу конференции о репарациях в Спа в июле 1920 г., часто воспринимавшейся как «второй Версаль», довершили остальное. К этому добавились сдвиги в партийном спектре как вправо, так и влево, но во всяком случае не в сторону социал-демократического большинства. В начале марта журнал «Зоциалистише монатсхефте» со смесью сарказма и недоумения уже констатировал: «В Германии мы неожиданно получили чуть ли не сплоченный единый фронт восточной ориентации… от армии (которая с помощью союза с большевиками, согласно обещаниям Чичерина, хочет вести на Рейне войну с целью реванша) и немецкой буржуазии (которая видит в России широкое поле для деловой активности) вплоть до коммунистов (которые… в большевиках видят авангард спасителя человечества — авангард коммунизма)»^{784}.