Активизм против пораженчества

Активизм против пораженчества

В конце сентября Штадтлер впервые встретился у Генриха фон Гляйхена с кругом лиц различной политической ориентации, которые хотели «бороться с пораженчеством». «Мы также носимся с мыслью о том, как разжечь новое активистское народное движение, движение национальной и социальной окраски, чтобы предотвратить распад нации на буржуазию и пролетариат»^{637}.

17 октября, казалось, план начал претворяться в жизнь. Во время поездки с докладами по Южной Германии Штадтлер получил от Гляйхена телеграмму с настоятельной просьбой приехать в Берлин. Жене он написал: «Я еду на несколько дней в Берлин. Чтобы заняться революцией!.. Я ощущаю в себе призвание и силу, чтобы в этот час повелительным жестом указать путь всему немецкому народу… Революционное брожение, в котором мы живем, я воспринимаю как побудительную силу»^{638}. В «письме, нацарапанном карандашом во время ночной поездки в вагоне 3-го класса от Франкфурта-на-Майне до Берлина», снова жене (видимо, единственному человеку, которому он поверял свои личные фантазии о власти), Штадтлер уже видел себя в роли (контр)революционного диктатора, о чем он давно мечтал: «Для меня самое главное — превратить это заседание в подобное пожару политически-революционное движение против правительства и рейхстага. Может быть, “теневой парламент”. Назови его хоть “конвент”! Дело не в слове. Это движение должно отличаться от французского революционного и российского революционного тем, что консерваторы и социалисты, либералы и люди партии “Центр” будут участвовать в нем как национально ориентированные немцы. А лозунг такой: национальная оборона! Борьба против большевизма! Создание немецкого народного совета! Радикальные реформы в армии, в снабжении продовольствием, в социальной политике! Немецкий социализм!»^{639}

На упомянутом заседании, однако, собрался «лишь малый круг из 12–13 господ, которые загорелись моей идеей». Хотя Гельферих, формально еще остававшийся немецким посланником в Москве, и лидер христианских профсоюзов Адам Штегервальд выразили сочувствие, а майор Вюрц из военной пресс-службы также высказался в пользу «национального подъема, levee en masse», но штаб-квартира, которая должна была бы призвать к этому подъему нацию, молчала, с тех пор как потух «Людендорф, человек подлинной огненной воли»^{640}. Так что не оставалось ничего другого, как попытаться действовать с этой кучкой «парней», с той самой дюжиной господ, которые теперь каждый день собирались у Гляйхена и конституировали себя как «Объединение за национальную и социальную солидарность», короче — «Солидарии».

Насколько перепутывались при этом революционные и антиреволюционные импульсы, можно понять из одной записи в дневнике Паке, который до своего возвращения в Москву встретился со Штадтлером 23 октября в Берлине. Ведь и Паке пытался форсировать идею последнего политического и военного levee en masse, но под знаком «антиимпериалистической» боевой общности с большевистской Россией и чуть ли не по ее образцу. Впрочем, оба, кажется, не видели в этом никакого решающего противоречия. Паке записал в дневнике: «По утрам ко мне приходит Штадтлер, который рассказывает о своей деятельности в качестве агитатора, о планах основания советов: в лагерях социалистов и “Центра”… Говорю ему, что я все это нахожу прекрасным, но уж очень сомневаюсь, что “Центр” примет эту идею»^{641}. Еще характернее запись от 19 октября о заседании в «Германском обществе 1914 года», на котором пестрая публика обсуждала тезисы социолога Франца Оппенгеймера, причем некоторые «agents provocateurs[116]… вроде Штадтлера требовали создания советов рабочих и солдат»^{642}. Раздраженная характеристика явно относилась не к самому требованию Штадтлера, а к его непоследовательности, ведь он одновременно требовал и революции и контрреволюции.