КРИЗИС, 1559–1566
Решение Филиппа вернуться в Испанию после заключения мира с Францией в Като-Камбрези (апрель 1559 г.) правильно воспринималось в то время ключевым событием. Война с Францией закончилась, но тяжелые проблемы в Нидерландах, которые породил или усугубил этот кризис, никуда не делись. Королевские советники в Брюсселе, особенно его правая рука, Антуан Перрено де Гранвела (1517–86)[53], бюрократ незнатного происхождения родом из Франш-Конте, убеждали его остаться в глухо волнующихся Нидерландах, а не возвращаться в Испанию. Филипп, как и они, был глубоко обеспокоен. Огромный долг, накопившийся за годы войны у Короны, фиаско с созывом Генеральных Штатов в 1556 и 1558 гг., ропот в недавно подчиненных провинциях, отчаянная нужда в наличных деньгах для выплаты жалованья армии (большую часть которой теперь предстояло распустить), распространение протестантизма, — каждый из этих факторов по отдельности представлял огромную трудность, а в совокупности они составляли устрашающих масштабов вызов, брошенный режиму и католической вере. Отказ герцога Савойского продолжать исполнять обязанности регента в отсутствие Филиппа еще более осложнил проблему{429}.
Возвращение Филиппа в Испанию не было признаком его недооценки Нидерландов или недооценки кризиса, который теперь назревал в северо-западной части его всемирной монархии. Напротив, он был уверен, что ситуация в Нидерландах, особенно в том, что касалось религии, была чрезвычайно тяжелой{430}. Но он также полагал, имея на то определенные основания, что вся испанская монархия была охвачена кризисом. Он победил Францию — это так. Но Франция по-прежнему оставалась сильной, и, вероятно, могла снова бросить вызов испанской гегемонии, что подвергло бы дополнительному бремени ресурсы Филиппа. Кроме того, ему необходимо было противодействовать растущему продвижению осман в Средиземноморье — задача, осложнявшаяся тем, что на протяжении десятилетий защите Испании на юге не уделялось нужного внимания, а также многочисленными финансовыми и административными проблемами в Испании. Филипп вернулся в Кастилию не только для того, чтобы провести смотр своего галерного флота на Средиземном море и организовать контратаку против натиска ислама, но убежденный в том, что лишь посредством укрепления королевской власти и экономии ресурсов в Испании он сможет спасти свою империю в целом, включая Нидерланды, от неминуемого распада.
С одной стороны горизонта тучи неожиданно рассеялись. В расцвете сил король Франции, Генрих II, скончался от случайного ранения, полученного на рыцарском турнире вскоре после заключения франкоиспанского мирного договора. В результате Франция выбыла из числа противников Испании, погрузившись в состояние внутреннего хаоса, который привел в 1562 г. к затянувшейся на несколько десятилетий гражданской войне и слабости на международной арене. Таким образом, с Нидерландов было снято огромное бремя. Но это событие не оказало тех положительных последствий, которые сопутствовали отвлечению внимания Франции от Нидерландов после 1492 г. На этот раз исчезновение внешней угрозы не повлекло за собой легкого перехода к гармонизации отношений между правителем и его подданными. В отличие от своего отца и деда, Филипп не собирался делегировать свою власть крупным магнатам или позволять их клиентеллам монополизировать систему политического, административного и церковного патронажа. После 1492 г. Максимилиан и Филипп I в целом признали верховенство магнатов — в то время у них не было какого-либо иного приемлемого образа действий. Но Филипп II, с его религиозными убеждениями и глубокой подозрительностью к могущественным людям, избрал другую политическую стратегию{431}. Возвышение в Нидерландах, как и во всей Западной Европе, получившего университетское образование сословия чиновников незнатного происхождения, составлявших значительную часть судебной и фискальной администрации, вбило клин между Короной и дворянством, который едва ли существовал до 1500 г. и который нельзя было убрать без ограничения роста полномочий центральной администрации и государства, который происходил со времен Максимилиана{432}. Было невозможно прервать процессы централизации и бюрократизации в Нидерландах, не отказавшись также от борьбы с ересью и укрепления положения Церкви.
На период своего отсутствия Филипп назначил главой центрального правительства и регентшей Нидерландов свою незаконнорожденную сводную сестру, Маргариту Пармскую, даму из династии Габсбургов. Он знал, что ей недоставало опыта и политической хватки, и поэтому она будет нуждаться в советах и наставлениях. В то же время король продемонстрировал свое доверие к знатным магнатам, назначив Вильгельма Оранского штатгальтером Голландии, Зеландии и Утрехта, а Ламораля, графа Эгмонта, штатгальтером Фландрии и Артуа. Эти магнаты номинально снова заняли центральное место в структуре правительства в качестве членов Государственного Совета в Брюсселе, где они заседали рядом с главными королевскими чиновниками — Гранвелой и Виглием ван Аиттой, председателем Совета{433}. Но с самого начала, несмотря на формальные инструкции Филиппа Маргарите, фактический контроль над принятием решений и церковным патронажем осуществляли Гранвела и Виглий{434}. Перед отъездом из Нидерландов Филипп сделал все возможное, чтобы заручиться стабильным и надежным сотрудничеством со стороны знатного дворянства (grands seigneurs). Но отчасти из-за его недостаточного знания местного языка и недоверчивого склада характера, он не смог расположить к себе сеньоров, как это сделал его отец. Созвав заседание ордена Золотого Руна, он призвал магнатов бороться с ересью, защищать Церковь и ежедневно посещать мессу. Однако представители нидерландской знати восприняли его слова как намек на то, что до сих пор они пренебрегали своими обязанностями в этом отношении, и поэтому расстались с Филиппом в оскорбленных чувствах{435}.
Раскол между магнатами и Гранвелой, который стремительно развивался после отъезда Филиппа, отражал более широкий раскол в нидерландском обществе между структурами власти и системами патронажа. Гранвела обладал солидной базой поддержки в судебной администрации, среди части духовенства и со стороны одного или двух крупных магнатов — особенно Филиппа де Круа, герцога Арсхота, и Жана де Линь, графа Аренберга[54], — которые были противниками Оранского{436}. Но недовольные знатные сеньоры обладали, как хорошо знали Гранвела и Филипп, огромным влиянием на многих уровнях во всех семнадцати провинциях. Решающую роль играл Вильгельм Оранский, богатейший, самый честный и самый красноречивый из магнатов — его позднейшее прозвище «Молчаливый» указывает не на его склонность к молчанию (в действительности он был порой весьма многословен), а на то, что он никогда не говорил необдуманно. Этот искусный политик вскоре стал главным соперником Гранвелы в борьбе за власть. Глава Нассауской династии после смерти Рене де Шалона в 1544 г., когда он переехал из Дилленбурга во дворец своих предков Нассау в Бреде{437}, Вильгельм длительное время был самой влиятельной личностью в Брюсселе и Брабанте. Более того, до сих пор он энергично поддерживал королевскую политику{438} и находился в фаворе у императора. После вступления на трон Филиппа принц Оранский внес значительный вклад в организацию войны против Франции. Назначение его Филиппом штатгальтером Голландии, Зеландии и Утрехта было не просто признанием его могущества и богатства, но и свидетельствовало о том, что Корона ожидала, что он будет оказывать ей столь же обширную поддержку в будущем, как и в прошлом.
Еще до отъезда Филиппа в Испанию между ним и Вильгельмом уже проявлялись некоторые признаки разногласий, главным образом, связанные с желанием короля оставить в Нидерландах какое-то количество испанских войск{439}. Вероятно, между замкнутым и благочестивым монархом и не скрывавшим своих истинных чувств знатным сеньором существовал также некий элемент личной антипатии. Но и до, и на протяжении двух лет после отъезда Филиппа невозможно было представить, что Вильгельм прекратит быть столпом королевской власти и режима. Трения между принцем Оранским и Гранвелой переросли в открытый конфликт только в 1561 г., после второго брака Вильгельма с Анной Саксонской. Более ранние мотивы оппозиции принца Оранского королевской политике в Нидерландах, вероятно, ничем не отличались от мотивов других знатных дворян XVI в. — амбициозных стремлений к власти и престижу. После того, как во Франции разразилась гражданская война, в которой главную роль сыграла высшая знать, Гранвела был особенно убежден, что подспудное недовольство и все большее распространение протестантизма в Нидерландах вполне могли подтолкнуть могущественных сеньоров, таких как Оранский, встать во главе растущих сил оппозиции и использовать их для достижения собственных целей{440}. Но хотя в разрыве Вильгельма с Гранвелой, несомненно, существовала сильная примесь своекорыстных амбиций, принц с самого начала испытывал более глубокую приверженность принципу свободы совести и религиозному компромиссу, чем другие знатные сеньоры Нидерландов{441}. Несомненно, во многом это было связано с ранним периодом его жизни и семейными связями с немецкими протестантами. Его отец, Вильгельм Богатый[55], проявлял сильную склонность к лютеранству.
В любом случае, к 1561 г. году, в котором раскол между принцем Оранским и Гранвелой стал непоправимым, он решительно встал на сторону религиозного компромисса, женившись на Анне Саксонской, племяннице ведущего лютеранского князя Германии. Этот брак обречен был усилить подозрения Филиппа и поощрить нидерландское общество считать принца поборником политики религиозного компромисса. «Политик» до мозга костей, не имевший сильной приверженности к какому-либо конфессиональному течению, Вильгельм с большой ловкостью сумел представить себя нейтральной фигурой между двумя непримиримыми силами: наступающим в Нидерландах протестантизмом и католическим рвением Филиппа. Хорошо умевший говорить разное различным корреспондентам, он по-прежнему в письмах Филиппу объявлял о своей непоколебимой верности католической церкви. Но его основная цель оставалась неизменной: действовать в качестве посредника на переговорах о религиозном компромиссе в Габсбургских Нидерландах, на которых магнаты, во главе с ним самим, должны были стать третейскими судьями и извлечь отсюда политические преимущества{442}.
Так как королевская администрация, во главе с Гранвелой и Виглием, стремилась ужесточить кампанию против ереси и одновременно усилить административный и судебный контроль центрального правительства над провинциями и городами, естественно, что магнаты, противостоявшие Гранвеле, должны были выступить и против антиеретического движения. К началу 1560-х гг. некоторые дворяне, особенно в северных Нидерландах, начали снова симпатизировать протестантизму и открыто дозволяли деятельность протестантских проповедников в своих владениях, отчасти подражая тому, что происходило во Франции. В принадлежавшей семье Бредероде сеньории Вианен, которая была зажата между Голландией и Утрехтом, к началу 1560-х гг. уже более или менее открыто велась протестантская пропаганда{443}. В анклавах баннеретов Гелдерланда, таких как Кулемборг, Боркуло-Лихтенворде и Батенбург, подобная протестантская атмосфера преобладала{444}. Вильгельм Оранский в своем городе Бреда также откровенно допускал, если не прямо поощрял протестантское богослужение, тем самым защищая протестантов от преследований официальных властей{445}. Филипп де Монморанси, граф Горн (1524–68)[56], действовал аналогичным образом в своем автономном графстве Горн.
Сам Филипп II знал, что положение католической церкви в Габсбургских Нидерландах отныне было крайне шатким{446}. Протестантизм, открытый, наполовину замаскированный, или никодемизм, распространился по всей стране. Более того, здание королевской власти и административной централизации, представлявшее ту единственную основу, на которой могла развиваться или хотя бы продолжать существование кампания против ереси в габсбургских Нидерландах, теперь дало сильные трещины из-за розни в Государственном Совете и того, что король, под давлением Штатов и знати, был вынужден в январе 1561 г. отозвать из страны последние испанские войска. Контроль королевской администрации явно ослабевал. Но король Испании считал, несмотря на очевидные угрозы, что у него нет иного выбора, если он не хочет допустить полного краха католической церкви в Нидерландах в течение ближайших нескольких лет, кроме продолжения усилий, направленных на реформирование нидерландской церкви, и усиления мер, направленных против ереси.
КАРТА 6. Епархии Нидерландов до (а) и после (б) учреждения Новых Епархий в 1559–1570 гг.
Планы по реорганизации нидерландской церкви и учреждению новых архиепископств и епископств с целью создания прочной организационной структуры были доведены до всеобщего сведения в булле «Super uniuersas» в 1559 г.{447} Однако лишь в 1561 г. была завершена предварительная работа по планированию новых епископств и определению их границ, и размежеванию земель аббатств и других церковных владений для передачи их новым епископским кафедрам (смотри карту 66), после чего можно было приступать к более сложной задаче приведения в исполнение принятых решений. Филипп и Гранвела надеялись поставить во главе новых епархий способных, ответственных священнослужителей, избранных за их образованность и религиозное рвение, а не за аристократические связи. Для наблюдения за этим процессом Гранвела сам был назначен примасом нидерландской церкви в качестве первого архиепископа Мехелена. Но хотя король намеревался выдвинуть ряд епископов, которые должны были стать «коллегами» в церковной сфере нового класса юристов и чиновников, составлявших королевскую администрацию, на практике он был вынужден пойти на компромисс с местными патронажными сетями и предпочтениями магнатов, включая Вильгельма Молчаливого и старших каноников, которые часто не проявляли особого усердия в борьбе против ереси{448}. Так, первый архиепископ Утрехта, легкомысленный молодой дворянин Шенк фон Таутенбург, не обладал ни способностями, ни наклонностями, необходимыми для насаждения дисциплины среди утрехтского духовенства{449}. С другой стороны, некоторые из новых епископов были людьми самого низкого происхождения, выбранными за их религиозный пыл, антипротестантские убеждения и административные дарования. Новый епископ Мидделбурга, Николас де Кастро, человек скромного происхождения, Сонний, новый епископ Хертогенбоса и автор плана новых епископств, Вильгельм Линдан, назначенный на кафедру Рурмонда, — все они были профессиональными инквизиторами, рьяными фанатиками, на которых можно было положиться в достижении целей, поставленных королем. Новый епископ Харлема, Николас ван Ниуланд, также профессиональный инквизитор, был менее подходящей кандидатурой из-за его неумеренного пристрастия к выпивке.
Разочарованные магнаты без труда мобилизовали оппозицию программе новых епископств, особенно на севере. Здесь население недавно вошедших в состав габсбургских владений провинций, особенно горожане и дворяне, считали новые диоцезы политическим и административным инструментом, направленным на подрыв их влияния, и относились к ним с нескрываемым подозрением{450}. Везде, где предполагаемая передача церковных доходов и бенефициев угрожала привести в расстройство существующие патронажные сети, существовала также жесткая оппозиция со стороны влиятельных элементов духовенства. В Хертогенбосе назначение епископом Сонния вызвало обструкцию со стороны аббата Меериджа, Штатов Брабанта и, закулисно, Вильгельма Молчаливого, который владел большей частью земель в окрестностях{451}. Линдан, выпускник университета и сын бургомистра Дордрехта, был посвящен в сан епископа Рурмонда Гранвелой в Мехелене, в апреле 1562 г. Но после того, как городской совет Рормонда обратился с протестом к Штатам Гелдерланда, Маргарита Пармская, опасавшаяся, что если она будет действовать без согласия Штатов, это приведет к большим осложнениям, приостановила назначение Линдана на неопределенный срок. Но, как предсказывал Сонний в письме к Филиппу II из Рима в 1559 г., самая упорная оппозиция исходила от Штатов Оверэйссела, Фрисландии и Гронингена{452}. В Оверэйсселе Девентер, Зволле и Кампен развернули решительную кампанию, отвергая новых епископов как «охотников за еретиками и инквизиторов». Ни в одной из этих провинций не удалось добиться какого-либо успеха в плане административноцерковной реформы до самого прибытия герцога Альбы в 1567 г.
Непопулярность духовенства была отныне ощутимой. Сонний, въехав в Хертогенбос в ноябре 1562 г., обнаружил, что в городе сложилась очень напряженная обстановка. В нарушение указа от 1559 г., запрещавшего песни, игру на музыкальных инструментах и пасквили, высмеивающие Церковь или духовенство, по городу свободно распространялись непочтительные стихи{453}. Францисканцы из Гелдерланда жаловались, что живут в крайней бедности, не получая никакой милостыни, так как население, под влиянием ненависти к католической церкви, отказывалось что-либо им подавать{454}. Возникали спорадические вспышки насилия. В марте 1563 г. цистерцианский женский монастырь около Лейдена был разграблен враждебно настроенной толпой{455}.
Оппозиция Гранвеле достигла такой величины, что в декабре 1563 г. Филипп был вынужден отправить его в отставку. В этот момент могло создаться впечатление, что принц Оранский достиг своей цели: Филипп, по-видимому, в скором времени должен был также приостановить действие указов, направленных против ереси, деятельность инквизиции и казни. Принц заговорил более жестким тоном, чем даже в Государственном Совете, критикуя правительство, которое подвергало насилию совесть своих подданных и принудительно навязывало религиозное единообразие{456}. Оранский, Горн и Эгмонт[57] сознательно разжигали оппозицию мерам, направленным против ереси, и против новых епископств, стремясь расширить собственное влияние, но они не бросали вызов суверенитету или власти Филиппа II как таковым и не подбивали Штаты на попытку учреждения новой формы государственного устройства. Позиция Оранского во время его разногласий с Голландией из-за того, имеют или нет Штаты право собираться по собственной инициативе (сам принц решительно сопротивлялся их точке зрения) выглядит достаточно ироничной в свете последующих событий{457}. На этом этапе ни Вильгельм, ни другие магнаты не пытались изменить управление страной каким-либо иным образом, кроме как оттеснив от власти бюрократов, Гранвелу и Виглия, и самим занять их место{458}. Длительный период молчания короля после отставки Гранвелы и заметная слабость королевской власти в Нидерландах в 156465 гг., по-видимому, оправдывали осторожность Вильгельма и его умение управлять ситуацией в стране.
В результате знаменитые письма Филиппа, отправленные из лесов Сеговии в октябре 1565 г., в которых король отвергал просьбу Государственного Совета о смягчении мер против ереси и требовал продолжения этой религиозной кампании, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Для тех, кто рассчитывал на прекращение гонений, усилия принца Оранского и магнатов внезапно показались и робкими, и бесплодными. Волна полных негодования памфлетов и рукописных пасквилей прокатилась по Нидерландам, вызвав растущую тревогу брюссельских властей и, в не меньшей степени, самого Виглия{459}. Те дворяне, в большинстве своем проживавшие на севере, которые на протяжении последних нескольких лет негласно исповедовали протестантизм{460}, теперь взяли дело в собственные руки. Хендрик ван Бредероде, потомок семьи, которая возглавляла восстание «Крючков» в XV в., со своей базой в юридически независимой сеньории Вианен возглавил, совместно с Флорисом, графом Кулемборга (который, как Бредероде и Оранский, был женат на немке-лютеранке){461}, и младшим братом Оранского, графом Людвигом Нассауским (1538–74) все более нарастающую агитацию среди средней и мелкой знати и в ноябре 1565 г. учредил знаменитую Лигу Компромисса{462}. Это было движение протестантских и криптопротестанских дворян, стремившихся заручиться поддержкой всех жителей Нидерландов, которые желали религиозного мира наподобие того, за который гугеноты боролись во Франции. 5 апреля 1566 г. около двухсот дворян из разных частей Нидерландов во главе с Бредероде добились аудиенции у Маргариты Пармской в Брюсселе и представили ей «Петицию о компромиссе» — документ, безоговорочно отвергающий инквизицию и требующий ее роспуска. Он был опубликован на голландском и немецком, а также французском языках и содержал плохо завуалированную угрозу прибегнуть к вооруженному восстанию, если просьба будет отклонена. Именно по этому случаю диссиденты впервые получили прозвище «гёзы» («нищие»), название, которое пристало к ним и которое они впоследствии с гордостью приняли в качестве знамени восстания.
«Петиция о компромиссе» отвергала только инквизицию, а не короля, королевскую администрацию или Церковь{463}. Сосредоточив огонь своей критики только на инквизиции, оппозиционеры могли делать вид, что не помышляют о восстании против короля или Церкви и что их единственная цель состоит лишь в упразднении учреждения, вызывавшего к себе всеобщую ненависть во всех Нидерландах. Но, в то же самое время, петиционеры ясно дали понять, что в их глазах инквизиция была не только злом сама по себе, но и подрывала закон и общество, угрожая правам и благополучию страны. Инквизиция, утверждали они, «лишает Штаты этой страны свободы выражать свои мнения, отвергая все старинные привилегии, вольности и иммунитеты, и не только превращает бюргеров и население этой страны в жалких и вечных рабов инквизиторов, этих бесчестных людей, но даже отдает магистратов, чиновников и всех дворян на милость их расследований»{464}. По поводу инквизиции не могло быть компромисса, кто бы ни пытался узаконить ее существование или поддержать ее.
Маргарита не имела другого выбора, кроме как уступить. Она согласилась, что указы против ереси должны быть приостановлены на то время, пока делегация от Генеральных Штатов отправится в Испанию, чтобы подать петицию королю{465}. Королевская власть в Габсбургских Нидерландах начала таять на глазах; Бредероде триумфально объезжал город за городом, вербуя себе сторонников и собирая подписи дворян за Компромисс{466}. Большое число дворян подписалось во Фландрии, Брабанте и, особенно, Голландии. Происходили также народные демонстрации в Харлеме, Амстердаме и других городах, во время которых массы людей простого люда выражали свою поддержку гёзам.
В условиях, когда королевская власть рушилась, а инквизиция была обуздана, неизбежно должен был наступить обширный подъем протестантской активности во всех ее видах, включая формирование кальвинистских консисторий. Существенное количество кальвинистских проповедников, зачастую бывших священников, которые жили в изгнании за границей, устремились обратно и приступили к формированию организованных конгрегаций. Сторонники протестантизма среди дворянства, которые до этого были вынуждены сдерживать себя, теперь отбросили все ограничения. Особенно дерзко протестантизм распространялся в автономных сеньориях, таких как Хорн, Батенбург, Кулемборг, и Вианене, — городе, принадлежавшем Бредероде. Виглий впоследствии называл Вианен «гидрой Восстания» и «рассадником всех еретиков»{467}.
Массовая кальвинистская проповедь под открытым небом, так называемая «проповедь среди живых изгородей» 1566 г., началась через месяц после переворота Бредероде в Брюсселе, в западной Фландрии. Движение быстро распространилось. К июню массовые кальвинистские собрания, на которых присутствовали многие сотни, а нередко и тысячи людей, проходили в полях за пределами Антверпена, Бреды и Хертогенбоса{468}. В Голландии массовая проповедь началась в середине июля рядом с Хорном, а затем быстро распространилась на Энкхёйзен, Харлем, Амстердам и в августе — на города южной Голландии, за исключением Дордрехта и Гауды{469}. Также в августе массовая проповедь началась вблизи Утрехта. Во Фрисландии, начиная с Леувардена, протестанты стали открыто собираться в сентябре, и, как везде, послушать реформатских проповедников стекались огромные толпы народа{470}.
Волна «проповеди среди живых изгородей» выплеснула на поверхность все противоречия, которые накопились более чем за четыре десятилетия. Пьянящее ожидание духовного обновления захлестнуло Нидерланды, создав лихорадочное движение, которое охватило всю нишу культуры и общественных чаяний, хотя в городах, где управляли городские советы, какое-то время еще продолжали действовать внешние ограничения, даже когда верность королю за их пределами уже потерпела крах. Внутри городских стен пока еще не было открытых нападок на Церковь, будь то словом, действием, в памфлетах или гравюрах. Тем не менее существовало много признаков наличия в эти месяцы духовного брожения косвенного вида, не в последнюю очередь, в искусстве. Начиная с 1565 г., Мартен ван Хемскерк опубликовал серию гравюр, показывающих разрушение идолопоклоннических храмов и статуй разгневанными людьми с молотами и кирками в руках. Именно в это время Питер Брейгель (ум. 1569 г.) в Брюсселе, знаменитый художник и фаворит Гранвелы (который хранил несколько его картин в своем архиепископском дворце в Мехелене), написал свою впечатляющую «Проповедь Святого Иоанна Крестителя», на которой изображена большая толпа, собравшаяся под сенью деревьев, чтобы послушать проповедь за пределами города, — явный намек на «проповедь среди живых изгородей», как его более поздние сцены заснеженных брабантских деревень, в которые врываются солдаты, отсылают к драматическим событиям зимы 1566–67 гг. и подавлению протестантского восстания габсбургским правительством.
Массовый размах «проповеди среди живых изгородей» за пять месяцев распространившейся по всем Нидерландам, от Фландрии до Фрисландии, убедил даже самых робких, что центральное правительство и Церковь были бессильны задержать продвижение протестантской активности. В связи с тем, что правительственная власть была парализована, казалось неизбежным, что недовольство предыдущего десятилетия должно выплеснуться в волну народного гнева, направленного против старой Церкви и церковных образов. И действительно, прошло совсем немного времени, прежде чем началась иконоборческая ярость, несмотря на то, что кальвинистские проповедники, самые воинствующие среди протестантов, расходились между собой во мнении о допустимости использования силы ради служения Божьему делу, причем большинство из них с неодобрением относилось к вспыхнувшему в это время насилию{471}. 10 августа, после проповеди у Стенворде, в западной Фландрии, толпа напала на монастырь и разбила в куски статуи святых. Отсюда иконоборческое неистовство распространилось как стихийно, так и с помощью переходящих с места на место организованных отрядов, по всей Фландрии, Эно, Брабанту, Зеландии, Голландии, Утрехту, Гелдерланду и, наконец, Фрисландии и Гронингену.
Десятилетия иконоборческой пропаганды гуманистов — последователей Эразма и криптопротестантов в школах, палатах риторов и тавернах Нидерландов — даже в церквях — сделали свое дело. Глубокое отчуждение от традиционных форм благочестия возникло в прошлые десятилетия и разрослось до такой степени, что большинство населения уже взирало без всякого благоговения на всю обширную и древнюю канву веры, изобилующую иконами, картинами, облачениями, алтарями и церковной утварью, а многие — с враждебностью{472}. Отчуждение общества от его собственной религиозной культуры в таком масштабе было явлением, не знавшим прецедентов или параллелей. Историки иногда пытаются объяснить иконоборческую ярость, или «beeldenstorm», как она называлась в Нидерландах, по крайней мере, отчасти, экономическими условиями середины 1560-х гг., вызванными войной на Балтике и приостановкой импорта грубых английских сукон. Эти обстоятельства привели к сокращению занятости и росту цен на продукты{473}. Экономические трудности и неуверенность в завтрашнем дне, вероятно, сыграли некоторую роль в разжигании иконоборческой ярости. Но во время иконоборческого движения 1566 г. не произошло никаких нападений на правительственных чиновников или ратуши, или сборщиков налогов, и никаких грабежей магазинов или продовольственных складов. «Иконоборческая ярость» представляла собой просто нападение на Церковь, а не на что-либо иное.
Бурный шторм, пронесшийся по южным Нидерландам, достиг Антверпена 21–22 августа. В этом городе огромные толпы людей бросились ломать иконы, крича: «Vivent les Gueux (фр. «Да здравствуют гёзы!»){474}. Никто не пытался им помешать. Все сорок две городские церкви были опустошены, иконы, картины и другие предметы культа вытащены на улицы, разбиты на куски, а церковная утварь расхищена; это уничтожение продолжалось и ночью при свете факелов. Через два дня после Антверпена толпа взбунтовалась в Мидделбурге и Флиссингена, разграбив большую аббатскую церковь Мидделбурга и много деревенских церквей на острове Валхерен. В тот же день иконоборчество вспыхнуло в Бреде; день спустя молодежь напала на одну из главных церквей в Амстердаме.
Первоначально иконоборческое неистовство на севере было столь же спонтанным и скоротечным, как и на юге. Но, начиная с конца августа, по мере развития «иконоборческой ярости» к северу от рек, оно приобретало более системный, организованный характер, при котором дворяне и некоторые виднейшие горожане взяли на себя руководство народным гневом{475}. В Хертогенбосе уничтожение икон началось после того, как протестанты захватили несколько городских церквей и стали распевать псалмы перед кафедральным собором. Во время вспышек насилия в Утрехте, когда были сожжены большие груды предметов церковного искусства и риз, включая всю библиотеку миноритов, верховодили местные дворяне-протестанты{476}. В сентябре, когда иконоборческое насилие к югу от рек прекратилось, оно продолжало распространяться на севере, принимая все более контролируемый и управляемый характер. Вспышки в Гааге и Лейдене 25 сентября произошли под защитой группы вооруженных дворян. Графы Кулемборг и Батенберг приказали выбросить алтари и иконы из церквей на своих землях в середине сентября{477}. И в городе Бриль, и в окружающей местности церкви систематически лишали всего внутреннего убранства, отчасти по инициативе местных дворян, таких как Виллем Блуа де Трелонг[58].
В тех частях габсбургских Нидерландов, где среди населения было значительное количество католиков, городские власти мобилизовали городские ополчения и быстро подавили или предотвратили иконоборческие вспышки и учреждение протестантских конгрегаций. Присутствие или отсутствие достаточного числа католиков, готовых противостоять протестантскому пылу, сыграло решающую роль не только в определении исхода религиозных столкновений в Нидерландах в 1566 г., но и в формировании предпосылок ко многим последующим событиям. Там, где среди населения существовала ощутимая поддержка католицизма, у протестантов, даже если они были сравнительно многочисленны, было мало шансов взять верх, учитывая, что центральное правительство и городские власти были решительно настроены против них. Как и в северной Франции в 1560-х и 1570-х гг., определяющим фактором в исходе противостояния было не столько количество и решимость протестантов, сколько степень, в которой удавалось, при поддержке правительства, мобилизовать ответную реакцию католиков.
Поэтому наиболее поразительной чертой «иконоборческой ярости» в Нидерландах в 1566 г. была не сама вспышка протестантского насилия, как бы она ни была впечатляюща, но преимущественно слабая реакция католиков, особенно к северу от рек. На самом деле, католическая реакция на систематические нападения на старую Церковь и ее иконы и алтари была, по большей части, ограничена южными провинциями, да еще Гелдерландом. В валлонских городах, таких как Лилль, Льеж, Намюр и Дуэ католики сопротивлялись протестантским посягательствам на святыни с яростью, сравнимой с той, что имела место в северной Франции. В Лилле католики были более энергичны и склонны к насилию, чем протестанты{478}. Здесь не возникало и мысли об учреждении протестантских конгрегаций. Напротив, католики разгоняли собрания протестантов, подвергали разграблению протестантские дома и принудительно заново крестили детей протестантов по католическому обряду. В Антверпене католическая поддержка была слабой, но в некоторых брабантских городах намного сильнее. В Гелдерланде иконоборческая ярость вспыхнула в округе Рурмонд и, более спорадически, дальше на севере{479}, но также встретила мощный отпор католиков. Тогда как баннереты, на данное время, больше склонялись к протестантизму, многие представители низшей знати были готовы взяться за оружие ради защиты старой Церкви. «Проповедь среди живых изгородей» достигла Неймегена в конце августа, и протестанты быстро захватили город. Но католические йонкеры округа Неймеген нанесли ответный удар и восстановили контроль над городом, изгнав из городского совета всех протестантов и криптопротестантов{480}. Напротив, подъем кальвинизма не встретил никакой католической реакции в малых городах Хардевейк и Элбург на Зейдерзее. Арнем и Зютфен, где штатгальтер Гелдерланда, граф Меген, разместил войска, оставались спокойны.
Если не считать Гелдерланда, большинство местностей, где активность протестантов вызвала ожесточенное противодействие католиков, находилось к югу от рек. Возможно, среди городов юга в этом отношении действительно существовали вариации, и это могло быть связано с различиями в местных экономических условиях и политике городской благотворительности{481}. В Лилле верность населения католицизму была намного прочнее, чем в Турне или Валансьене, в Мехелене — сильнее, чем в Антверпене или Бреде. Но самый примечательный аспект северных Нидерландов заключался в том, что здесь практически не было народного католического сопротивления протестантам вообще. Несомненно, только меньшинство населения северных провинций было ревностными протестантами. Но радикально настроенных католиков, в смысле людей, готовых выходить на улицы и устраивать демонстрации или сражаться с оружием в руках ради защиты старой Церкви, ее символики и духовенства, было, вероятно, еще меньше, — так мало, на самом деле, что они были бессильны вмешаться.
В Амстердаме горожане разделились на (небольшой) активный элемент иконоборцев, происходивших, главным образом, из низших слоёв населения, большое количество горожан-протестантов в авангарде с новой кальвинистской консисторией, которую возглавлял купец Лоренс Якобсзон Реал, который не одобрял насилия, и, наконец, более или менее пассивное большинство, не определившееся с конфессиональной принадлежностью и не примыкавшее ни к той, ни к другой стороне{482}. Решающим фактором в Амстердаме, как и повсеместно, было поведение городского ополчения, ибо оно было основным стражем закона и порядка в городах. Если ополчение отказывалось выступить против иконоборцев или открывать по ним огонь, то городские регенты ничего не могли предпринять{483}. Практически в каждом случае ополчение действительно отказывалось вступать в прямой конфликт с толпами, и именно этот нейтралитет, а также прямая поддержка со стороны Бредероде и «Лиги Компромисса» привели к переходу от первоначальных спонтанных вспышек иконоборческой ярости к более упорядоченным и систематическим нападениям на Церковь. В Делфте, где (как и в других местах) регенты пытались помешать утверждению протестантского богослужения, ополчение не только отказалось подавить новые беспорядки, вспыхнувшие на почве иконоборчества 5 октября, но и помогло заставить совет (vroedschap) передать францисканское приорство кальвинистам{484}. В Харлеме городскому совету, предупрежденному ополчением, что оно не будет предпринимать каких-либо действий ни против иконоборцев, ни против протестантской проповеди, не осталось иного выхода, кроме как приостановить католическое богослужение — за исключением религиозных служб в монастырях — и признать учреждение кальвинистской консистории{485}. В некоторых городах понадобилась повторная вспышка иконоборческого насилия, или несомненная угроза новых массовых беспорядков, прежде чем городской совет разрешал проведение протестантских церковных служб внутри городских стен, но почти везде протестантские конгрегации были основаны, против воли городских советов, под давлением влиятельных горожан и ополчения.
К югу от Антверпена единственная крупная вспышка иконоборчества после августа произошла в Маастрихте. Но на севере «иконоборческая ярость» продолжался на протяжении всей осени всюду, где еще не было введено протестантское богослужение, в качестве средства подтолкнуть городские власти к уступке. В Леувардене, в сентябре, сам городской совет под давлением ополчения приказал убрать из городских церквей все иконы и начать в них протестантские проповеди. Большинство католических священников в городе либо бежало, либо перешло на сторону протестантов. На протяжении следующих месяцев реформаторские консистории были учреждены по всей Фрисландии{486}. Здесь победное шествие протестантизма фактически не встречало сопротивления, кроме как от штатгальтера и Хофа. Во фризской сельской местности учреждение новых конгрегаций и очищение церквей от икон взяла в свои руки решительно настроенная группа из 30–40 дворян-протестантов{487}. В оммеландских деревнях, таких как Мидделстум, Винсум, Тен Пост, Гарстхёйзен и других, местные фермеры, подстрекаемые йонкерами, врывались в приходские церкви и выбрасывали иконы{488}. В Винсуме «иконоборческую ярость» возглавляли братья Рипперда, а в Гарстхёйзене — семья Старкенборх.
Иконоборческая ярость ввергла дворян Нидерландов в растущий беспорядок. Они уже были расколоты на три части: одни поддерживали таких магнатов, как Арсхот, Аренберг и Меген, которые оставались верны политике короля, тогда как другие поддерживали принца Оранского и адвокатов «религиозного мира», а третьи — еще более воинственный курс, за который ратовали Бредероде и вдохновители «Компромисса». После начала «иконоборческой ярости» многие из тех, кто следовал за Вильгельмом или поддерживал «Компромисс», ощутили страх. Даже Бредероде был вначале захвачен событиями врасплох. В августе и начале сентября, как и большинство магнатов, Бредероде пытался сдержать насилие, взяв под свою защиту, например, аббатство Эгмонт{489}. Но по мере того, как все большее количество дворян стало отказывать в поддержке габсбургскому правительству в Брюсселе, он и его сторонники стали склоняться к большей воинственности. Большинство магнатов, глубоко потрясенных происходящим, пытались взять ситуацию под контроль, предложив Маргарите свою поддержку в восстановлении порядка, если она разрешит протестантское богослужение в тех местах, где оно уже фактически происходило. С этим «Согласием» (23 августа 1566 г.) «Лига Компромисса» распалась. Для Бредероде это соглашение стало настоящим ударом{490}. На время могло показаться, что принц Оранский и умеренная партия сумели мирным путем, основываясь на «Согласии», изменить королевскую политику и добиться «религиозного мира». На протяжении многих месяцев Оранский напряженно работал в Антверпене, Бреде, а затем в Амстердаме, Харлеме и других голландских городах, выступая в качестве посредника между протестантами и городскими советами, помогая уладить местные религиозные разногласия и распределяя церкви между католиками и кальвинистами — и кое-где, как в Антверпене, еще и между лютеранами{491}. Но хотя политика Оранского, направленная на восстановление порядка и разрядку напряженности, на общем фоне Габсбургских Нидерландов местами оказалась эффективной — особенно в Антверпене в 1566 г. — она столкнулась с противоречиями и не выдержала испытания временем. С одной стороны, он пытался сохранить свои связи с теми дворянами на юге, которые отказывались поощрять вооруженный мятеж против короля и сопротивлялись протестантской агитации, а с другой — поощрял Бредероде и тех, кто поднял знамя вооруженного восстания. К концу 1566 г. придерживаться средней линии было уже невозможно: необходимо было сделать выбор между вооруженным восстанием и подчинением.
Правительственные войска, навербованные Маргаритой и теми магнатами, которые теперь ей помогали, начали подавлять выступления протестантов в валлонских провинциях в декабре. Дворяне, желавшие сражаться, главным образом, к северу от рек, начали собирать деньги и людей и оказывать нажим на города, чтобы те поддержали их. В этот момент Оранский, вероятно, считал себя главой восстания. Но крах его политической линии и решение магнатов, бывших его союзниками — Эгмонта, Горна и Хогстратена — не воевать с королем, убедило его, что положение мятежников было безнадежным{492}. Первоначально Бредероде заручился значительной поддержкой для вооруженного протестантского восстания, в частности, в Амстердаме, Утрехте и прилегающих областях{493}. Но разгром сил мятежников около Антверпена в марте 1567 г. и последовавшая спустя несколько дней капитуляция Валансьена, бастиона кальвинизма в валлонских землях, после долгой и изматывающей осады, привели к тому, что идея восстания начала терять популярность{494}. К концу апреля Бредероде также разочаровался в успехе мятежа. Задолго до прибытия испанской армии под командованием герцога Альбы, с помощью которой король надеялся подчинить непокорные Нидерланды, вооруженное восстание уже пошло на убыль. После этого и открытая приверженность к протестантизму потерпела крах{495}. Уже в январе 1567 г. в валлонской сельской местности прекратились протестантские проповеди, сотни кальвинистов снова обратились в католичество. На севере многие города избежали иконоборческой ярости, потому что не оказали сопротивления введению протестантского богослужения; оно беспрепятственно проходило с сентября 1566 г., например, в Снеке и Франекере во Фрисландии, в Хорне в западной Фрисландии и городах Оверэйссела. Но из всех этих мест, как и из городов, где были вспышки насилия, протестантские проповедники весной 1567 г. бежали, протестантские церкви были закрыты, а консистории распущены. Амстердамский совет (vroedschap) приказал прекратить протестантскую проповедь в городе 17 апреля 1567 г.{496} Бредероде вскоре после этого бежал. Принц Оранский посчитал, что будет благоразумно на какое-то время покинуть Нидерланды, и в мае перебрался в родовой замок в Дилленбурге. Хогстратен, Кулемборг и другие виднейшие дворяне точно так же выехали в Германию.
Восстание казалось полностью угасшим, Нидерланды — усмиренными и покорными. По всей стране распространился безошибочный дух страха и деморализации. Но решительное сопротивление продолжалось благодаря основанию нидерландцами протестантских общин за границей, а также расширению и все большему разветвлению кампании политической пропаганды. Одним из главных апологетов восстания 1566–67 гг., который старался поддержать его дух живым, был фламандский дворянин Филипп Марникс де Сент-Альдегонде (1540–98)[59], который впоследствии стал секретарем и главным публицистом Вильгельма Оранского. В 1567 г. Марникс издал свой «Vraye Narration et apologie», в котором утверждал, что король нарушил привилегии и «свободу» нидерландских провинций. Эту тему подхватил и развивал Якоб ван Весембек (1524–75), пенсионарий Антверпена в 1556–67 гг., который оказывал помощь в переговорах по достижению компромисса между городскими кальвинистами, лютеранами и католиками, и последовал за Оранским в изгнание. В ряде трактатов, изданных в 1568–69 гг., ван Весембек провозгласил, что «человек дороже всего ценит естественно присущую ему свободу, и не позволит ее отнять»{497}. Для ван Весембека «свобода», в абстрактном значении и в единственном числе, была самой сутью проблемы, хотя и неразрывно связанной с привилегиями городов и провинций и их процветанием. С его точки зрения — и многие готовы были с ней согласиться — нарушение королем Испании «свободы» Нидерландов в целом, и привилегий в частности, было достаточной причиной для оправдания вооруженного сопротивления его власти.