Противоречия и разногласия

Противоречия и разногласия

В действительности очень быстро стало ясно (и об этом часто говорили), что война ведется вовсе не с целью освободить страну и учредить в ней новый порядок, но — воспользуемся словами Геббельса — это «война за зерно и хлеб, за накрытый и изобильный стол к завтраку, обеду и ужину… ради сырья, резины, железа и руды»^{1168}. Подобное утверждение соответствовало высказывавшимся в узком кругу мыслям Гитлера о том, что «эти народы по отношению к нам в первую очередь имеют задачу служить нам в хозяйственном отношении», вот почему необходимо «вывозить с захваченных российских территорий все, что только можно вывезти». Поэтому не нужна и никакая новая «государственная организация»^{1169}, которая тем временем проектировалась в министерстве Розенберга по старым германским калькам стратегии «расчленения»: например, отделение независимой Украины и Белоруссии («Белорутении») от основной России, которую следует обкорнать до размеров древней «Московии»^{1170}.

Кроме того, Розенберг на внутреннем заседании до начала военной кампании загодя разоблачал лживость пропаганды, которая должна была ее сопровождать: «Мы ведем… сегодня не “крестовый поход” против большевизма, чтобы только навечно освободить “бедных русских” от этого большевизма, а чтобы осуществлять германскую политику… Война с целью создания неделимой России, таким образом, отметается. Сменить Сталина на какого-нибудь нового царя или даже националистического вождя, — это как раз и мобилизует против нас всю энергию»^{1171}. Тем самым подчеркнутый «антибольшевизм» этой захватнической и поработительной войны служил просто предлогом, чтобы ввести в заблуждение собственное население и мировую общественность. Но и речи о «славянских недочеловеках» и о якобы загубленной евреями «государствообразующей способности» русских скрывали подспудный страх перед потенциальной мощью Советского Союза как превращенной формы былой Российской империи.

Утверждение Ханны Арендт, что «свобода от содержания собственной идеологии характеризует внутренний слой тоталитарной иерархии»^{1172}, постоянно находит поразительное подтверждение в монологах Гитлера в ставке фюрера или в его «застольных беседах». Требуя держать покоренные народы России «по возможности на самом низком культурном уровне», он вместе с тем восхищенно говорил о Сталине. «И если Сталин в минувшие годы применял по отношению к русскому народу те же методы, которые в свое время Карл Великий применял в отношении немецкого народа, то, учитывая тогдашний культурный уровень русских, не стоит его за это проклинать». И уж подавно, разумеется, не следует ругать Карла Великого, которого Розенберг в своем «Мифе XX века» (Гитлер считал, что его невозможно читать) ославил как «истребителя саксов» только потому, что «он путем насилия создал единое государство»! Нуда, а как еще? Сталин, по словам Гитлера, записанным Генри Пикером, его штатным «Эккерманом», «тоже сделал для себя вывод, что русским для их сплочения нужны строгая дисциплина и сильное государство, если хочешь обеспечить прочный политический фундамент борьбе за выживание, которую ведут все объединенные в СССР народы, и помочь отдельному человеку добиться того, чего ему не дано добиться собственными силами, например получить медицинскую помощь»^{1173}.