Виртуальный союзник

Виртуальный союзник

Вместо этого неформальный альянс с Советской Россией консервировал политику Веймарской республики в ее бесплодном ревизионизме. Сам факт существования СССР как автаркической державы с государственной организацией хозяйства, не входящей в мировой рынок, все еще временной, переживающей постоянные метаморфозы, казалось, сигнализировал об абстрактной возможности обширного изменения в ситуации рейха. И правые и левые в своих фантазиях на все лады твердили, что разгромленная Германия с ее техникой, высоким уровнем образованности населения, организационной культурой и преображенная в революции Россия с ее запасами сырья, охочими до просвещения массами, полными нерастраченной энергии, представляют собой потенциальную комбинацию, о которой можно только мечтать.

Без устали говорили о великолепных «духовных возможностях», трагико-патетических «судьбоносной общности» и «родстве душ» и, как и прежде, о масштабных державных мечтах о власти в Срединной Европе с германским доминированием, — власти, которая могла бы монопольно присоединить ждущий освоения гигантский советский комплекс и благодаря своим возможностям в отношении труда, техники, организации и науки снова возвыситься до мирового уровня. Увлекшись этой химерой, веймарская политика упустила возможность обрести более твердую почву под ногами там, где она находилась.

Главным препятствием для продуктивного поворота в особых отношениях между Германией и Советской Россией, завязавшихся в Рапалло, служила политика сталинского руководства, определявшаяся навязчивыми идеями и боязнью контактов. Разумеется, в бесконечных беседах, консультациях и банкетах не было недостатка. Кредиты предоставлялись и получались, товарообмен развивался. Немецкая техника и технологии из Германии, наряду с американскими, неотъемлемой частью входили в советские программы индустриализации, кроме того, «российские заказы» частично помогали немецкой промышленности преодолевать моменты экономического спада и самые тяжелые кризисы. Так, по крайней мере, казалось.

Однако при ближайшем рассмотрении об этом и речи быть не могло. В период насильственно форсируемого промышленного и военного строительства в СССР, которое наметилось уже в 1926–1927 гг., внешняя торговля страдала от тех же запретов, что и все прочие виды сотрудничества в области экономики, в общественной сфере и в области искусства. Создание в 1928 г. «Российского комитета германской экономики» было попыткой противопоставить закрытому советскому государственному картелю контркартель, чтобы вообще поддерживать дела на плаву. Эйфория прежних планов концессий давно улетучилась, уступив место всеобщему разочарованию^{1121}.

В феврале 1931 г. в Москву прибыла большая делегация промышленников под руководством Петера Клёкнера. «Список членов этой делегации читался просто как немецкий Готский альманах[194] промышленников: Крупп, Борзиг, “ДЕМАГ”, “МАН”, Отто Вольф, Объединенные сталелитейные заводы, концерн “Гутехофнунгсхютте”, “Сименс” и “АЭГ”». Члены делегации в очередной раз были поражены и привлечены гигантскими, в стиле пятилетних планов произвольно удвоенными, объемами заказов. Разумеется, гости по достоинству оценили «великие стройки социализма». Загвоздка, однако, заключалась в том, что немецкая сторона, и прежде всего обанкротившееся берлинское правительство, должна была в значительной мере сама финансировать эти заказы. Мировой экономический кризис приближался к своему апогею, однако народнохозяйственная выгода от желаемых поставок для Германии стремилась к нулю из-за ряда негативных факторов (высокое кредитное бремя, советский демпинговый экспорт и т. п.)^{1122}.

Что происходило в самом Советском Союзе с импортированными en gros[195] машинами и установками и откуда, вообще говоря, в разгар катастрофического голода в период коллективизации бралось зерно, которым они оплачивались, — все это оставалось еще загадкой. Артур Юст, весьма сведущий в области экономики публицист, в ходе своей поездки в Россию летом 1931 г. — при всей благожелательности — просто не мог не заметить, что гигантские комбинаты на Урале «проектировались без учета убытков» и проекты базировались на абсолютно фантастических допущениях и расчетах^{1123}.

Короче говоря, динамика самоокупающегося гражданского товарообмена между Веймарской Германией и Советской Россией так и не наблюдалась, ни в экономике, ни в других областях. В конце 1920-х гг. такие энтузиасты активной политики в отношении Советской России, как статс-секретарь Министерства иностранных дел Аго фон Малыдан или дуайен зарубежных журналистов в Москве Пауль Шеффер, были отозваны, вызваны в Германию или высланы из СССР. Скорее всего, они бы и сами уехали. Проводить конструктивную восточную политику в том виде, как они ее представляли, в отношениях со сталинским Советским Союзом оказалось невозможно.

Пауль Шеффер, который с 1922 г. в качестве корреспондента «Берлинер тагеблатт» внимательно и не без скепсиса наблюдал за развитием событий в России и комментировал их, после своей фактической высылки (ему не возобновили аккредитацию) в октябре 1928 г. уже мог не сдерживать себя, перечисляя последствия отношений между обеими странами. В марте 1930 г. он писал: «То, что Германия зависит от России, что дружба с Россией необходима для нее, что Рапалльский договор пробил брешь в договоре Версальском, — все это общие фразы, имеющие ценность лишь в той мере, в какой они могут быть реализованы. У нас было семь лет на проверку их практической ценности. Те, кто не полагался на пустые общие места, а старался внимательно наблюдать за всем, уже давно стали опасаться, что НЭПу, а с ним основе для Рапалло, приходит конец. Ибо путь прямого перехода к социализму [сталинской коллективизации. — Г. К.] означает чрезвычайное усиление лабильности советской системы… Революция возвращалась, на первых порах постепенно, к своим истребительным методам, а теперь она уже галопом мчится в этом направлении»^{1124}.