Опровержения и публичные извинения
Опровержения и публичные извинения
В дискуссиях 1917 г. Ленин и его соратники с примечательным возмущением отвергали обвинение Временного правительства в том, что они получают «германские деньги» и являются «агентами германского правительства» (хотя это разные вещи). Сравнивая ведущееся против них тщательное расследование с «процессом Бейлиса» в 1913 г. или клеймя его как «дрейфусиаду», они чернили своих обвинителей из рядов социалистов и еврейского Бунда, называя их орудиями антисемитского «черносотенного» заговора, о чем вообще не могло быть речи. По сути самого дела они ограничивались простыми контрвыпадами и сдержанными половинчатыми опровержениями.
Когда в июле Временное правительство выдвинуло официальное обвинение против партии большевиков и Ленин скрылся в Финляндии, в короткий период паники был собран материал для защиты на процессе о государственной измене. Частично сохранившиеся телеграммы, которыми обменивались Стокгольм, Копенгаген и Берлин, показывают, с какой личной доверительностью поддерживали друг друга все участники (включая компаньона Парвуса и агента Верховного главнокомандования Георга Скларца). В одной приписываемой Радеку, но скорее всего совместно сочиненной заметке в издаваемом ими на немецком языке стокгольмском корреспондентском бюллетене «Корреспонденц-Правда» уже в конце июля в крайне двусмысленной форме приводились возражения на обвинения.
Согласно этой заметке, у партии сложилось «единое мнение» о ренегатстве и социал-шовинизме Парвуса-Гельфанда. А потому все большевики отказались от работы в его копенгагенском исследовательском институте. Ганецкий, прибыв в Копенгаген, лишь потому принял предложение Парвуса сотрудничать в его торговом предприятии, что он «1. считал Парвуса лично честным человеком (и считает до сих пор), 2. благодаря этому получил возможность не только содержать свою семью, но и основательно поддерживать польскую партийную организацию в российской Польше». Фактически он действовал «против политики Парвуса». Что же касается большевиков как партии, то никто «не получил ни единого гроша на какие бы то ни было политические цели». А Парвус «и не делал им никаких подобных предложений».
Мало того — заметка подтверждала, что Гельфанд никогда не был агентом ни германского, ни австрийского империализма. Ленин видел основание шовинистической военной политики бывшего товарища в его деловой хватке. Ганецкий же считал, что истоки политики Парвуса коренятся в ложной теории социализма. Только история покажет, «кто был прав в своем суждении о человеке Парвусе: Ленин или Ганецкий»{302}. Это не только полуоправдание Парвуса. Текст в поразительно хладнокровной манере намекал на то, что «личная» позиция Парвуса во всяком случае более совместима с позицией большевиков, чем позиция правящих «социалшовинистов», т. е. эсеров Керенского и меньшевиков.
Парвус немедленно отблагодарил апологетической брошюрой «Мой ответ Керенскому и Ко.», вышедшей большим тиражом на нескольких языках, в которой демонстративно поддержал политику большевиков. Последние, по его словам, чувствовали себя поставленными вне закона с помощью сомнительных обвинений, тогда как «английские, французские, американские деньги развращают государство, экономически закабаляют империю, порабощают ее политически». Ленин постоянно отказывался принять что-либо из «находящихся в моем распоряжении средств… и в качестве подарка, и в качестве займа», а «денежный оборот с Фюрстенбергом носил чисто коммерческий характер и происходил в Копенгагене открыто, на глазах у всех»{303}.