Мировая война иными средствами

Мировая война иными средствами

Паке считал вполне возможным, что подобный революционный поворот, если такого же не произойдет в странах Антанты, перейдет в новую глобальную конфронтацию, в которой «союз могущественных, вооруженных, сытых и высокомерных наций» будет противостоять «группе обедневших государств», включающей и Германию: «Тогда действительно проблему мировой войны, которую русские на свой грубый лад намеревались превратить в мировую революцию, надо будет поставить заново… Но тогда мы с полным спокойствием могли бы подождать и сказать: мы еще не знаем, кто является победителем в мировой войне»^{556}.

Судьба Германии в любом случае зависит от ее связи с Россией. Ибо даже если большевики будут свергнуты, «в будущем перед нами предстанет совсем другая Россия, отнюдь не наивная, весьма предприимчивая, занятая идеями, пробудившаяся в национальном и человеческом отношениях Россия». Перед этой страной у Германии есть долг, который и для нее является величайшим шансом: «Английский империализм пришел в Россию только со своим золотом, с теннисными ракетками и политической деятельностью своих лож; а германский — с людьми, со своими заводскими мастерами, своими держателями акций, своей средней, коммерчески деловитой интеллигенцией и с Флотским союзом». Эту добрую традицию тем более необходимо продолжить сейчас, после мировой войны и революции: «Нынешняя прогоревшая Россия нуждается в умной рабочей силе. Ей в большом количестве нужны помощники, заводские мастера, инженеры, чтобы посредством восстановления хозяйства спасти то, что было приобретено в ходе революции и одновременно поставлено на кон…»^{557}

От самой Германии зависит, решит ли она задачу своего реформирования. При этом она могла бы, по мнению Паке, обратиться к богатому наследию «кайзеровской идеи» — которая явно очаровывала Паке, как и прежде. Древняя Римская империя германской нации являла собой «поразительную конструкцию, состоявшую из малых кругов», а те «были представлены самозваными вождями, которые, в свою очередь, служили вождям более высокого ранга, возглавлял же эту конструкцию император (кайзер), чья сила коренилась в свободном народе». Перенести эти древние организационные принципы в современную форму федерации советов и коммун — вот новая историческая задача для побежденной нации: «Только та Германия, которая создаст подобные социальные формы, более высокие по сравнению с теми, какие способна образовать Россия, сможет дать отпор любым вмешательствам извне. Такая Германия обретет новое значение в глазах всего мира»^{558}.

Кстати, в предисловии ко второму изданию своей книги, написанном в январе 1920 г., Паке продемонстрировал более твердую, чем прежде, убежденность в том, что российский большевизм не останется преходящим явлением: «Революция в России отстояла свою конструкцию, ее облик стал яснее. Это все еще не облик свободы и радости; да и как бы он мог быть таким? Это облик пуританской суровости и трезвости… очищенный в беспримерную эпоху страданий, но и оживлявшийся идеями, организаторскими и военными триумфами, которые в конечном счете являются триумфами душевных сил…»^{559} В действительности «российский кризис… есть только часть европейского, все виды российского фанатизма суть те же, что пробуждаются в остальной Европе». Между тем во всем мире имеется «множество форм и оттенков большевизма… от белого большевизма квакеров, вегетарианцев и пацифистов вплоть до черного и мстительного большевизма тех, кто привык носить военный мундир»^{560}.

На этом месте многие его читатели должны были споткнуться. Ибо под «черным большевизмом» демобилизованных людей в военной форме Паке в начале 1920 г. мог иметь в виду добровольческие корпуса и вооруженные отряды граждан, которые вскоре примут участие в путче Каппа, или фашистских чернорубашечников в Италии, которые, в свою очередь, вызывали в памяти прежних, постоянно поминавшихся российских «черносотенцев». Даже этот «черный большевизм» Паке относил теперь к тем видам фанатизма, которые, согласно Якобу Буркхардту, следует рассматривать «как подлинные знаки жизни» — как протест против «старого мира» с его «безграничным, развороченным хаотическим ажиотажем, лишенным уже какой бы то ни было корпоративной солидарности, отданным на произвол хищной заокеанской алчности хозяйством», а также разорванным, «вегетирующим в безответственной субъективности обществом»^{561}.