В поисках «ли»
В поисках «ли»
На Дальнем Востоке во время третьей поездки Паке в Россию и Азию снова сгустились тучи войны, а панорама систематической внутренней колонизации Сибири русскими засверкала перед ним еще более яркими красками. Как и в 1903 г., он проехал весь путь от Берлина до Владивостока и Харбина. Но на сей раз он впервые увидел подлинную Россию, прикоснувшуюся к нему своей чувственной данностью: «Снова пахнет юфтью и пыльными мешками, лошадьми, заношенной одеждой». Сразу после Вирбаллена[15], оживленной пограничной станции между Восточной Пруссией и Россией, пошла «жизнь на широкую ногу»{52}. Тяжеловесные поезда и широкие вагоны сибирского экспресса напоминали путешественнику по миру видавшие виды океанские пароходы, выплывающие «в географическую нирвану, Сибирь, этот Тихий океан царя»{53}.
Впечатление вялости и инертности, однако, оказалось обманчивым. Ибо везде на своем пути Паке видел города, растущие не по дням, а по часам, совсем как в Америке. Действительно, пишет он, из прироста мирового населения «за последние пятнадцать лет только на всю Россию» пришлось «не менее тридцати миллионов, а из них на Сибирь — возможно, миллионов пять»{54}. Перед Владивостоком он отмечает «с удивлением, как эта земля всего за несколько лет приобрела русский характер»{55}.
В конце концов поездка снова переросла в путешествие в Срединную империю, привлекавшую его еще больше. В Китае, как Паке объяснял одному петербургскому другу, он хотел «найти “ли”» — «благозвучное слово, означающее благородство, красоту, меру, врожденную учтивость и церемонность»{56}. В культе предков, конфуцианских законах, в учении Лао-Цзы о дао, но прежде всего в упорной силе самоутверждения китайских гильдий он нашел то, что искал: жизнеспособные остатки той духовной связи, которая, как он полагал, в «древнекитайском» обществе некогда охватывала носителей государственного авторитета и различные сословия и классы, поколения и национальности, даже живых и мертвых: возможно, что и в будущем она сможет все это снова охватить.
В благородном чиновнике и философе Ку Хунмине, авторе современного конфуцианского катехизиса, он быстро нашел главного свидетеля, подтвердившего его идеи: «И то, с какой озабоченностью он говорил об Англии, которая своими наглыми действиями толкает и Германию на тяжелый путь военных приготовлений, стало для меня достопамятным свидетельством того, что он именно от немецкого духа ожидает великого синтеза культур»{57}.
Охваченный «гордостью от высокого служения», Паке набрасывает кажущуюся довольно абсурдной программу преобразования немецкой колонии Циндао в «место самоосмысления, духовной работы, мышления»{58}, а также проект создания «масштабно задуманной… китайской службы в Министерстве иностранных дел». Во главе пекинского посольства, по его словам, следует «поставить человека, основательно знающего Китай, государственного мужа и ученого вместе»{59}.
Это идеализированное представление о мировой миссии нашло свое крайнее выражение в проекте специального инструмента германской политики: всемирного ордена «посланников» (Sendlingen) — прототипом которых явно был он сам: «Купе в поезде, каюта на пароходе… пусть станут монастырской кельей, а каждое путешествие за границы отечества — посланничеством, совершаемым в послушании внутреннему голосу. Наше бегство от мира будет направлено вперед, в одиночество, в сторону искушений и к величию космополитизма. Это время для нового ордена странствующих учеников… одухотворение земли германской сущностью»{60}.