2. Белоэмигрантский «активизм»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2. Белоэмигрантский «активизм»

На протяжении многих лет не только делались попытки объединить силы белой эмиграции, но и продолжалась в разных формах ожесточенная борьба против Советской власти. Белоэмигрантский «активизм» во второй половине 20-х и в 30-е гг., по мере сокращения общего фронта политической эмиграции, стал, может быть, более изощренным, более склонным к разным авантюрам. Зарубежный съезд, который сам был выражением белоэмигрантского «активизма», попыткой (правда, безуспешной) собрать силы для нового похода, при всех разногласиях по конкретным вопросам высказался вполне определенно за борьбу до конца, за борьбу разными способами. На съезде были сделаны и некоторые практические шаги в этом направлении — заслушан, например, доклад члена бюро Лиги по борьбе с III Интернационалом («Лиги Обера») Ю. И. Лодыженского. Докладчик, соблюдая особую осторожность, предпочел широко не освещать основные направления деятельности лиги. Он указал только, что штаб-центры, образованные ею в разных странах, должны привлекать к своей работе лиц, «сочувствующих борьбе с большевиками»1.

В своей книге «Профессиональный антикоммунизм. К истории возникновения» писатель и публицист Эрнст Генри посвятил много страниц «Лиге Обера». Согласно его данным, с 1924 по 1927 г. были проведены четыре международные конференции лиги — в Париже, Женеве, Лондоне и Гааге. Появились сообщения, что на пятой конференции в Женеве в 1928 г. присутствовали «виднейшие политики» некоторых стран2. Правда, имена их не были названы.

Известные врангелевцы стали доверенными корреспондентами «Лиги Обера». В Берлине таким корреспондентом был генерал фон Лампе, Он вел секретную переписку с Ю. И. Лодыженским, который находился в Женеве. Судя по этой переписке, усиленно собирались, введения о местных условиях, о возможностях вовлечения в эту организацию новых лиц. В начале /122/ 1928 г. было объявлено об учреждении постоянного секретариата русской секции лиги, который имел своих представителей в семнадцати странах.

Э. Генри приводит выдержку из циркуляра секретариата, опубликованного на французском языке в 1929 г. Мы находим здесь явно рекламные утверждения о том, что «лига укрепляется и растет изо дня в день», что она представляет собой «генеральный штаб антибольшевизма» и работает над осуществлением своих главных целей…3 Налицо были все те же попытки оказать сопротивление любому новому признанию Советского государства на международной арене, способствовать разрыву дипломатических отношений с СССР там, где они уже установлены. Весьма претенциозными выглядели заявления о «создании межправительственного союза для борьбы против большевизма» и об «окончательном устранении Коминтерна и большевистского правительства». Однако в жизни все оказалось гораздо сложнее. В некоторых странах национальные центры «Лиги Обера» существовали больше на бумаге, «объединяя горстки прожженных русских белогвардейцев и таких же местных маньяков и ультра»4. Русская секция явно преувеличивала свои силы и возможности. Попытка создания антикоммунистического «священного союза», как было задумано «Лигой Обера», позорно провалилась.

Антикоммунистическая лига была тесно связана с генералом Врангелем и другими руководителями РОВС — Российского общевоинского союза, наиболее крупной контрреволюционной организации за рубежом. В 20—30-х гг. РОВС развернул свои отделы и отделения во многих странах, сначала в Европе, а потом в Америке и Китае. По замыслу организаторов Союза он должен был стать чем-то вроде рыцарского ордена, члены которого связаны общим обетом. Где бы ни находился член РОВС, кем бы он ни работал, от него требовали дисциплины, боевой готовности и активности. В одном из документов Союза его цели были сформулированы лаконично и недвусмысленно: «РОВС с радостью пойдет на сотрудничество с государством, которое заинтересовано в свержении Советской власти и образовании в России общенационального правительства»5.

Штаб РОВС, расположенный на улице Колизе в Париже, протянул свои щупальца по всему миру. Здесь управляли довольно сложным хозяйством. Это было больше, чем военное министерство белой эмиграции. В 1932 г. М. Кольцов инкогнито, под видом французского журналиста, побывал в этом логове контрреволюции. О своих наблюдениях он рассказал потом в небольшом очерке. И мы можем представить обстановку этих комнат, почувствовать даже особый их запах— «кисловатый, с отдушкой аниса, сургуча и пыли». На деревянных стойках вдоль стен были расставлены книги, папки с делами, кипы старых бумаг. А на стенах портреты: Николай II, великий князь Николай Николаевич, Колчак, Врангель. Благообразные седеющие /123/ господа перекладывали на столах книги и бумаги. Это полковники, секретари штаба. Кольцов узнал и советские издания: пачка номеров журнала «Плановое хозяйство», комплекты «Красной звезды», «За индустриализацию», «Вестника воздушного флота». У полковников немало работы. Они строчат бумаги, составляют циркуляры, диктуют их машинисткам. Сколько лет прошло, замечает Кольцов, с тех пор как советские полки победили, разогнали и вышвырнули белую армию, развеяли ее клочья по ветру, а здесь, на улице Колизе, все еще пытались управлять разбитыми человеческими судьбами6.

В начале 30-х гг., по данным справки штаба РОВС, в Союзе были зарегистрированы 40 тыс. членов (а в 20-х гг. — до 100 тыс.). При этом указывалось, что в случае активных действий это число может быть увеличено в 2–3 раза. Солдат Деникина и Врангеля или казак, обманом посаженный на корабль и увезенный куда-нибудь в Аргентину, не мог и через десять лет вырваться из цепкой паутины. Большую часть РОВС составляли бывшие офицеры. Их возраст все время изменялся в сторону повышения. В начале 30-х гг. средний возраст младших чинов уже составлял 32–35 лет. Опаленные войной, лишенные родины, ожесточенные, многие из них ждали своего часа. Им вдалбливали, что их снова призовут в поход, и они еще надеялись встать под знамена белых полков. Наиболее одержимые в свободное от работы время садились за военные учебники, карты, схемы.

Главари РОВС издают приказы о создании целой системы кружков и курсов: низших — для подготовки унтер-офицеров, средних — для младших офицеров, высших — для штаб-офицерских должностей. В Париже под руководством генерала Н. Н. Головина, некогда профессора императорской Николаевской военной академии, работали Высшие военно-научные курсы, где бывшие офицеры и генералы изучали опыт гражданской войны, знакомились с организацией и боевой подготовкой Красной Армии. Цель курсов, говорилось в инструкции, помочь офицерам русской армии «следить за развивающимся военным делом, по возможности, за военной техникой, изучая наиболее интересную военную литературу Запада и Советской России»7.

Группы и кружки военного самообразования были созданы в Югославии, Болгарии, Бельгии, Англии и других странах. Вот выдержка из приказа по третьему отделу РОВС, центр которого находился в Софии: «Во всех полковых группах, всем офицерам, а также унтер-офицерам и вольноопределяющимся со средним образованием пройти повторительный курс по изданному в Париже учебнику для унтер-офицеров. Большие группы разбить на партии не более 10 человек»8. Было даже объявлено о приеме в полковые объединения молодых людей, достигших призывного возраста в эмиграции. Они должны были сдавать экзамены на чин унтер-офицера, а потом и на офицерский чин. /124/

Вся эта работа проводилась через отделы, которые охватывали членов Союза, проживающих на территории разных стран. В первый отдел (его начальником был генерал П. Н. Шатилов, который жил в Париже) входили: Франция с колониями, Англия, Италия, Голландия, Чехословакия, Польша, Финляндия. Центр второго отдела, начальником которого был генерал А. А. фон Лампе, находился в Берлине, и его влияние распространялось на Германию, Венгрию, Австрию, Эстонию, Латвию, Литву, Данциг. Сначала было создано пять европейских отделов, потом еще два североамериканских: к западу и востоку от Кордильер. Кроме того, председателю РОВС были непосредственно подчинены военные организации эмигрантов в Канаде, Южной Америке и Австралии. В 1928 г. был образован дальневосточный отдел РОВС, и его организации имелись в Дайрене, Мукдене, Харбине, Тяньцзине, Шанхае.

Прикрываясь вывеской организации комбатантов войны, РОВС развернул чрезвычайно активную контрреволюционную деятельность. Среди его генералов были еще полные сил белогвардейские военачальники, которые не могли смириться со своими поражениями, когда командармы Красной Армии прервали их генеральские карьеры. Генерал Шатилов, например, с которым встретился Михаил Кольцов, был активнейшим участником гражданской войны, боролся с Красной Армией на Северном Кавказе и на Украине, командовал кавалерийскими соединениями вплоть до конного корпуса, был ближайшим соратником, личным другом и бессменным начальником штаба Врангеля. Теперь в Париже в качестве начальника первого отдела РОВС он не только занимался поддержанием традиций белой армии, но и был одним из организаторов всей той деятельности, которая в закрытых документах называлась «тайной борьбой РОВС» и где использовались все средства: и разведка, и международный шпионаж, и политический террор.

В распоряжении руководителей РОВС находился так называемый «Фонд спасения России», из средств которого финансировалась разведывательная и подрывная работа этой организации в СССР. В документах Союза фонд еще называли «Особой казной для ведения политической работы по связи с Россией». По указанию великого князя Николая Николаевича руководство этой «работой» в РОВС было поручено генералу А. П. Кутепову, одному из самых беспощадных белогвардейских военачальников. Деньги поступали из самых разных источников. По сведениям, относящимся к 1927 г., одним из них был председатель «центрального объединения» А. О. Гукасов, который ежемесячно ассигновал РОВС определенные суммы. Членам Союза рассылались обращения, призывы вроде воззвания «Памятуйте о России». Все «чины», кому оно было адресовано, призывались, несмотря на тяжелое материальное положение, жертвовать в «Фонд спасения России» (помимо членских взносов, которые они должны были платить). Чтобы было ясно, куда идут /125/ средства этого фонда, здесь же пояснялось, что они расходуются «исключительно на противобольшевицкую работу». Каждый жертвователь, говорилось в другом документе РОВС, является участником широко разветвленной, самой большой активной организации в зарубежье9. При этом «жертвователи» предупреждались против излишнего любопытства. Нечего, мол, интересоваться, куда конкретно идут деньги, конспирация не позволяет отвечать на такой вопрос, иначе может пострадать успех «работы». И все же из-за того, как использовать средства фонда, возникали трения между Врангелем и Кутеповым, между Врангелем и великим князем.

В доверительной переписке руководителей РОВС высказывалось серьезное недовольство тем, что в разведывательной работе, которая велась под руководством А. П. Кутепова, имелись большие провалы. Постепенно выяснилось, что глубина их чрезвычайно велика. В одном из личных писем Врангеля имеется прямо-таки убийственное признание: «Попались на удочку ГПУ почти все организации, огромное большинство политических деятелей чувствуют, что у них рыльце в пушку, что углубление вопроса обнаружит их глупую роль»10. Генерал фон Лампе, которому было адресовано это письмо, сделал на полях около слов о политических деятелях пометку: «П. Б. Струве». Струве оказался, видимо, в «глупом положении» потому, что «добытая» им через Крамаржа — чехословацкого реакционного деятеля — крупная сумма была растрачена впустую. Деньги предназначались для Кутепова, для каких-то его разведывательных операций, но дело Кутепова, говоря словами Врангеля, рухнуло, как рухнули и все деньги, которые на это были добыты в разное время из всевозможных источников.

ВЧК — ОГПУ в 20-е гг. проводило смелые операции, в ходе которых чекисты сумели установить контакты со многими зарубежными контрреволюционными организациями, внедриться в Них, разгадать и предотвратить крупные антисоветские акции. Все это было похоже на детектив. И много лет спустя писатели Лев Никулин и Василий Ардаматский написали об этих событиях роман и повесть11, взяв за основу подлинные, невыдуманные факты.

Операции, получившие условные названия «Трест» и «Синдикат-2», проводились почти одновременно. Они разрабатывались под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского, его заместителя В. Р. Менжинского и начальника контрразведывательного отдела ВЧК — ОГПУ А. X. Артузова. В них участвовали видные чекисты Р. А. Пиляр, С. В. Пузицкий, В. А. Стырне, А. А. Ланговой, Г. С. Сыроежкин и др.

Ключевые роли руководителей монархической организации (операция «Трест») выполняли бывший действительный статский советник Александр Александрович Якушев (он же Федоров) и крупный военный специалист, бывший генерал царской армии Н. М. Потапов, перешедший на. сторону Советской власти /126/ с первых ее дней. «Трест» до 1927 г. успешно вел свою деятельность.

Прежде чем рассказать об этом несколько подробнее, вернемся ненадолго к 1923–1924 гг., когда проводилась операция «Синдикат-2». Она была задумана специально для завлечения на советскую территорию Б. В. Савинкова — одного из активных в то время руководителей зарубежной контрреволюции. Мы уже писали о его честолюбивых планах, о попытках активизировать действия созданного им «Народного союза защиты родины и свободы» (НСЗРиС). ГПУ учитывало эти обстоятельства.

Согласно разработанной в ГПУ «легенде», в Москве и других районах Советской России сформировалась и готовилась к выступлению подпольная антисоветская организация ЛД (либеральные демократы). Задача состояла в том, чтобы убедить Савинкова в силе этой оганизации, заставить поверить, что имеется возможность объединить ЛД и НСЗРиС, отделение которого якобы создано в Москве, что его будто бы ждут в России как признанного политического вождя. Молодой чекист Андрей Павлович Федоров (он же Мухин), которому была поручена роль члена ЦК ЛД, побывал в Вильно, Варшаве, Париже. Он встречался с Савинковым, его сподвижниками — Д. В. Философовым, Е. С. Шевченко, М. П. Арцыбашевым, вошел к ним в доверие и постарался убедить, что разногласия между «накопистами» и «активистами» в ЛД могут привести к расколу, если Савинков на месте не решит, кто прав.

Сохранились письма, которые писали из России полковник С. Э. Павловский и руководитель отделения НСЗРиС в Вильно И. Т. Фомичев. Оба были посланы Савинковым для проверки достоверности ЛД, но первый был арестован ГПУ и, спасая свою шкуру, писал то, что ему приказывали, а второй, оставаясь на свободе, стал жертвой разработанной ГПУ «легенды». В мае 1924 г., приехав второй раз в Москву, Фомичев присутствовал на инсценированном чекистами заседании руководства «контрреволюционной организации». После этого он писал Савинкову: «Встречаюсь с нашими общими друзьями и иногда принимаю участие на заседаниях главного правления, что дает мне возможность знакомиться с работой и главными членами правления, а также принять посильное участие в работе». Далее он сообщает, что письмо Савинкова главному правлению «фирмы» (ЦК ЛД) было получено через А. (А. П. Федорова) и обсуждалось на заседания. Письмо, уверял Фомичев, произвело хорошее впечатление, особенно «ваша поддержка осторожных…». Савинков, вероятно, не мог пройти равнодушно мимо следующего вывода Фомичева: «Все объединились в одной мысли: организация проделала большую подготовительную работу, накопила много сил и энергии, создала, благодаря имеющихся связей, благоприятные условия для работы, но нет опытного руководителя, т. е. вас, который мог бы эти силы, /127/ энергию, преданность делу умело и целесообразно использовать в интересах нашей работы»12.

Потом Фомичеву дали возможность выехать за границу. Вместе с ним поехал и А. П. Федоров. 16 июля Философов писал Савинкову из Варшавы: «Сегодня телефон из Вильны, приехали Терентьич и Андрей (Фомичев и А. П. Федоров, они же — «внуки»). Сержа нет (имелся в виду Павловский)… В чем дело, ничего не знаю»13. Через несколько дней Философов снова пишет о «внуках», которые уже прибыли в Варшаву. Самый главный вопрос, по его словам, — это свидание Савинкова с Павловским14. Но Федоров в это время вез в Париж письмо от Павловского, в котором тот писал Савинкову, что не может приехать из-за ранениями настоятельно предлагал ему выехать в Москву для руководства организацией. Философов спешит сообщить Савинкову свое мнение. Он считает «разумным» то, что говорили ему «внуки». «Теперь уже вам надо решить, — пишет Философов, — наступил ли подходящий момент или нет»15.

Савинков не стал ждать «выздоровления» Павловского и вместе со своими друзьями А. А. и Л. Е. Деренталь нелегально перешел советско-польскую границу. Он был арестован ГПУ в Минске, в 10 часов утра 18 августа 1924 г., а 27 августа в Москве начался судебный процесс. Операция «Синдикат-2» подошла к своему финалу.

Весть о суде над Савинковым и его признаниях вызвала за рубежом разные толки. Появились сообщения, что все будто бы было договорено с Савинковым заранее. Но вот уже после его самоубийства в газете «Последние новости» была опубликована статья А. А. Мягкова (мужа сестры Савинкова), который на основании изучения оставшегося архива Савинкова пришел к однозначному выводу: никакого предварительного соглашения у Савинкова с большевиками не было16.

Не менее напряженно развивалась операция «Трест». А. А. Якушев, как представитель «Треста», встречался в Берлине с заправилами Высшего монархического совета, установил контакты с руководителями РОВС. Состоялась важная встреча с генералом Е. К. Климовичем — бывшим директором департамента полиции, выполнявшим у Врангеля функции начальника разведки. При этом присутствовали В. В. Шульгин и бывший сенатор Н. Н. Чебышев — человек, очень близкий к Врангелю. А. А. Якушев вел свою роль прекрасно. «На диване сидел приличный господин, лет так под пятьдесят, — вспоминал потом об этой встрече Чебышев. — Держался спокойно, говорил без всяких жестикуляций… ни тихо, ни громко, гладко, самоуверенно, немного свысока»17.

Это была тонкая игра, и, чтобы вести ее, нужно было обладать железной выдержкой, незаурядной эрудицией, находчивостью и полемическим даром. Генерал Климович вынес благоприятное впечатление от свидания с Федоровым (Якушевым). А дальше действие переносится в Париж, где представителю /128/ «Треста» удается завязать отношения с Врангелем и великим князем Николаем Николаевичем. Вообще события этой эпопеи развертывались в разных городах: Москве и Ленинграде, Варшаве и Ревеле, Гельсингфорсе и Париже. В течение нескольких лет деятельность «Треста» создавала у главарей контрреволюции за рубежом впечатление реальной силы организации, позволила предотвратить многие террористические акты, которые готовились в это время. «В Федорова уперлась вся разведка Кутепова»18, — признавался Врангель после того, как операция «Трест» уже закончилась.

В результате действий «Трестам усилилась и внутренняя борьба в зарубежном лагере контрреволюции, в частности соперничество между Врангелем и Кутеповым. В орбиту «Треста» попадали все новые действующие лица: руководители Торгпрома, в том числе А. И. Гучков, идеологи евразийства, бывший премьер-министр В. Н. Коковцов. В рамках этой операции была осуществлена и поимка известного английского разведчика Сиднея Рейли.

Объявленный Революционным трибуналом врагом народа и в 1918 г. приговоренный (заочно) к расстрелу, Рейли не прекращал выступать организатором контрреволюционных заговоров, актов террора и диверсий, направленных против молодой Советской республики. Известно, что судьба свела его с Б. Савинковым, они были друзьями и Рейли даже принимал участие в налетах савинковских банд на советскую территорию. Сидней Рейли считался знатоком России и одним из лучших агентов «Интеллидженс сервис». В свободное время он вел в Лондоне светский образ жизни и пользовался репутацией человека, живущего на проценты с капитала.

Всякий раз, когда нужно было выполнить особенно трудное и грязное поручение, Рейли исчезал. О нем писали, что он почти не скрывал своей затаенной мечты быть спасителем мира от большевиков, прослыть Наполеоном XX века. Опытный разведчик, получив от Кутепова необходимые подтверждения, поверил в «Трест», в возможность контрреволюционного переворота и направился через Финляндию в Россию. В нашей печати рассказывалось о том, как начальник погранзаставы Тойво Вяхя, игравший роль сочувствующего «Тресту», встретил Рейли на границе. Потом, соблюдая необходимую осторожность, они ехали на двуколке, меся жидкую грязь, до станции Парголово, а оттуда на поезде в сопровождении Якушева Рейли направился в Ленинград. Это было 25 сентября 1925 г.

После дня, проведенного в Ленинграде, выехали в Москву. Воскресный день 27 сентября Рейли провел вместе с «руководителями» «Треста» на даче в Малаховке. Вели оживленную беседу, и Рейли давал советы, как достать денег на контрреволюционную работу, называл два возможных источника: нелегальную отправку за границу музейных ценностей и сотрудничество с английской разведкой. Сразу после беседы Рейли был /129/ арестован и доставлен в ОГПУ, где дал показания. Приговор Революционного трибунала был приведен в исполнение 5 ноября 1925 г.

Вскоре под наблюдением «Треста» была проведена еще одна акция, наделавшая в свое время много шуму. В конце 1925 — начале 1926 г. в Советской России побывал В. В. Шульгин. Им двигало прежде всего желание узнать о судьбе своего сына, который провал в годы гражданской войны. Но в то же время сам факт, что такой человек, как Шульгин, выдающийся деятель «белого движения», совершил безнаказанно рискованное путешествие, создавал впечатление большой силы «Треста», который обеспечил это предприятие. По возвращении Шульгин написал книгу «Три столицы», изданную в Берлине. В ней он рассказал о своем посещении Киева, Москвы и Ленинграда. Книга Шульгина откровенно, без всяких прикрас и вуалей, обнажает настроения, чувства, классовую позицию ее автора — непримиримого в то время врага Советской власти. И вместе с тем действительность оказалась сильнее многих его предубеждений. Он ожидал увидеть вымирающий русский народ, а увидел «несомненное его воскресение». Шульгин стал ощущать, что он входит в повседневную жизнь, интересуется ее деталями, сживается с нею. Прочитав в «Красной газете» статью по техническому вопросу, Шульгин вдруг взялся за перо и дополнил высказанные в ней мысли своими соображениями, а потом отослал заметку для напечатания в ту же газету, только подписал ее вымышленным именем и старательно изменил почерк. Шульгин заметил, что, оказавшись в России, быстро теряешь «отвращение к тамошней жизни, которое так характерно для эмигрантской психологии». В России ощущаешь, рассуждал он, что можно и при Советах работать над какими-нибудь изобретениями или научным трудом и «радоваться всяческим достижениям»19.

Стремясь спасти свой «престиж» после многих провалов, зарубежная контрреволюция предпринимает в 1927 г. попытки организации ряда террористических актов. Эти выступления проходили на общем фоне обострения международной обстановки, усиления антисоветской кампании, которую в то время разжигали и направляли британские империалисты. 23 февраля 1927 г. английское консервативное правительство выступило с нотой, в которой выдвигались необоснованные обвинения в адрес Советского Союза.

12 мая в Лондоне был произведен налет на помещения советского торгпредства и англо-русского кооперативного общества для ведения торговых операций между СССР и Англией («Аркос»). Налетчики обыскали все столы и шкафы, взломали сейфы. А незадолго до этого, в апреле, банды Чжан Цзолина в Пекине устроили инспирированный Англией налет на советское полпредство. Следующим шагом в нагнетании антисоветской истерии был разрыв 27 мая 1927 г. английским кабинетом /130/ министров торговых и дипломатических отношений с СССР. Эта акция была объявлением нового «крестового похода» против страны социализма, сигналом в тех сложных условиях для форсированной подготовки войны.

Выступая с интервью, опубликованным «Правдой» 26 мая 1927 г. в связи с действиями английского консервативного правительства Болдуина, заместитель народного комиссара по иностранным делам М. М. Литвинов напомнил, что оно пришло к власти, использовав во время избирательной кампании подложный антисоветский документ — так называемое «письмо Зиновьева». За все время своего существования это правительство не прекращало антисоветских интриг, имевших целью изолировать Советский Союз, ослабить его, чтобы с большим успехом его уничтожить. Действуя открыто против СССР, английское правительство надеялось, что это будет примером для антисоветских выступлений в других капиталистических странах.

Такой ход событий явно устраивал авантюристические элементы белой эмиграции. «За последнее время международная обстановка решительно изменилась в нашу пользу» — этими словами А. И. Гучков начинал свое строго доверительное письмо П. Б. Струве. Для некоторых стран, рассуждал Гучков, борьба с большевизмом стала вопросом национальным: «Для Англии, например, вопрос крушения Советской власти, и притом в ближайшие годы… стал вопросом жизни и смерти». Он писал о создании «новых русских активных групп», о разработке «новых русских активных планов» применительно к новой обстановке, складывающейся в Европе вокруг «русского вопроса». Гучков надеялся, что все это встретит обновленный интерес и среди правительств, и среди политических партий, и среди иных групп. Как будто, утверждает он, и в Европе сейчас просыпается «активизм» по отношению к Советской власти. Но обстановка такова, что, но мнению Гучкова, «старые пути» — создание своих либо «белых» русских фронтов — этому «активизму» заказаны, и «без нас» (т. е. без зарубежной русской контрреволюции) он не обойдется. «Как видите, — уверял Гучков Струве, — задача, которая предстоит нашей группе, ясна, и, как видите, она не безнадежна» Гучков советовался со Струве и по сугубо практическому вопросу — как «конструировать» террористическую группу. Он напоминал», что Струве назвал одно-два имени, два-три имени назвал Гучков. В заключение Гучков сообщал, что получил письмо от Врангеля, который, отправился на Балканы в объезд частей своей армии и к 1 июня (1927 г.) предполагает быть в Париже. «Очень хотелось бы к этому времени продвинуть наше дело настолько чтобы и его приобщить к нему»20.

Примечательно в этом отношении также заявление, сделанное через год Н. А. Цуриковым — одним из пропагандистов белого террора. Он писал 26 мая 1928 г. в одной эмигрантской газете, что летом 1927 г. противобольшевистский лагерь приступил /131/ к активной террористической борьбе внутри России. И действительно, в ночь со 2 на 3 июня (всего через несколько дней после разрыва Англией дипломатических отношений с СССР) имела место попытка осуществить крупную диверсию в Москве21.

Эта акция белогвардейцев была своевременно пресечена и стоила жизни террористам. Оказалось, что их группу возглавляла племянница генерала Кутепова, известная террористка М. В. Захарченко-Шульц, в течение ряда лет очень активно участвовавшая в антисоветской борьбе. Вместе с ней действовал бывший савинковец Стауниц-Опперпут. После провала акции террористы двинулись из Москвы к западной границе. Но здесь местные жители — смоленские и витебские крестьяне приняли самое активное участие в их обнаружении. Сначала в 10 верстах от Смоленска, застигнутый крестьянской облавой, был убит Опперпут. Захарченко-Шульц и еще один террорист — Вознесенский пытались скрыться на захваченном ими автомобиле. Когда же водитель испортил машину, они бежали, но в районе станции Дретунь наткнулись на красноармейскую засаду и погибли во время перестрелки.

Тайная и явная борьба зарубежной контрреволюции и иностранных разведок против Советского государства достигла в то время высокого накала. Убийства из-за угла, покушения, диверсии, изготовление фальшивок — все ее способы перечислить было бы очень трудно. В «Правительственном сообщении», а также в сообщении «От коллегии Объединенного государственного политического управления», опубликованных 9 и 10 июня 1927 г., назывались многие факты, указывающие на открытый переход к террористической и диверсионно-разрушительной борьбе со стороны монархической белогвардейщины, действующей из-за рубежа.

Достаточно сказать, что только 7 июня в разных местах были совершены три крупные террористические акции. В этот день на главном варшавском вокзале посол СССР в Польше П. Л. Войков получил четыре пулевых ранения в область сердца и легких и скончался в больнице. Его убийцей оказался монархист-эмигрант Б. Каверда. В тот же день в Белоруссии в результате диверсии погиб видный чекист И. Опанский, а вечером группа террористов-монархистов, перешедших из Финляндии, бросила бомбу во время заседания партийного клуба в Ленинграде. В результате взрыва было ранено около тридцати человек. Террористы — офицеры-белогвардейцы Строевой, Самойлов, Болмасов, Сольский, Адеркас — были задержаны и в сентябре предстали перед судом. Все они сотрудничали с иностранными разведками, неоднократно переходили границу для сбора шпионских сведений.

В ходе судебного разбирательства выяснилось, что в марте 1927 г. в Териоках (на явочном пункте финской разведки) состоялось совещание террористов, на котором присутствовал /132/ генерал Кутепов. Он заявил о необходимости «немедленно приступить к террору», указывая, что английское и другие иностранные правительства дадут деньги только в том случае, если белая эмиграция докажет свою жизнеспособность тем, что будет активно бороться с Советской властью22. Один из террористов, Ларионов, врангелевский офицер, которому удалось бежать за границу, в разговоре один на один с генералом фон Лампе тоже признался, что «работал по поручению Кутепова»23.

Установленные на том процессе в Ленинграде связи террористов-монархистов с английской разведкой теперь подтверждаются еще свидетельствами Врангеля из его переписки. «К сожалению, — писал он из Брюсселя, — процесс удачно использовался большевиками с целью доказать вмешательство Англии во внутренние дела России»24. Врангель жаловался, что эти события помешали ему поехать в Англию, так как Министерство иностранных дел отказало в визе, опасаясь враждебных выступлений в печати и запросов в парламенте.

Факты говорят и о том, что в период непосредственно после разрыва английским правительством Дипломатических отношений с СССР некоторые белоэмигрантские организации пытались играть своеобразную роль маклера. Вот как рассуждал тот же Врангель: ««Русский вопрос» — это главный козырь настоящей политической игры. Для того, чтобы одна из сторон могла заглянуть в карту другой, «русский», имеющий возможность говорить и с той, и с другой стороной, может весьма пригодиться»25.

В данном случае речь шла о тайных встречах известного врангелевца фон Лампе с неким Феттером — представителем влиятельных германских кругов. Полагая, что Врангель и его организация тесно связаны с английскими верхами, Феттер пытался выяснить мнение руководителей РОВС о планах Англии по борьбе против Советской России. Его интересовало, какое место в этих планах отводится Германии, по отношению к которой Англия в то время проводила своего рода политику заманивания. Вопрос ставился еще более конкретно: что получит Германия за участие в выступлении? Крайне интересовали Феттера и проблемы использования Польши в этой борьбе26.

Известно, что правительство буржуазной Польши вынашивало далеко идущие воинственные планы. В польских политических кругах открыто говорилось, что Англия уже выработала программу польско-германского примирения, необходимого для похода против СССР. Злодейское убийство советского посла бросало новую искру в накаленную атмосферу. Оно находилось в связи с целой серией враждебных Советскому государству актов. Несмотря на то что в Польше среди белоэмигрантов были произведены аресты (правда, через несколько дней всех арестованных выпустили), действия белоэмигрантских террористов здесь не прекращались. Была даже попытка взорвать здание советского /133/ посольства: бомбу большой разрушительной силы обнаружили в дымоходе27.

В современной историографии Польши «восточная политика» этой страны в межвоенный период характеризуется особой антисоветской направленностью. Вдохновляемая идеями Ю. Пилсудского, такая политика преследовала цели расчленения территории Советской России, создания под эгидой Польши федерации небольших буржуазных государств. Применительно к такой политике в Польше употреблялся термин «прометеизм». Польский историк С. Микулич, автор книги о «прометеизме», пишет о его происхождении: «Революция и гражданская война обрекли на эмиграцию не только «белую» Россию, но и «белых» украинцев, грузин, азербайджанцев, армян, татар и представителей других народов». Они создали в Париже эмигрантскую организацию «Прометей» (с журналом под таким же названием), где за именем героя античности скрывалось антисоветское по самой своей сущности движение, ставившее целью не только отделение той или иной территории от России, но и ликвидацию там советского строя. «Польша являлась соседом Советской России, — продолжает Микулич, — и поэтому все так называемые «прометейские» планы создания независимых государств на территории бывшей империи против Советского Союза не могли не заинтересовать польское правительство»28. Оно пыталось использовать эти планы для осуществления собственной националистической программы созидания великой Польши «от моря до моря». Правда, отмечает Микулич, даже апологетами Пилсудского признается, что эта программа была нереальной.

Надежды на польско-советскую войну оказались несостоятельными. Немаловажную роль здесь играло то обстоятельство, что попытки Англии втянуть в это время в антисоветский блок Германию были безуспешными. В этой стране проявлялась определенная заинтересованность в поддержании с СССР нормальных отношений и развитии с ним торгово-экономических связей. Такая же картина наблюдалась в Италии, Скандинавских странах, во Франции. 17 сентября 1927 г. Совет министров Франции принял решение, в котором говорилось, что «в настоящее время ничто не оправдывает разрыва дипломатических отношений» с СССР29.

Межимпериалистические противоречия проявлялись и. в том, что французские политики не хотели поддерживать Англию в разрыве отношений с Советским Союзом. Белоэмигрантские деятели болезненно, реагировали на такой курс французского правительства. В письме на имя министра иностранных дел Франции А. Бриана руководители Национального комитета А. В. Карташев и М. М. Федоров выражали недоумение по поводу желания «поддерживать связи с правительством Советов». Они пытались убедить Бриана не руководствоваться здесь мотивами «простой выгоды», поскольку «неустойчивое положение /134/ в России должно кончиться». А тогда, угрожающим тоном предупреждали авторы письма, «занявшие «передовые позиции» под протекторатом Советов будут изгнаны, а не сообщавшиеся с ними, подобно правительству САСШ, будут приглашены национальной властью на условиях наибольших привилегий…»30. Такие угрозы, однако, мало действовали. Антисоветская политика терпела провал. Прошло немного времени, и новое английское правительство, сформированное лейбористами после выборов 30 мая 1929 г., вынуждено было восстановить дипломатические отношения с СССР. И снова следует обращение, на этот раз к английскому премьеру. Председатель Российского финансового торгово-промышленного союза Н. X. Денисов предупреждает, что этот «жест по адресу Советской власти явится помощью русским большевикам»31.

Между тем в правом лагере эмиграции, в его верхушке, произошли важные персональные изменения. 25 апреля 1928 г. в Брюсселе умер Врангель, а менее чем через год, 5 января 1929 г., та же участь постигла великого князя Николая Николаевича. Председателем РОВС стал генерал Кутепов.

На банкете, устроенном в его честь политическими и общественными организациями белой эмиграции в Париже, Кутепов призывал не предаваться оптимистическому фатализму и не ждать, когда «все совершится как-то само собою». Почувствовав себя лидером, он с большим апломбом заявляет: «Нельзя ждать смерти большевизма, его надо уничтожить»32.

Незадолго до этого, в марте — апреле, Кутепов совершил поездку в Югославию и Чехословакию. Он был принят королем Александром и чехословацким политическим деятелем Карелом Крамаржем, много выступал и всюду говорил, что будет проводить в жизнь решение о сохранении кадров армии и воинских организаций. Выступая перед казаками-кубанцами в Сербии, он договорился до того, что заявил: сигнала «поход» еще нет, но сигиал «становись» уже должен быть принят по всему РОВС33. А в это время многие из тех, кому генерал, в который уже раз, обещал скорый поход, страшно бедствовали. Экономический кризис, охвативший капиталистические страны, не пощадил и чинов РОВС. В январе 1930 г. в Париже неожиданно и бесследно генерал Кутепов исчез. Вышел утром из дома и больше не возвращался. Буржуазные французские газеты публиковали самые чудовищные измышления. Каждый день создавались новые гипотезы, похитителей видели то там, то здесь. Потом дело замерло — похитителей так и не нашли. В РОВС же после этого события, как указывалось в одном документе, никаких изменений «в… конструкции и идеологии не произошло»34.

Новым председателем Союза был назначен генерал Е. К. Миллер. Говорили, что он вовсе не самый умный, или самый активный, или самый храбрый из белых генералов. Скорее по природе своей нерешителен и кабинетен. Но у нет были активные /135/ помощники — генералы Ф. Ф. Абрамов, П. Н. Шатилов, адмирал М. А. Кедров. Последний когда-то руководил эвакуацией врангелевских войск из Крыма, а в эмиграции был председателем Российского военно-морского союза.

Миллер стал непосредственным распорядителем «Фонда спасения России», о назначении которого уже говорилось. Судя по всему, новый председатель ничему не научился и во всеуслышание заявил, что «работа по связи с Россией» (за этой формулой скрывалась вся контрреволюционная деятельность на территории СССР) теперь более нужна, чем когда-либо. Он призывал как можно более энергично собирать деньги в этот фонд. «Если бы каждый эмигрант ежемесячно вносил хотя бы по 1–2 франка…» — ставил он риторический вопрос. Пытаясь показать «общественному мнению», что РОВС представляет еще силу, которая проявит себя в будущем, генерал Миллер в беседе с корреспондентом «Возрождения», запись которой была опубликована 4 июня 1930 г., назвал мелкими булавочными уколами всякие «бессистемные покушения, нападения на советские учреждения и поджоги складов». Теперь, объявил председатель РОВС, вопрос должен сводиться к организации и подготовке крупных выступлений, к согласованности действий всех подчиненных ему сил.

Это заявление было для печати. А в конфиденциальных документах подчеркивалась важность организации систематического террора, необходимость подготовки кадров для партизанской борьбы в тылу Красной Армии в случае войны с СССР, а также кадров для полицейской и административной службы «во временно оккупированных русских областях». Вступив в должность председателя РОВС, генерал Миллер обратил внимание на подрастающее поколение эмиграции, стараясь за его счет как-то восполнить постоянное сокращение числа активных членов Союза. Он проявил даже неожиданную энергию, когда поставил задачу организовать некоторые элементы из эмигрантской молодежи, дать им воинское образование и воспитание. Больших результатов эта деятельность не дала, но в Париже некоторое время действовали военно-училищные, а в Белграде — унтер-офицерские курсы, непосредственно связанные с так называемым Союзом русской национальной молодежи. В Чехословакии, где среди эмигрантов была довольно значительная прослойка студентов, сохранилась их связь с РОВС, многие из них продолжали числить себя в рядах армии. Направившись в июне 1930 г. в Югославию и Чехословакию, Миллер, как можно понять по краткому отчету об этой поездке, говорил там о развитии и укреплении воинских организаций РОВС. Он встретился с королем Александром и военным министром Хаджичем, а также с чехословацкими видными государственными деятелями (фамилии не были названы в отчете) и заручился их поддержкой35.

Внешне все выглядело весьма солидно. Было принято, например, /136/ решение о создании в Чехословакии самостоятельного отдела РОВС. Издавались приказы по вопросам внутренней дисциплины, о новых назначениях, проводились собрания по разным случаям. Вот приказ от 1 июня 1930 г., согласно которому «воинские чины», состоящие в рядах Союза, должны были иметь при себе удостоверение (личную карточку). Или другой приказ, датированный 23 марта 1931 г., об учреждении должности начальника кавалерии и конной артиллерии РОВС и о назначении на эту должность генерал-лейтенанта Барбовича36. Правда, в распоряжении Союза не было, видимо, ни одной лошади, но здесь явный намек на то, что придет еще время и появится настоящая кавалерия. Вообще, надо сказать, генерал Миллер слишком увлекся, расписывая боевую готовность РОВС. Корреспондент газеты «Санди таймс», ссылаясь на беседу с Миллером, утверждал, будто бы генерал заявил, что за одну ночь может поставить армию на ноги. По этому поводу Миллер вынужден был дать в газете «Возрождение» 6 января 1931 г. разъяснение, что его неправильно поняли.

Действуя по принципу «все средства хороши», зарубежная контрреволюция широко использовала такую форму антисоветской борьбы, как фабрикация различных подложных документов. В Вене, Лондоне, Берлине были созданы целые фабрики фальшивок. Берлинская газета «Руль» как-то опубликовала следующее объявление: «Русское информационное агентство «Руссино», Анзбахерштрассе, 8–9… зарегистрировано германскими властями. Принимает заказы на сведения о деятельности Коминтерна в мировом масштабе. Корреспонденции и сведения о положении дел в России. Требуются корреспонденты. Вознаграждение по соглашению. Прием от 5? до 7? часов вечера. Директор С. М. Дружиловский»37. Этот факт приводился на суде по делу Дружиловского, который состоялся в Москве в июле 1927 г.

Дружиловский, один из «фабрикантов» фальшивок, был задержан при нелегальном переходе советской границы. В прошлом царский офицер, потом эмигрант, он сотрудничал с польской, французской и другими разведками. Вместе с Геральд-Зивертом и другими белогвардейцами занялся в Берлине составлением фальшивок о Советском Союзе и Коминтерне. Среди этих фальшивок и так называемое «письмо Зиновьева», которое якобы было послано им как председателем Исполкома Коммунистического Интернационала руководству английской компартии. Это «письмо», в котором перечислялись различные способы организации государственного переворота и захвата власти коммунистами, послужило поводом для обвинения Советского правительства во вмешательстве во внутренние дела Англии38.

Всю американскую и европейскую печать обошла другая фальшивка — «Приказ Коминтерна о вооруженном выступлении в Болгарии 16 апреля 1925 г.» с точным перечислением по пунктам расписания выступления. Эта фальшивка была использована /137/ правительством Цанкова в Болгарии для развязывания там террора против коммунистов. На суде Дружиловский признал себя виновным в том, что в 1925–1926 гг. по заданию разведывательных органов иностранных государств составлял подложные документы, исходящие якобы от Советского правительства и от Коминтерна39.

Позже в Берлине состоялся процесс по делу белоэмигрантов Орлова и Павлуновского, также обвинявшихся в подделке документов. Они, например, сфабриковали документ, который должен был «доказать», что ряд видных американских деятелей — сторонников развития американо-советской торговли и установления дипломатических отношений между двумя странами, в том числе председатель иностранной комиссии американского сената Бор, «подкуплены большевиками»40. Германские власти вынуждены были судить мошенников, разоблаченных неопровержимыми уликами (однако наказания они фактически не понесли). Выступавший на этом суде эксперт доктор Фосс указал на слишком грубые приемы подделки. От русских эмигрантов, по его мнению, вообще не следовало брать никаких сообщений о русских делах41.

Фальшивками пользовались те, кто пытался нажить на грязных махинациях политический капитал. Подделывали документы, векселя, советские червонцы. В 1930 г. была разоблачена целая шайка фальшивомонетчиков во главе с белоэмигрантами Карудеидзе и Садатирашвили, пытавшихся засылать в Советский Союз фальшивые червонцы, надеясь таким образом подорвать его кредит.