Горький как живой русский миф
Горький как живой русский миф
Самой большой издательской удачей издательства «Малик» было приобретение в 1926 г. прав на издание собрания сочинений Максима Горького, что совпало с подготовкой возвращения Горького из эмиграции, а также с 60-летием писателя, отмечавшимся в 1928 г. Государственное издательство СССР, издавшее роскошное — и политически очищенное — семитомное собрание сочинений Горького тиражом 100 тыс. экземпляров, давало тем самым сигнал к началу всемирной кампании, в ходе которой Горький отныне провозглашался российско-пролетарским главой писателей — на стороне нового государственного и партийного вождя Сталина, — кумиром железной советской цивилизации и высокой социалистической классики.
Не прошло и десятилетия с тех пор, как голос Горького в дни российской революции 1917–1918 гг. зазвучал, поражая новой правдивостью и силой. Его заметки под названием «Несвоевременные мысли», в которых он резко критиковал погромные эксцессы революционных масс, а также путчистские планы и террор, осуществлявшиеся его большевистской партией[171], тщательно анализировались в германской печати и многократно перепечатывались. Со вниманием отнеслись также и к его примирению (относительному) с режимом Ленина, и к его призывам, порожденным национальным чувством, защищать Советскую Россию против интервенции западных держав — призывам, которые вполне вписывались в немецкие представления о глобальном произволе и господстве Антанты{992}. И напротив, его ядовитые выпады против «буржуев», «мелкой буржуазии», «монархистов» и «белогвардейцев», которыми он оправдывал красный террор в Гражданскую войну, вскоре опять стали вызывать раздражение. Вместе с тем стало известно, что он лично вступался за некоторых людей, приговоренных к смерти, или за умирающих от голода и холода сограждан и интеллигентов. Его эмиграция в 1921 г. выглядела поэтому логичной, вписавшись в картину исхода независимой интеллигенции.
В это время литературная слава Горького снова выросла благодаря выходившим томам его автобиографии — в них он в очередной раз существенно обновил свой образ как русский фенотип — и благодаря его «Воспоминаниям о Толстом», в которых была сформулирована претензия на роль преемника Льва Толстого. Во всяком случае Эдцард Нидден в своей статье в журнале «Кунст- унд культурварт» (1922) разразился следующими восхвалениями в стиле того времени: «Но как этот “мужик” Горький вобрал в себя, всосал в себя, отобразил в себе “барина” Толстого, как человек Горький — человека Толстого, ищущий — ищущего… все это действует как вспышка двойного пламени, когда два огня сливаются воедино». От этого образа Горького как нового «легендарного наставника» было недалеко до мифа о «новой России». А материал черпался как раз из его автобиографии: «Сотни впечатлений сливаются, образуя “жизнь”, тип переживания которой, страстный или равнодушный, сознательный или бессознательный, волевой или безвольный, магическим образом переходит на нас… когда в этом до ужаса четко и жутко отражается выживание русских в земном бытии; но это и есть жизнь, настолько глубоко схваченная силой цельной, наперекор всему не сломленной натуры, что мы, внутренне содрогнувшись, не можем отвести от нее глаз»{993}.
И снова возникает вопрос, когда, в какой стране еще так говорили о представителях искусства из другой страны. Эта мистификация была связана со стремлением немецких издательств по возможности законсервировать Горького в его традиционной роли писателя бродяг и «босяков». Лишь «маликовское» издание Горького, выходившее с 1928 г., вынудило немецких почитателей Горького распрощаться с полюбившимся стереотипом и присмотреться к будущей роли своего героя как главного государственного писателя Советского Союза рядом с его новым вождем Иосифом Сталиным[172].
У немецкого мифа о России был, однако, хороший желудок, который мог все переварить, он был все еще не прочь окунуть самые противоречивые явления в соус и поглотить их. О новом собрании сочинений Горького либеральная «Фоссише цайтунг» писала, что в нем раскрывается «подлинный пандемониум, жуткий, смехотворный и кошмарный, зачаровывающее изображение русского человека»{994}. Это читалось как прямой парафраз рекламы книжной гильдии им. Гутенберга, также издавшей сочинения Достоевского: «На его плечах поднялась молодая Россия, сильная, ничем не обремененная, глядящая на мир ясными глазами, в которых отражается свет нового утра»{995}. Литургические формулы стали взаимозаменяемыми.