«Принципиально новая ориентация»

«Принципиально новая ориентация»

В августе 1915 г. Вальтер Ратенау в меморандуме, представленном Главнокомандующему Восточным фронтом Людендорфу[34] (с которым он состоял в регулярной переписке), предложил «принципиально новую ориентацию германской политики», ведущую в итоге к полной перегруппировке европейских держав. В такой перегруппировке он видел «конечное политическое значение» войны. При этом Ратенау твердо исходил из того, что в отношениях с Австрией назревают серьезные конфликты, а следовательно, на длительный период номинальный паритет обеих империй поддерживать не удастся. Однако еще опасней, на его взгляд, было то, что Англия стремится «завоевать нас желательно подешевле, но при необходимости и подороже», например, предлагая заключить соглашение по флоту, приобрести Бельгию или даже заполучить Кале, т. е. часть французского побережья Ла-Манша. Этому искушению Германии при любых обстоятельствах не следует поддаваться. Англия остается постоянной угрозой, и ее интересы, полагал Ратенау, будут и впредь противоположны интересам Германии.

Совершенно иная ситуация складывалась на востоке. «Россия нуждается в опоре на финансово могущественную державу, а Франция ею уже не является, что же касается Англии, то нельзя допускать, чтобы она ею стала; России нужна защита от Англии. Мы можем финансировать Россию… Россия — наш будущий рынок сбыта; Ближний Восток не в состоянии заменить ее, как бы нас ни убеждали в противном. У нас нет антироссийских интересов; защита нашего Восточного фронта дает нам военное превосходство на континенте и независимость от Австрии»^{180}. Однако царь не согласится (не сможет согласиться) на сепаратный мир. Решающим здесь должен стать прорыв на западе и принуждение Франции к сепаратному миру.

В этом случае германские армии будут в состоянии вступить в Петербург или даже Москву и «занять большую часть собственно России», причем не для длительной оккупации, а для того, чтобы вынудить Россию вступить с Германией в долговременный союз. Период немецкой оккупации создаст для этого предпосылки как в силовом, так и в моральном отношении, ибо «у России имеются национальные пристрастия, но нет чувства национальной чести… Россия любит всех своих завоевателей, подобно тому, как русская крестьянка жаждет, чтобы ее били». Доведенная до точки кипения официальная ненависть к Германии быстро уляжется: «Дисциплина и сдержанность немецкого солдата, справедливость и неподкупность немецкой администрации очень быстро войдут в поговорки; Россия подготавливается к этому. Если будет заключен более или менее сносный мир, то выиграет и политика…»^{181} Опираясь на этот базис, Германия в конце концов сможет довести войну с Англией до завершения, пусть и не победоносного, но, во всяком случае, приемлемого. «Мир окажется перед лицом свершившихся фактов»: Германия займет место финансового источника, главного поставщика товаров и защитника восстановленной Российской империи^{182}.

Эти ультраимпериалистические, но в отношении России вовсе не враждебные рассуждения были бы непонятными, если не учитывать планов создания атлантического контрлагеря, в которых хиреющая Британская мировая империя и восходящая Америка мыслили о слиянии (как о «двойном союзе морских держав») аналогично тому, что виделось Ратенау в отношении Германии с ее поворотом в сторону Российской империи. Именно потому, что Ратенау не верил ни в полезность, ни в реальность территориальных аннексий, он все дальше прочерчивал направления германской гегемонистской политики, определяемой экономическими и культурными целями.

Если же Германская империя выйдет из войны ослабленной или побежденной, а Россия попадет в лагерь победителей, то перспективы откроются в полном смысле слова угнетающие. Либо Россия будет охвачена англо-американским блоком и окажется у него под пятой, подобно тому как это с немецкой стороны предусматривал Ратенау, либо сама превратится, как ожидал он двадцать лет назад, в «новую Америку» Востока. Тогда реальностью станет определяемый Россией и Америкой дуалистический мировой порядок, который так часто расписывали в XIX столетии, а Германия, как и вся Европа, разоренная войной и зажатая с флангов, будет отброшена в группу второразрядных стран. Ничего кроме ужаса оба варианта не навевали.