«Еврейский большевизм» как мировой призрак

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

«Еврейский большевизм» как мировой призрак

Если в германо-фёлькишском и национал-социалистическом дискурсе искали виновников и кукловодов мирового еврейского заговора на Западе и аттестовали большевизм только как другое, подлое орудие этого «золотого интернационала», то у многих западных наблюдателей лишь после захвата власти большевиками в России, поддержанного Германией, открылись глаза на призрак еврейского стремления захватить власть в мире. Да и вообще топос «еврейского большевизма» во всем его значении, превышающем человеческие масштабы, по весьма понятным причинам оформился гораздо раньше и более явным образом в западных странах-победителях и обсуждался на куда более авторитетном уровне, чем в Германии.

С западной точки зрения, в большевистской революции в России речь шла в сущности о немецко-еврейском заговоре. Это представление, которое в британской и французской политике и публицистике спорадически возникало как навязчивая идея с 1915 г. (параллельно немецким попыткам разыграть «еврейскую карту»), казалось бы, действительно реализовалось в революционных переворотах 1917–1918 гг. в России и некоторое время назойливо обсуждалось западной общественностью. Не только корреспонденты крупных британских и французских ежедневных газет в России, но и ведущие западные политики, такие, как Клемансо или Черчилль, серьезно занимались вопросом, участвует ли германский империализм в попытках с помощью еврейских революционеров поставить под свой контроль Российскую империю.

Для спекуляций открывалось широчайшее поле. А они вовсе не были полностью высосаны из пальца. Не служит ли большевистский «военный коммунизм», который столь явно ориентируется на образец германской военной экономики, лишь маскировкой, чтобы сдать германскому империализму Российскую империю с ее колоссальными ресурсами? Разве ведущие большевистские революционеры, как этот Собельсон-Радек, вплоть до недавнего времени не состояли в немецкой социал-демократической партии? Разве советские народные комиссары, несмотря на все протесты против «изнасилования» России, не вели летом 1918 г. экономические переговоры, далеко выходившие за рамки тогдашнего бедственного положения, и даже военные переговоры о совместных действиях против союзных войск в России?

А может быть, сам большевизм представляет новую мировую опасность, а Ленин хладнокровно преследует цель использовать германский империализм как ледокол для революционизирования России, Центральной Европы и всего мира? Хотя интервенция союзников в Россию летом 1918 г. не мотивировалась в первую очередь антибольшевистскими соображениями, а диктовалась страхом и была направлена на то, чтобы помешать доступу Германии к российским ресурсам, но в сопутствующих дискуссиях во Франции и Англии или в США уже раздавались голоса, которые большевистский проект мировой революции считали при данных обстоятельствах еще более опасным, чем завоевания кайзеровского Германского рейха.

Но кто скрывается в конечном счете за всем этим? Поданная в сенсационном тоне рецензия на «Протоколы сионских мудрецов» в лондонской газете «Тайме» от 8 мая 1920 г. перевела подобные дискуссии на абсолютно серьезный, как могло показаться, уровень. Анонимным рецензентом был, с известной долей вероятности, Роберт Уилтон, бывший корреспондент «Тайме» в Петрограде, который уже в 1917 г. всецело подгонял свои корреспонденции под тезис о том, что «российская социал-демократия является ответвлением марксизма» и «полностью состоит из представителей чужой расы»{751}.

Теперь, заявлял он, настоятельно необходима «беспартийная и исчерпывающая критика» текста «Протоколов». Ибо: «Никогда прежде какая-нибудь раса или какое-нибудь вероисповедание не обвинялись в подобном жутком заговоре». Протоколы раскрывают, что «существует тайная международная политическая организация евреев, причем существует уже несколько столетий». Она «исполнена неистребимой, передаваемой из поколения в поколение ненавистью к христианскому миру», а также «титаническим тщеславным желанием мирового господства», ради чего готова пустить в ход самые чудовищные средства для политического и морального разложения, распространения голода, эпидемий, разорения войной, революций и т. п. И программа большевиков, чьи вожди в своем большинстве евреи, как будто взята буквально из «Протоколов». Рецензия завершается драматически: «Неужели мы все на протяжении этих трагических лет боролись, стараясь взорвать и истребить тайную организацию по захвату Германией мирового господства, только для того, чтобы тут же обнаружить по соседству другую, еще более опасную, потому что более тайную? Неужели мы… избежали “Pax Germanica” только для того, чтобы угодить в “Pax Judaica”?»{752}

Тексты с обвинениями не меньшей тяжести можно найти в тот же период и во Франции, где перед лицом большевистской революции и германо-советской агитации против Версальского договора возродились старые темы «дела Дрейфуса» о «немецких евреях», теперь, правда, под знаком большевистской мировой революции, финансировавшейся на немецкие деньги{753}.

Но на еще более высоком уровне дискуссии подобного рода велись, видимо, и в Соединенных Штатах, сотрясаемых лихорадочными волнами «Red Scare»[133], где министерства и комитеты Конгресса тщательно исследовали вопросы «German-Bolshevik Conspiracy»[134][135] и в этих рамках — роль евреев в мировой войне, от еврейских банкиров из России в нью-йоркском Истсайде до еврейских банкиров немецкого происхождения (вроде Якоба Шиффа или Варбургов[136]){754}. В такой атмосфере в 1920–1921 гг. был сфабрикован и распространялся от имени Генри Форда и с опорой на его авторитет большой антисемитский памфлет «The International Jew»[137], который может быть причислен к самым богатым материалами, самым толковым и самым значительным попыткам объяснить непосредственно угрожающее или уже существующее в зачаточном состоянии еврейское мировое господство исходя из обстоятельств того времени{755}.

По сравнению с этим немецкая антисемитская литература первых послевоенных лет отличалась явно большей истеричностью и агрессивностью, но и большей провинциальностью. Антибольшевистские нотки играли в ней, как уже отмечалось, существенно меньшую роль, чем в западном антисемитизме, — и наоборот, у немецких противников большевизма антисемитские настроения выражались значительно слабее, чем можно было ожидать. Еще менее немецкие антисемиты (как, вообще говоря, и антибольшевики) были русофобами; напротив, почти все — вплоть до раннего Гитлера — поначалу делали ставку на совместную немецко-российскую освободительную акцию и на создание континентальной оси как единственно возможного и логичного пути к освобождению от «цепей Версаля». Лишь когда на «национальную Россию» уже нельзя стало рассчитывать, Гитлер в «Моей борьбе» радикально вывернул эту центральную перспективу, с которой связывали свои надежды антисемиты, и заменил ее бредовыми грезами о «новом германском походе» и «жизненном пространстве на востоке».