1

Тревожная переполошенность ворвалась в спокойную, размеренную жизнь удельной Старицы. Князь Владимир прислал с дороги гонца с известием, что едет в Старицу вместе с царём.

Княгиня Ефросинья, получив это сыновье известие, всю ночь простояла на коленях перед образами… Окатила её тревога — как из ушата выплеснулась на неё, до самых глубин души добралась, и она впервые почувствовала, что боится встречи с царём. Страх, и ненависть, и злоба смешались в ней, и она молилась, молилась и просила Бога помочь ей выстоять в этом тяжком испытании, выдержать, не сломиться, не преступить своей души, изнасиловав её смирением перед тем, кто был для неё ненавистней всех.

Не знала она, чту повлекло в Старицу Ивана, десять лет упорно обминавшего её — с той самой поры, как отхворал он своей страшной болезнью, во время которой силой заставил её присягнуть своему наследнику. Десять лет всё велось им так, будто Старицы вовсе и не было: князя Владимира принуждал жить в Москве, на глазах у себя, и держал его во всех делах чуть ли не вровень с остальными боярами, лишь на пирах отдавал ему первенство перед всеми и усаживал рядом с собой. В Старицу князя отпускал редко — только затем, чтобы собрать войско перед походом, и перед походом же вспоминал и о самой Старице, расписывая на неё посоху и военные припасы, которых всегда расписывал сверх меры. Удел своего младшего брата Юрия оберегал как зеницу ока, а Старица была ему бельмом. Знала Ефросинья, что он не преминул бы избавиться от этого бельма, если бы не боялся, что в защиту князя Владимира могут выступить разом все бояре, совладать с которыми он ещё не мог. Он ждал, готовился, обретал силу, и этот его неожиданный приезд — не предвестник ли того, что он наконец-то обрёл её? Не затем ли он едет, чтобы здесь, в Старице, в самое сердце последней на Руси ещё не принадлежавшей ему земли, в полной мере ощутить свою обретённую силу и окончательно уверовать в неё?!