Социализм как немецкая идея будущего

Социализм как немецкая идея будущего

Идеализированный образ скрытого, органического порядка, в противоположность формальному, безликому «равенству» западного общества, иерархически членящегося в соответствии с рангом и ценностью личности и основанного не на анархии интересов и приватных целей, а на общности нравственного воления, все чаще обозначался в немецкой литературе о мировой войне словом «социализм». Наторп говорил о таком социализме, что он заложен «в крови немцев не меньше, чем милитаризм»^{141}. Понятия нации и социализма при этом в значительной мере сливаются.

Дня специалиста по политэкономии Иоганна Пленге социализм означал систему организованного и политизированного общественного хозяйства. Капиталистические экономические силы, освобожденные от оков в результате революции 1789 г., сами стремились к организованному объединению. Именно это, согласно Пленге, происходило в ходе «немецкой революции 1914 г.», которая благодаря этому встала в один ряд с великими революциями человечества. Война даже отвечала сущности этой революции, опиравшейся на солдатскую дисциплину и организацию всего общества. И только война могла в конечном счете создать в мировом масштабе пространство, необходимое для развития новых форм производства. Она стала решающей битвой между немецким социализмом и западным капитализмом^{142}.

В программном произведении Фридриха Наумана «Срединная Европа» все эти способы аргументации приобрели уже характер объективного, научно бесспорного описания. Согласно ему впервые «в Северной и Центральной Германии исторически утвердился нормальный тип среднего образованного человека», а вместе с ним -«основная форма второго периода капиталистического человечества: рабочий механизм на базе массы, воспитанной в школе». В отличие от этого, как показал Зомбарт, «капиталист-предприниматель» первого, раннекапиталистического периода появился в Италии, Франции, Голландии и Великобритании и создал «свою мировую столицу в Лондоне». Оттуда, рассуждает Науман, западный частный капитализм угрожает теперь «идущему ему на смену типу капитализма, новой, более обезличенной массовой форме… рабочего человечества», оплот которого он создал, помимо Нью-Йорка, прежде всего в Берлине. Если спросить, «почему мы, немцы, и особенно мы, имперские немцы, столь непопулярны в остальном мире», то ответ укажет на следующую глубинную причину: «поскольку мы нашли такой способ труда, которому ни один европейский народ не может подражать ни на короткий, ни на длительный период». Этот новый способ труда, созданный организованным капитализмом, Науман назвал «немецким социализмом»^{143}.

С этим утверждением более или менее согласились почти все авторы программных немецких работ времен войны, будь то приверженцы социал-демократических, либеральных или консервативных воззрений. Во всяком случае такое единодушие является более примечательным, чем различия. Леволиберальный социолог и депутат рейхстага Шульце-Геверниц, например, считал доказанным, что война «дала мощный толчок к созданию общегерманской экономики». Эдгар Яффе, социал-реформатор и издатель авторитетного журнала «Архив социологии и социальной политики» (в сотрудничестве с Вернером Зомбартом и Максом Вебером), констатировал, что «милитаризация экономической жизни» в Германии, ведущей войну, носит «явственные черты государственного социализма» и означает возврат к немецкой традиции «твердого и планового порядка в хозяйственной жизни». Даже такие архиконсервативные ученые, как статистик Георг фон Майр, пришли к выводу, что при «жесткой консолидации» народного хозяйства во время войны «частный индивидуализм, свободный от государственного влияния», лишился своего оправдания^{144}.