Никакого Тауроггена[142]. 1920 год
Может создаться впечатление, будто некая сила исторической фантазии стояла за тем фактом, что первые непосредственные контакты офицеров обеих армий состоялись во время наступления Красной армии на Варшаву 12 августа на границе с Восточной Пруссией, где командиры частей, подчинявшихся командующему Западным фронтом Тухачевскому, представили направленному Министерством иностранных дел и рейхсвером майору Шуберту[143] «обширный список требуемых товаров для снабжения армии — от паровозов и автомобилей до лекарств и продовольствия»{790}. При этом представители обеих армий вполне естественно выступали как дружески настроенные партнеры. Однако при ближайшем рассмотрении ситуация оказывается не столь однозначной.
Так, Красная армия, продвигавшаяся по Восточной Пруссии, будила, разумеется, не только надежды, но и опасения. Воспоминания о «зверствах русских» в 1914 г. оставались еще столь же свежи, как и память о «красном терроре» в Прибалтике в 1919 г. Не было уверенности и в том, что Красная армия действительно будет, как обещано, уважать германские границы. Однако на эти страхи накладывались непосредственное ощущение отрезанности и надежда, что с помощью Красной армии можно будет отвоевать у Польши отнятые области и западнопрусский «коридор». Этим ожиданиям способствовало то, что уже первые советские командиры и комиссары, появлявшиеся с начала августа на границе, делали заявления, решительные чуть ли не до наивности. Цель их похода, говорили они, снова вступить в обладание Польшей, поскольку та принадлежала России, и возвратить бывшие германские области рейху. «Тогда русские и немцы сообща посчитаются с Францией»{791}.
В Зольдау, оторванном от Восточной Пруссии городе, населенном преимущественно немцами, Красную армию действительно приветствовали как освободительницу от польского господства, вывесив на домах черно-бело-красные флаги кайзеровской Германии. Усиливая сумятицу, красные командиры в ультимативной форме потребовали, чтобы рейхсвер немедленно вступал в освобожденные их войсками населенные пункты, на которые претендовала Германия, и там восстанавливал германскую администрацию, в противном случае предлагалось создавать местные советские органы{792}.
В связи с этим майор Шуберт на переговорах оказался в странном положении: он был вынужден все время уклончиво реагировать на настоятельное желание сотрудничать и предложения о союзе со стороны российских комиссаров и командиров, поскольку представители Антанты в Восточной Пруссии внимательно следили за ситуацией, а новое берлинское правительство, несмотря на его более национальную ориентацию, не собиралось всерьез в такой неясной и неопределенной ситуации идти на риск репрессалий со стороны западных держав, например в форме оккупации Рурской области. Красная армия производила (несмотря на всевозможные опасения) впечатление весьма дисциплинированных, хотя и не очень профессиональных и довольно потрепанных частей. Вместе с тем настойчивость, с какой красные командиры высказывали свои пожелания о снабжении, уже сигнализировала о том, что армия оторвалась от всех тыловых частей. Майор Шуберт вынужден был даже обеспечить их картами района их боевых действий{793}. Поход «на запад» оказался безрассудным.
Поэтому именно военные не удивились, когда Красная армия столь же внезапно отступила, как и появилась. Вскоре после этого более 50 тыс. красноармейцев вынуждены были бежать через границу в Восточную Пруссию, опасаясь окружения реорганизованными польскими частями. Там их разоружили и интернировали. Таким образом, весь польский поход российской революционной армии завершился катастрофой, заодно похоронившей все немецкие надежды на реванш.