1

Стояла гиблая, бесснежная зима. Мрачно и тревожно было на Москве в эту зиму: от самого Воздвиженья ждала Москва набега крымцев. Лазутчики ещё до первых распутиц доносили царю и боярам о суматохе и сборах в Крымской Орде…

Царь был сумрачен, но спокоен. Казалось, жила в нём какая-то тайная надежда, и он смиренно вверялся ей, а может, и вправду не страшился Девлет-Гирея с его дикой Ордой и ждал терпеливо исхода. Только всё могло быть иначе, и мысли царя, и задумы могли быть смелей и дерзостней! Кто мог разгадать их — он и Богу не поверял своих дум и намерений.

По Москве ползли слухи, будто бояре в сговоре с крымцами и только ждут их прихода, чтоб отворить ворота города. Посадские кричали на площадях, что царя опоили колдовским зельем и спрятали в каком-то замосковном монастыре, чтобы он не смог помешать им.

Посадский народец буен и дерзок. Ежели посадские начинают роптать — жди бунта. В год государевой свадьбы, когда случился на Москве великий пожар, такой великий, что полгорода выгорело с посадами и слободами, это они, посадские, выволокли из Кремля родича царского князя Юрия Глинского и отсекли ему голову на торгу, где казнили в обычай разбойников, а после явились в село Воробьёво, к самому царю, требовать, чтоб он выдал им бабку свою Анну Глинскую — за то, что будто она своим волховством Москву выпалила.

Посадские ропщут от страха за животы свои да за пожитки… Подступит крымец к Москве — бояре, да служилые, да купцы с добром своим да с семьишками в Кремле спрячутся, отсидятся, а им, злосчастным, Чертольским да Арбатским, Дмитровским да Покровским нет защиты от крымцев. Возьмут они город или не возьмут, а посад непременно разорят, пожгут…