Парижский отчет

Парижский отчет

Насколько Томас Манн, разумеется, избегал «развиваться» в этом новом повороте к Западу, подтверждает дневник его путешествия в Париж в январе 1926 г. Поездка носила черты государственного визита, духовного Локарно, и сам Томас Манн так ее и описал. Его поворот в сторону республики вовсю обсуждался в обществе, а свежий успех «Волшебной горы» опережал его. Уже при первой встрече он отдался очарованию causerie[183] на французском языке — «языковая ласка, приглушенная, деликатная и очень приятная». И далее: «Все аристократическое обаяние гуманистической цивилизации Запада вкушаешь, вслушиваясь, четко ощущая, что именно этот старый мир вкладывает в понятие “варварства”, и знаешь при этом, что это мир обреченный, да и мертвый уже, готовый к поглощению и погребению восточно-пролетарским миром»^{1055}.

Еще заостренней развивал Томас Манн эту мысль в разговоре с писателем Альфредом Фабр-Люсом на каком-то банкете. Он с удовлетворением констатировал, что его «Рассуждения аполитичного» задним числом были встречены во Франции с «полным пониманием», а именно как «протест против упрощения морального мира пропагандой добродетели демократии». Фабр-Люс заметил, что последнее относится главным образом клевым буржуа его страны, которые особенно ненавидят идеалистическое германство. На это Томас Манн ответил, что это «блестящее замечание», а «новое сближение немецкой мысли с западноевропейской вполне [составляет] духовную возможность». Но это нужно препоручить «всеобщему революционизированию мира». А оно сводится в сущности к «подрыву буржуазной, классической, консервативно-революционной Франции», причем «восточно-пролетарскими силами, которые в известном смысле осуществляют европеизацию Франции»^{1056}.

В том, что Германия в нарисованной картине находилась на стороне «всеобщего революционизирования мира» и что именно ей выпадет роль посредницы в деле «европеизации Франции», уже содержалось противопоставление универсальной «подвижности» германского духа и окостеневшей «классичности» французского esprit[184], как бы носившее черты интеллектуального реванша. Вообще говоря, Томас Манн вынес из своей поездки уверенность, что за прошедшее время «во Франции духовно-географическое положение Германии, более близкое к Востоку, стало восприниматься как наше преимущество»^{1057}. Это скорее всего и было подлинным посланием его «парижского отчета».

В 1931 г. в Германии вышла книга Фридриха Зибурга «Бог во Франции»[185], которая (при всех оговорках и эмоциональных придирках) впервые снова выразила свежий, подлинный интерес к западному соседу. Но уже через год появилась книга путевых впечатлений Зибурга «Красная Арктика. Сентиментальное путешествие “Малыгина”» — и это нечто совсем иное. На борту советского экспедиционного судна «Малыгин» Зибург встретил людей — молодых комсомольцев, рабочих, техников, ученых, — которые и в повседневных ситуациях жили и действовали, как солдаты, и располагали к себе своей простодушной гордостью: «То, чего у них имеется в избытке, а нам недостает, — это вера». Книга была написана «спокойным английским октябрьским днем», когда в Девоншире увядали последние розы, и до того, как началась «суровая зима», как казалось автору — «последний срок, который судьба поставила себе, срок для Англии, для Европы, для всех»^{1058}. Это уже предвоенная книга, в которой парадоксально (но только на первый взгляд) заявила о себе партийная приверженность Зибурга национал-социализму.