2. Тайны сионских мудрецов»
2. Тайны сионских мудрецов»
Перед лицом развала фронтов и вырисовывающегося краха монархического строя Руководящий комитет Всегерманского союза в сентябре 1918 г. постановил создать «Еврейский комитет» с поразительно откровенно заявленной целью «использовать евреев в качестве громоотводов, отводящих гнев за всякую несправедливость». Председатель союза Класс призвал «не останавливаться ни перед чем» и хорошо помнить изречение Клейста по поводу французских интервентов: «Убейте их, мировой суд не будет спрашивать вас о причинах»{694}.
Словесные баталии подобного рода делают понятным, почему журнал Центрального еврейского союза в декабре констатировал, что «в Германии также» запахло погромами. «Также» означало здесь: как и в обширных частях Восточной и Юго-восточной Европы, прежде всего в Восточной Польше и областях Украины, охваченных гражданской войной, откуда приходили сообщения о погромах и резне все более устрашающего размаха и прибывали в Германию тысячи беженцев. Однако в Германии или Австрии о погромах речи не шло. Ни революционный переворот в ноябре, ни подавление «Спартаковского восстания» и последующие беспорядки весной 1919 г. не сопровождались заметными антисемитскими эксцессами.
Это относилось даже к Баварской советской республике, в которой тесно переплелись контрреволюционный и антисемитский моменты. В дневниковой записи Томаса Манна от 16 ноября 1918 г. говорится: «Угроза настоящего терроризма пролетариев… С другой стороны — погромные настроения в Мюнхене, сопротивление еврейскому правительству»{695}. Действительно, в нем боролись два чувства. Его отталкивал «еврейско-швабингско-радикалистский»[122] элемент, в котором он видел виновника хаоса революционной эпохи, и страшил «тип российского еврея, вождя мирового движения, эта взрывоопасная смесь еврейского радикального интеллектуализма и славянского христианского фанатизма», которому «Германия буржуазной культуры» (сам он относил себя к ней) должна противостоять «с напряжением всех сил и безоговорочным применением законов военного времени»{696}.
Эти «личные пожелания» Томаса Манна, явно направленные на восстановление буржуазного строя, не перечеркивали ту привлекательность, какую имели для него «русско-хилиастически-коммунистические» вопросы, которые он как раз в дни Баварской советской республики решил включить в «Волшебную гору», где они воплотились в многозначной фигуре еврейско-коммунистического иезуита Нафты. Его позиция в отношении внешней политики и политики союзов, близко подходившая к германскому варианту национал-большевизма, также осталась неизменной. После обнародования союзнических условий мирного договора в марте он уже стал подумывать о «новом национальном восстании», «пусть и в форме коммунизма, я не против»{697}. И до конца жизни он искренне желал для Германии взаимопонимания и прочной связи с Россией{698}.
В самосуде, учиненном солдатней над Розой Люксембург, Лео Иогихесом и Густавом Ландауэром, и в торопливо проведенных судах над вождями Баварской советской республики (такими, как Ойген Левине) свою роль, безусловно, сыграли антисемитские настроения. Но не менее ужасной была в конечном счете ненависть, обрушившаяся на Карла Либкнехта или красного матроса Карла Эгльхофера.
Чем большее значение придается антисемитским настроениям, тем труднее, впрочем, объяснить, каким образом в такой переломной фазе политикам, интеллектуалам, функционерам и активистам еврейского происхождения все-таки удавалось сыграть столь существенную роль. В период основания Веймарской республики в первый и единственный раз в германской истории ряд евреев находились на самой передней линии фронта политических событий как в либеральном и реформистском правительственном лагере, так и в лагере их конкурентов из радикальных левых кругов — и даже в лагере германско-национальной контрреволюции.
В совет из шести «народных представителей» входили Гуго Гаазе и Оскар Ландсберг. Отцом Веймарской конституции считался специалист по государственному праву Гуго Пройс, который стал министром внутренних дел в первом правительстве Шейдемана. Либерал Ойген Шиффер взял на себя руководство имперским казначейством, а в апреле 1919 г. его сменил Бернхард Дернбург. Оскар Кон стал младшим статс-секретарем юстиции. Эмануэль Вурм руководил важным ведомством по продовольственному снабжению армии. Во главе трех из четырех крупных федеральных земель стояли политики-евреи: Пауль Хирш в Пруссии, Георг Граднауэр в Саксонии, Курт Эйснер в Баварии. Людвиг Хаас был министром внутренних дел временного правительства Бадена. В руководстве Центрального совета, рабочих и солдатских советов одним из самых авторитетных членов считался Макс Коген-Ройс. И особенно заметно присутствие социалистов-евреев среди левых революционеров: Роза Люксембург, Лео Иогихес, Ойген Левине, КуртЭйснер, Густав Ландауэр, Эрнст Толлер, Эрих Мюзам, не говоря уже о Карле Радеке. Короче говоря, совершенно очевидно, что в ходе политического переворота евреи «вознеслись необычайно высоко, завоевав политическое лидерство и авторитет»{699}.
В одном из писем «Наблюдателя» в октябре 1919 г. Эрнст Трёльч под заголовком «Засилье евреев?» исследовал возникающую в результате этого напряженность. Трёльч констатировал, что «евреи, до сих пор жестоко угнетавшиеся в чиновничьей и официальной Германии, после революции (неизвестно каким образом) мгновенно очутились наверху» — как в парламентских представительных органах, так и в общественных учреждениях, и ниже, вплоть до окружных советов (ландратов). Да и «в кругах адептов чистого пацифизма, поборников нового интернационала и сторонников признания вины Германии евреи играли весьма значительную, хотя и не исключительную роль». Еще характерней была ситуация в литературе и прессе. «В значительной мере еврейство правит бал, оно формирует общественное мнение и всецело определяет то, что можно назвать эстетической культурой Германии. При этом еще совсем ничего не сказано о роли евреев в коммерции…»
В противодействии такой ситуации формировался национально-консервативный лагерь, который использовал «антисемитизм всех оттенков», чтобы «привнести распространенные инстинкты и страсти» в свою борьбу против республики и взвалить «на евреев и социал-демократов вину за революцию и поражение». Трёльч указывал своим читателям на то, что именно «германское… благодаря притоку с Востока все более смешанное еврейство» никак нельзя считать единым. «Вся идея сознательно установленного господства “еврейства” — просто досужий вымысел, в который могут поверить только такие дети в политике, как немцы». Напротив, речь здесь идет о «социологической проблеме меньшинства», сравнимого с кальвинистской или католической диаспорой в различных странах, проблеме, которая «ныне в ходе революции проникла также в политическую и конституционную жизнь, в партийное строительство и в крупные реформы».
Трёльч предсказал, что «действительное господство евреев» (отправная точка его рассуждений) будет «предположительно лишь временным явлением», которое не в последнюю очередь основано на том, «что так наз[ываемая] национальная интеллигенция, заняв чисто негативную позицию, стоит в стороне и устраняется сама». При этом еврейские интеллектуалы, как о них пишет уже Ницше, являются «живительной добавкой к немецкой тяжеловесности и филистерству». Не следует опасаться временного доминирования этой добавки при строительстве новой национальной культуры. Но о связанных с ним проблемах и трениях следует говорить «с полным спокойствием и уважением», не опасаясь, что «уже хотя бы одна характеристика какого-либо дела как “еврейского” будет сочтена антисемитской»{700}.
Если же серьезно отнестись к названному «делу», а именно к выдающейся роли еврейских интеллектуалов, политиков и активистов, в переломный период в конце Первой мировой войны обладавших сильнейшим влиянием на людей в социально- и культурно-историческом плане, то для объяснения ее предлагаются три версии.
Первая. Вероятно, еврейская часть населения в особой мере обладала такой социологической структурой, которая при переходе от старого «хорошего общества» с его системой избранных лиц и кастовостью, с его институтами, носившими печать сословности, — к республиканским партиям, союзам и институтам была особенно востребована, прежде всего в лице представителей «свободных профессий».
Вторая. Для немецких евреев в большинстве своем был характерен союз либерализма и социализма, благодаря которому они выступали за внедрение современных социальных тенденций и после политического переворота раньше других оказались готовыми к действиям. Без еврейского элемента (в социологическом и ментальном смысле) этот союз действительно был бы просто немыслим.
Третья. Еврейские интеллектуалы и революционеры благодаря их особому жизненному опыту и перспективам, а возможно, также благодаря определенным обычаям и свойствам их среды (любовь к письменной культуре, вкус к красноречию, отсутствие формализма, мобильность и т. д.), видимо, обладают специфическим дарованием, позволяющим им успешно действовать в роли ораторов и организаторов крупных масс, «оторвавшихся от своих корней» и находящихся в состоянии брожения и движения. То, что речь могла идти об исторически преходящей роли, было замечено лишь такими проницательными наблюдателями, как Трёльч.