ПОБЕДОНОСНЫЙ ФРЕДЕРИК-ХЕНДРИК И РАЗОБЩЕННЫЕ РЕГЕНТЫ, 1629–1632
Только по прошествии зимы 1628–29 гг., когда силы Католической Лиги отступили, стало понятно, насколько сильно война за Мантуанское наследство изменила баланс сил в Нидерландах. Голландцы придерживались оборонительной позиции непрерывно с 1604 года. Но сейчас внезапно появилась возможность разорвать кольцо испанцев, окружавших республику. К февралю 1629 года инфанта Изабелла в Брюсселе стала чрезвычайно озабочена. Она предупредила Филиппа, что если голландцы возьмут в осаду Бреду или Хертогенбос, «у нас не останется пути к спасению»{1613}.
Фредерик-Хендрик торопился получить выгоду от затруднительного положения, в котором оказалась Испания. Но в это же время существовала угроза внутренних трудностей. Крупное наступление неизбежно нуждалось в дополнительных войсках, оснащении и снабжении и, таким образом, в денежных средствах. Но из-за недавнего фурора в Амстердаме контрремонстрантские города не имели желания сотрудничать. Они предпочитали состояние статичной войны, что требовало меньше средств, до тех пор, пока то, что они считали угрозой возрождения арминианства, не будет сокрушено. В феврале 1629 года во время обсуждения военного финансирования в Штатах Голландии произошел раскол на почве идеологии. Амстердам и Роттердам поддерживали запрос штатгальтера о выделении ресурсов, который они едва ли могли отклонить, учитывая их зависимость от его защиты. Контрремонстрантские города — Лейден, Харлем, Энкхёйзен, Эдам и Схонховен, — напротив, настаивали, что никаких наступлений не должно быть, пока «религия и порядок» не установятся{1614}. Таким образом, они пытались помешать стратегическим планам штатгальтера, сделав их своим оружием в борьбе с ремонстрантством и политическим арминианством. Принцу Оранскому пришлось крепко надавить на бургомистра ван Браукховена, чтобы отделить Лейден и получить большинство голосов{1615}.
Финансирование было обеспечено, были собраны дополнительные войска, и к апрелю 1629 года силы Голландии составляли 77000 человек — в полтора раза больше, чем армия Фландрии. Штатгальтер, имея под командованием полевую армию из 28 000 человек, а также большой обоз артиллерии, обрушился на Хертогенбос. Изабелла в отчаянии попросила поддержку империи, и к ней направили 16000 людей под командованием графа Монтекукколи[95]. Имперцы и испанцы совместно организовали отвлекающую атаку через Эйссел, зайдя в тыл Голландии. Именно этой стратегии больше всего опасались голландцы со времен наступления Спинолы в 1606 году, но испанцы до этого момента не решались повторить ее. Перейдя Эйссел, испанцы надеялись посеять панику в Голландии, чтобы заставить силы Фредерика-Хендрика отойти назад. Но тот упрямо держал осаду. Штаты Голландии спешно собрали 5 000 человек из городского ополчения и отправили их на юг, перебросив регулярные войска на линию Эйссела, а Амстердам отправил 500 человек в Хёсден и Стенберген{1616}. Голландия также позаимствовала тысячи моряков и войска Вест-Индской компании, готовившиеся к вторжению в Бразилию, которое началось год спустя. В самое опасное время Генеральные Штаты, по некоторым данным, имели 128 000 человек войска. Имперцы дошли до Амерсфорта, который сразу сдался и где вскоре восстановили католическое богослужение. Но вторжение Габсбургов потерпело неудачу, когда голландские войска, зайдя глубоко в тыл, внезапно захватили Везель, главную испанскую базу на нижнем Рейне, в Клеве. Это перерезало испанцам линии снабжения и вынудило имперско-испанские войска в Утрехте и Гелдерланде отступить обратно к Эйсселу, хотя там они по-прежнему представляли угрозу. Трехтысячный гарнизон в Хертогенбосе сдался в сентябре после пятимесячной осады.
Это было сенсационное событие, оглушительный удар по испанскому престижу, вызвавший серьезные беспокойства в Мадриде{1617}. Двойная потеря Везеля и Хертогенбоса стала первым действительно значительным поражением испанцев в Европе после разгрома Армады в 1588 году. Битва при Ньюпорте была проиграна, но она подтвердила продолжающееся стратегическое превосходство Испании в Нидерландах и качественное преимущество испанской пехоты. Поражение 1629 года стало эпохальным, ведь оно показало, что теперь голландцам принадлежало общее стратегическое превосходство, по крайней мере, пока продолжалась война за Мантуанское наследство. Испания потратила на Хертогенбос значительные ресурсы, создав там самую крупную и сложную систему укреплений, которые только могла придумать наука, в немалой степени используя голландские проекты. Город также стал центром Контрреформации и местонахождением единственной епархии в северном Брабанте, и он был главным пунктов в линии испанских крепостей, протянувшихся от фламандского берега до Лингена, окружая кольцом Соединенные Провинции вплоть до 1629 года (см. табл. 26){1618}. Его потеря создала зияющую брешь в середине этой линии. Испанские крепости больше не представляли серьезной стратегической угрозы для республики. Филипп IV, глубоко потрясенный и готовый оставить все свои цели в Нидерландах, которые он преследовал с 1621 года, взял верх над Оливаресом и решил выбраться из бесперспективной борьбы в Нидерландах, предложив длительное и (впервые) безоговорочное перемирие, которое должно было на данном этапе, в отличие от полного мира, обойти деликатный вопрос суверенитета.
Однако Генеральные Штаты отказывали в переговорах до тех пор, пока все испанские и имперские войска не очистили линию Эйссела{1619}. После их вывода Генеральные Штаты передали предложенное Филиппом IV длительное и безоговорочное перемирие на рассмотрение семи провинциальных ассамблей. Это стало началом одних из наиболее острых политических дебатов голландского Золотого века. В той или иной степени в них участвовало всё население, распространялись десятки памфлетов за и против перемирия, эта тема обсуждалась в тавернах и на пассажирских баржах. Высказывания Фредерика-Хендрика в Генеральных Штатах и ассамблеях свидетельствовали, что он поддерживал идею перемирия{1620}. Некоторые наблюдатели считали это просто уловкой, направленной на то, чтобы сбить с толку испанцев и посеять панику в контрремонстрантских городах, чтобы те заставить их раскошелиться, — также считали и современные историки. Но если внимательно приглядеться к тем, кого принц использовал, чтобы донести свой совет до провинций, а также протоколам заседаний «четвертных» ассамблей, то становится понятно, что принц искренне стремился к перемирию, готовый удовольствоваться теми лаврами, которые он уже снискал, и стратегической безопасностью, которую принесло обладание Хертогенбосом{1621}. В Оверэйсселе Сведер ван Харсолте собрал нужное количество голосов за несколько дней. Эмиссакой с поспешностью, что даже не оставили им времени для соответствующих дебатов; Плос организовал дела в Утрехте с таким же результатом. Правда, во Фрисландии и Гронингене предложение отклонили, но это произошло, несмотря на принца, а не благодаря ему, что явствует из речи Схаффера перед городским советом Гронингена{1622}. Зеландия, что было предсказуемо, также не приняла перемирие, но сделала это вопреки Симону ван Бомону, посланцу принца, чьи рьяные попытки набрать необходимое количество голосов сильно раздражали регентов и купцов провинции{1623}. Убедительно доказывает расположенность принца к перемирию тот факт, что глава голландского рыцарства, Ван ден Баухорст, и новый пенсионарий Голландии, Якоб Кате (1629–31 гг.; 1636–52 гг.), оба целиком преданные Фредерику-Хендрику, отстаивали перемирие{1624}.
Но Фредерику-Хендрику и его фаворитам мешал политический раскол в Голландии, который в этот период был столь же ожесточенным, как и в любое другое время с 1618 года. Дискуссии о перемирии 1629–30 годов показали, насколько сильно религиозно-политический конфликт в городских советах влиял на принятие решений и общую стратегию государства. Разделение Штатов Голландии на фракции воинствующих контрремонстрантов и «арминиан» в конце концов сделало невозможным достижение какого-либо соглашения по поводу перемирия. Рыцарство (отражая пожелания принца) и «арминианские» города — Амстердам, Роттердам, Дордрехт, Алкмар, а также Делфт — поддерживали перемирие{1625}. Контрремонстрантские города, однако, упорно отклоняли его. Фредерик-Хендрик попытался выйти из этого тупика в декабре, произнеся речь перед Штатами Голландии, убеждая их, что вопрос перемирия не должен смешиваться с дискуссиями о «режиме и религии»{1626}. Контрремонстранты не согласились. Лейден настаивал, что вступление в переговоры с Испанией было нежелательным до того, как установится «лучший порядок в делах этой страны», существующие плакаты о запрете собраний ремонстрантов будут приведены в исполнение, а также утвержден принцип, что ни один человек, не являющийся членом официальной церкви, не может занимать муниципальные или провинциальные должности{1627}. Харлем, Схонховен, Схидам и некоторые другие города настаивали на «добром церковном распорядке» до вступления в переговоры с Испанией.
Как это обычно происходило в политике голландского Золотого века, дебаты также подвергались влиянию экономических соображений. Поддержка перемирия Амстердама и Роттердама корнями уходила к неблагоприятному влиянию войны на торговлю и мореплавание. Но и позиция Зеландии, текстильных городов, а также Ости Вест-Индской компаний, была связано с их экономическими интересами. Во время Двенадцатилетнего перемирия Зеландия страдала от прекращения транзитных перевозок на юг. Но после 1621 года благодаря восстановлению Голландией морской блокады фламандских морских портов, эта торговля, столь важная для зеландского благосостояния, вновь ожила{1628}. Так что за враждебностью Зеландии в отношении любого нового перемирия стоял страх возвращения к экономическому спаду времен Двенадцатилетнего перемирия. Точно так же Харлем и Лейден извлекли выгоду из блокады фламандского берега и военного тарифа, вновь введенного в 1621 году; эти акции перекрывали поток шерсти и другого сырья с голландских складов в южные Нидерланды, главного индустриального соперника севера, одновременно препятствуя импорту готового текстиля с юга путем резкого увеличения импортных пошлин, что создавало двойную защиту голландских текстильных городов от конкуренции Фландрии и Брабанта{1629}.
В то же время Вест-Индской компании, готовящейся к вторжению в Бразилию, пришлось бы в случае перемирия прекратить вооруженное наступление в Новом Свете и Западной Африке. Это соображение, возможно, не произвело должного эффекта в Амстердаме, где правящая клика так и не простила сотрудничество компании с контрремонстрантами против городского совета в 1628 году, но в Зеландии и некоторых внутренних городах со значительными долями собственности в Вест-Индской компании это стало существенным фактором. Разногласия насчет перемирия 1629–30 годов обострили конфликт интересов между купцами европейской торговли, которая была в состоянии кризиса и нуждалась в мире, и колониальными компаниями. Это всецело признавал Виллем Усселинкс, который в нескольких памфлетах 1629–30 годов утверждал, что хотя и нельзя было спорить с тем, что война серьезно подорвала торговлю с Европой{1630}, голландская торговля в целом могла процветать и быть защищенной в долгосрочном периоде только при расширении колониальной торговли, поскольку голландская торговля и мореплавание в европейских водах всегда будут уязвимы для амбиций и капризов королей.
Наиболее громкоголосым элементом вне городского и провинциального правительства были, как всегда, проповедники официальной Церкви. Подстегивая завоевание еще большей части Испанских Нидерландов и будучи в сильных разногласиях с «арминианскими» городскими советами, некоторые проповедники открыто осуждали предложенное перемирие прямо с кафедры, явно выражая свое неодобрение «барневелдским» регентам. Роттердамские бургомистры грозили суровыми мерами в случае продолжения агитации{1631}. В Амстердаме городской совет, возмущённый подстрекательскими проповедями Смоута, изгнал его из города в январе 1630 года. Это вызвало возмущение официальной Церкви, и два других видных проповедника Амстердама, Тригланд и Клоппенбург, продемонстрировали свое негодование, также покинув город. Города, настроенные против перемирия, специально выбрали этот момент, чтобы представить Штатам Голландии новый проект плаката, запрещающего собрания ремонстрантов, в попытке объединить небольшие города, но встретили решительное сопротивление со стороны Амстердама и Роттердама, а также рыцарства, который действовал согласно пожеланиям штатгальтера. Харлемский городской совет вслед за этим усилил свою кампанию, сделав абсолютно нестандартный шаг и опубликовав резолюцию, отвергающую предложение испанского мира, — текст, неистово критичный в отношении городских правительств, которые «изгоняют» реформатских проповедников и других «честных людей», в то же время разрешая арминианам и даже католикам «проползти» в народное ополчение и магистратуры, сея раздор, нестабильность и разрушение в правительстве и обществе{1632}.
Публичное порицание Амстердама Харлемом включало слабо прикрытое предупреждение, что народные беспорядки будут усиливаться до тех пор, пока «режим и религия» в Соединенных Провинциях не восстановятся на надежной и «праведной» основе, установленной Морицем и Дордрехтским синодом. Отцы Харлема видели проблемы республики как прямое следствие крушение контрремонстрантских мер 1618–19 годов. С другой стороны, Гроций, наблюдая за всем из Парижа, считал этот тупик доказательством, что переворот Морица разделил и парализовал Голландию, устранив опытных правителей и приведя провинцию в слабое состояние меньших провинций{1633}. Переворот Морица, по мнению Гроция, сделал Голландию «рабой» «невежественных людей», коими он считал кальвинистских фанатиков в Харлеме и некомпетентных подражателей Дейка.
Сложилась патовая ситуация: 7 декабря 1629 года Штаты Голландии разделились — пять против пяти, остальные заняли промежуточное положение{1634}. Попытки штатгальтера выйти из тупика провалились. Но, по прошествии времени, в противовес предсказаниям Харлема, народные беспорядки не усилились. Напротив, в течение 1630-х годов, напряжение между религиозно-политическими блоками постепенно уменьшилось. Конфликт между враждующими партиями продолжался, но потерял былую интенсивность, поскольку публика постепенно устала от бесконечной полемики после двух десятилетий непрекращающегося напряжения и партийной вражды, а также вытекающей из этого беспомощности Штатов Голландии. Ремонстрантство и терпимость по-прежнему были предметом разногласий, но уже не производили такого возмущения, чтобы спровоцировать радикальные решения. Постепенно власть «арминианских» городских советов над своих городами усиливалась, а народное контрремонстрантство ослабевало. Контрремонстрантские города могли лишь упираться и продолжать свою кампанию обструкции без надежды на скорое разрешение разногласий в государстве и Церкви.
Штатгальтер целиком и полностью поддерживал перемирие. Новый министр Филиппа IV в Брюсселе, маркиз Айтона, заверил Мадрид в июне 1630 года, что Фредерик-Хендрикприлагает все усилия, чтобы перемирие было реализовано, но ему препятствует «insolencia» («наглость, дерзость» (исп.) — прим. ред.) некоторых голландских городов{1635}. Английский посланник в Гааге в августе 1630 года подтвердил, что принц «был и остается преданным перемирию»{1636}, объясняя внешне парадоксальное обстоятельство, что именно арминианские города поддерживали запрос Фредерика-Хендрика о дополнительном финансирования для следующей кампании, а контрремонстрантские города были против мира и отклоняли любые денежные запросы, тем замечанием, что арминиане намеренно повышали налогообложение, чтобы «простой народ был не в силах выдержать это, но … выбрал бы мир», в то время как контрремонстранты, «видя это, никоим образом не согласятся ни выложить сотый пенс, ни вести наступательную войну, ни даже думать о том, чтобы отправить свою армию в поле в этом году для чего-либо, кроме защиты»{1637}. Контрремонстранты хотели длительной и статичной войны, которая была бы еще и дешевле, чем наступательная война, которую в 1629 году вел ФредерикХендрик.
Безвыходное положение в Голландии не позволило штатгальтеру выступить в поход в 1630 году. Ему приходилось довольствоваться починкой крепостей в Безеле и Хертогенбосе. Тем временем религиозно-политический конфликт, парализующий Голландию, продолжался. Амстердам и Роттердам (при тайной поддержке Фредерика-Хендрика) в течение лета 1630 года поддержали прошение лидеров ремонстрантов о формальном снятии запрета в Голландии на ремонстрантские религиозные собрания. Контрремонстранты сопротивлялись изо всех сил. Политические «арминиане» одержали победу в ассамблее рыцарства, взяв верх над контрремонстрантами под предводительством Дейвенворде{1638}; но в пленарном собрании Штатов им не хватало поддержки достаточного числа городов. Дордрехт, по иронии судьбы, а также Делфт поддерживали Амстердам и Роттердам. Но едва ли все другие города были согласны. Собрания ремонстрантов теперь проводились беспрепятственно в Амстердаме, Роттердаме, а также Гааге. Но в остальной части Голландии всё было иначе; маленькие города и Гауда присоединились к Харлему и Лейдену, настаивая, что голландский запрет на собрания ремонстрантов должен сохраняться и исполняться должным образом, как это было в Харлеме и Лейдене. Но в то время как эта инициатива арминиан потерпела поражение, большинство не имело возможности препятствовать распространению ремонстрантства и вообще веротерпимости в Амстердаме и Роттердаме. Ремонстрантство и веротерпимость одержали значительную победу в сентябре 1630 года, когда амстердамские ремонстранты при поддержке городского совета, завершили строительство общественной церкви, которая была торжественно открыта Епископием. В начале 1630-х годов ремонстрантство вновь стало общепринятой частью общественной жизни в некоторых более крупных городах Голландии, и портреты ремонстрантских лидеров, которые с 1618 года обычно не выставляли на показ даже в частных домах, вновь появились. Ван Миревелт написал портрет Уттенбогарта в 1631 году и сделал множество копий на продажу. Рембрандт написал портрет Уттенбогарта в апреле 1633 года, а вскоре создал и гравированное изображение; было сделано и распродано большое количество копий этих портретов, в отличие от большинства других портретов Рембрандта{1639}.
Однако общественное успокоение 1630-х годов не помогло преодолеть раскол среди голландских регентов. Штаты Голландии, как доложил венецианский посол венецианскому Сенату, по-прежнему были полностью парализованы в связи с разладом между (как он их называл) Arminiani и Gomaristi (арминианами и гомаристами — прим. ред.){1640}. Чтобы выйти из этого тупика, штатгальтер планировал еще один сенсационный военный триумф на 1631 год. Поначалу Харлем и Лейден снова отказали ему в дополнительном финансировании{1641}. Но при поддержке Амстердама, Роттердама и Дордрехта принц в конце концов получил необходимую для наступления сумму. Его намерением было решительное вторжение во Фландрию, как сделал Мориц в 1600 году, осада и захват Брюгге или Дюнкерка, и полное унижение Испании{1642}. Амстердам, Роттердам, а также Штаты Зеландии стремились захватить Дюнкерк, поскольку с середины 1620-х годов этот город стал главной базой военно-морских и каперских атак из Южных Нидерландов на голландские торговые и рыболовные суда. Это нашествие по своим масштабам затмило вторжение Морица в 1600 году. Фредерик-Хендрик спустился по рекам во Фландрию с 30 000 человек, восьмьюдесятью полевыми орудиями и горами снаряжения всех видов на не менее чем 3 000 речных судах. Это была на тот момент наиболее впечатляющая демонстрация коллективной мощи Соединенных Провинций, а также ни с чем не сравнимого умения Голландии организовывать и перемещать войска и снаряжение. Высадившись на берег в Эйзендийке, штатгальтер дошел до канала Брюгге-Гент, распространяя панику по всей Фландрии. Но появление крупных сил Испании в его тылу спровоцировало неуместную стычку между принцем и голландскими представителями, которые настаивали, что штатгальтер не имеет права рисковать армией и, следовательно, государством, продвигаясь дальше, и что последнее слово в столь критическом моменте должно оставаться за представителями Генеральных Штатов, а не штатгальтером{1643}. В ярости Фредерик-Хендрик дал команду к отступлению, так ничего и не достигнув после стольких трат и приготовлений. Для него это было унижением не столько со стороны испанцев, сколько со стороны голландских депутатов. Лето 1631 года — когда Рембрандт перебрался со своей студией из Лейдена в Амстердам — позволило почувствовать предвкушение надвигающегося возрождения Голландии в качестве противовеса штатгальтеру, неизбежного развития, поскольку религиозно-политическая борьба в провинции ослабла, а сплоченность в известной мере восстановилась.
Но внутренний конфликт в Голландии еще не кончился. Событием, которое никоим образом не успокоило контрремонстрантов и не помогло принцу управляться со Штатами, стала попытка Гроция вернуться и вновь жить в республике. Уттенбогарту и Епископию позволили вернуться за пять лет до этого, когда контрремонстрантское движение было сильнее, чем теперь. Но они были священнослужителями. Гроций же был политическим деятелем, который более, чем кто-либо другой, воплощал в себе принципы режима Олденбарневельта. В глазах контрремонстрантов Гроций одновременно был и еретиком, и предателем государства.
Государственный деятель и ученый прибыл в Роттердам спустя десять с половиной лет после его легендарного побега из замка Лувенстейн, в ноябре. Сенсационная новость дошла до Гааги в момент, когда там царило раздражение в связи с побегом — также из Лувенстейна — оставшихся ремонстрантских проповедников, которых держали там со времен Морица, такие слухи распространялись при потворстве штатгальтера. Первым выходом Гроция на публику стало посещение им знаменитой городской статуи, чтобы «выразить мою почтение к памяти Эразма … который так хорошо указал путь к истинной Реформации»{1644}.
На протяжении шести напряженных месяцев, до апреля 1632 года, Гроций пребывал в Голландии, надеясь на разрешение остаться навсегда. Он знал, что штатгальтер попытается (по мере возможности) избежать его ареста, и ждал, что дела уладят друзья, а также арминианские города. Он поселился сперва в Роттердаме, затем в Делфте (где по-прежнему жили его родители и где политическое арминианство было теперь на подъеме) и в конце концов сочтя, что там он будет в наибольшей безопасности от враждебных нападок, в Амстердаме{1645}. В период его пребывания в Делфте, Ван Миревелт написал его портрет, который был затем выгравирован и пущен в широкую продажу.
Партия «арминиан» запросила амнистию для Гроция у Штатов Голландии. Контрремонстранты пришли в движение, чтобы помешать этому{1646}. Одним из тех, кто наиболее рьяно добивался амнистии, был бургомистр Роттердама, Герард ван Беркел, которого Фредерик-Хендрик задействовал для ведения тайных контактов с эрцгерцогиней Изабеллой в период с 1628 по 1630 год. Кампанию тайно поддерживали некоторые представители окружения принца, в частности Ван Бомон, а также Уттенбогарт и драматург Хофт. В конце концов шесть голландских городов и рыцарство проголосовали за то, чтобы разрешить Гроцию остаться. Но снова Харлем, Лейден и Гауда продемонстрировали не просто свои контрремонстрантские намерения, но и способность объединить практически все малые города, особым рвением отличались Эдам, Схонховен и Энкхёйзен. По вопросу Гроция в Штатах «арминиане» потерпели поражение, двенадцать голосов против семи, не оставив Гроцию другого выхода, кроме как поспешно уехать.
В 1632 году Фредерик-Хендрик успешно произвел свой второй эффектный удар, к которому он стремился с 1629 года. Он хорошо подготовился. Для поддержания растущего недовольства, которое теперь стало очевидным в Испанских Нидерландах, и с помощью своих арминианских союзников, он убедил сопротивляющиеся Генеральные Штаты издать плакат, заявляющий, что общественное отправление католической религии продолжится и будет разрешено везде, куда будет распространена в этом году власть Генеральных Штатов{1647}. Затем он использовал этот плакат, чтобы склонить графа Хендрика ван ден Берга к тайному заговору против Испании, чьей целью было дать южным дворянам возможность восстать в момент нападения Голландии и не быть обвиненными в предательстве католичества.
22 мая Генеральные Штаты обнародовали свой «манифест», адресованный южным провинциям, с призывом подняться против «тяжелого и нестерпимого ига испанцев», обещая, что католическое духовенство останется и сохранит свои церкви и собственность в тех городах и районах, которые перейдут на сторону Штатов. Этот манифест сильно обеспокоил испанских министров в Брюсселе, поскольку именно контрреформация и сильное католическое влияние на юге в первую очередь обеспечивали устойчивость перед лицом голландского давлению в то время, как испанские военные силы в Нидерландах были не в лучшем состоянии. Поняв, что Антверпен, его исходная цель, сильно укреплен, Фредерик-Хендрик переключился на долину Мааса{1648}. Командуя 30 000 человек, он взял Венло в начале июня, а вскоре и Рурмонд, Ситтард и Стрален. Согласно условиям капитуляции, католичество оставалось нетронутым, а церковная собственность и доходы по-прежнему в руках духовенства. Каждый город был обязан передать всего одну церковь для реформатского богослужения{1649}.
Штатгальтер занял позиции для осады вокруг крупного города-крепости Маастрихта 8 июня. Граф ван ден Берг развернул знамя восстания против Испании; из Льежа он выпускал манифесты, призывая южных дворян подняться и обвиняя испанцев в невыносимой заносчивости по отношению к дворянству королевских провинций. Другие ведущие южные дворяне также готовили заговор против Испании, но отказались идти за ван ден Бергом и сотрудничать с голландцами, предпочитая еретикам кардинала Ришелье{1650}.[96] Таким образом, план Фредерика-Хендрика по развязыванию массового восстания на юге, которое бы в конце концов сломило силы Испании в Нидерландах, пользуясь религиозной терпимостью как орудием, в общем и целом провалился.
Но осада Маастрихта удалась. В очередной раз испанцы столкнулись с большим унижением. В отчаянной попытке спасти Маастрихт была вызвана испанская армия из Пфальца, и император отправил дополнительные силы под руководством генерала Паппенгейма[97]. Но голландские позиции были слишком сильны для штурма, и все попытки помочь городу провалились. В то же время голландцы подвергали укрепления безостановочным бомбардировкам, постепенно продвигая свои траншеи и подземные ходы ближе к городу. Фредерик-Хендрик взорвал мины 20 августа, пробив большие бреши в стенах. Город сдался спустя три дня, как Венло и Рурмонд, обеспечив защиту публичному отправлению католичества и большей части церковной собственности.
Ликование захлестнуло Соединенные Провинции. Церковные колокола звонили по всей стране. Вондел, отметивший захват Хертогенбоса в 1629 году внушительной поэмой и вообще восхвалявший терпимые и умеренные действия Фредерика-Хендрика в конце 1620-х годов, теперь опубликовал триумфальную поэму, «Stedekroonvan Frederick Henrick» («Городская корона Фредерика-Хендрика»), восхваляя штатгальтера и противопоставляя его правление жестокости и нетерпимости разбоя, который царил в городе в 1579 году после захвата герцогом Пармским. Вондел превозносил Фредерика-Хендрика как освободителя Маастрихта, но еще больше как сторонника терпимости и мира, который стремится закончить старую войну с Испанией и католичеством, — эту тему поэт уже поднимал в своей поэме 1629 года{1651}. Отчаянно пытаясь спасти королевские Нидерланды от распада, инфанта Изабелла в последние месяцы своей жизни отправила из Брюсселя своего доверенного посредника, художника Рубенса, в Маастрихт, чтобы представить Фредерику-Хендрику и голландским «полевым депутатам» новые секретные предложения перемирия{1652}. Но штатгальтер уделил Рубенсу мало внимания, видя перед собой более выгодный путь к миру.