ПОЗДНИЙ ГОЛЛАНДСКИЙ ГУМАНИЗМ

В 1580-х годах Липсий был интеллектуальным светилом Лейдена и всей Голландии. У Франекера имелся ответ на это — Йохан Друсий (15501616 гг.), который, как и Клузий, Барлаус, Стевин и другие знаменитые интеллектуальные личности республики в начале семнадцатого века, был беженцем с юга. Этого известного филолога, изначально профессора в Лейдене, переманили во Франекер в 1584 году, несмотря на попытку Вильгельма Молчаливого это предотвратить, заставив кураторов Лейдена повысить ему зарплату^{1850}. Знание Друсием греческого, иврита и других ближневосточных языков, особенно сирийского, сделало Франекер известным во всей Европе и привлекало студентов даже из Шотландии и Швейцарии. Как и Липсий, Друсий избегал теологических и религиозных споров, придерживаясь классических учений и филологических исследований.

Кураторы Лейдена, расстроенные уходом Друсия и успехами Франекера, значительно увеличили жалования профессоров. Однако они не смогли предотвратить отъезд Липсия в 1591 году. Чтобы заменить его, они не жалели сил на поиски сравнимого с ним ученого, призвав на помощь Штаты Голландии. Штаты и кураторы положили глаз на известного французского гуманиста Жозефа Жюста Скалигера (1540–1609 гг.) и, чтобы начать с ним переговоры, обратились за помощью к королю Франции. Скалигер описывал, как его в течение двух лет «осаждали», прежде чем он согласился приехать с условием беспрецедентного жалования в 1200 гульденов — Липсий получал лишь 1 000 гульденов в год на момент отъезда — и без необходимости читать лекции^{1851}. Он был раздражительным человеком, который ненавидел большую часть профессорского состава, любил оставлять ядовитые комментарии на полях книг своих коллег и всегда находил, на что пожаловаться, будь то холод, еда, алкоголизм или непомерная арендная плата^{1852}. Но для Штатов, университета и города было определенно выгодно размещать Скалигера и его библиотеку в одном из лучших домов на величественном канале, окна которого выходили на университет.

Скалигер не читал лекции. Но обучение маленьких групп специально отобранных студентов привело к возникновению новых стандартов филологических исследований классических ближневосточных текстов, которые превзошли всё, что было открыто до этого в Европе^{1853}. Он настаивал на широком изучении древних языков и текстов в качестве основы высшего образования, и эта настойчивость стала не менее известной, чем его метод избавления от презираемых им коллег: «Он плохо понял речь». Скалигер был величайшим знатоком Нового Завета своего времени, он выпускал мастерские издания классических авторов, включая Катулла, Тибулла и Проперция, и, помимо легендарного знания латинского и греческого, придал значительный толчок изучению иврита, сирийского, арабского и других языков и литературы, которые он считал связанными с изучением библейских текстов, в том числе коптский и эфиопский. Среди его работ, созданных в Лейдене, истинным шедевром стал Thesuarus Temporum (1614 г.), где были установлены общие хронологические рамки древней истории. Эта работа возникла из попыток установить подлинность работ Евсевия.

Главным наследием Скалигера стало его влияние на круг одаренных студентов. Через них он оказывал длительное влияние (как в республике, так и за ее пределами) на классическое и библейское изучение ближневосточных языков. Наиболее выдающимися среди его студентов были Гроций, приехавший в Лейден в 1594 году в возрасте 11 лет как известный вундеркинд; Петрус Скривериус (1580–1655 гг.); и Даниэл Хейнсий (1580–1655 гг.), который приехал в 1598 году и стал главным протеже Скалигера. В 1605 году в возрасте 25 лет Хейнсий был назначен преподавателем греческого языка в Лейдене. В стремлении превзойти Скалигера он выпускал улучшенные издания многочисленных классических авторов, включая Горация и частично, Аристотеля, хотя он и стал знаменитым по всей Европе, он не представил значительных нововведений, и ему не хватало серьезности его воспитателя^{1854}.

В ближневосточных дисциплинах лучшим студентом Скалигера был Томас Эрпениус (1584–1624 гг.), которого в 1613 году назначили преподавателем восточных языков. Его Grammatica Arabica (1613 г.) в течение двух веков оставалась в центре изучения арабского языка в Европе и еще в 1771 году была перепечатана на немецком. Он также подготовил арабский Новый Завет, опубликованный в 1616 году. Эрпениус привлекал большое количество студентов и упрочил позицию Лейдена как ведущего центра ближневосточных наук в Европе. После его смерти во время эпидемии чумы в 1624 году его лучший студент Якоб Голиус (1596–1667 гг.) продолжил традицию^{1855}. Во время поездок в северную Африку, Сирию и Константинополь в 1622–25 годах Голиус собрал около 300 средневековых арабских, персидских и турецких манускриптов, которые стали ядром известной Лейденской коллекции ближневосточных текстов. Голиус, также сделавший многое для развития в Лейдене практической астрономии, развивал интерес к истории науки, изучая средневековые арабские тексты, в которых содержались научные знания греков. Таким образом, он помог создать тесное взаимодействие между естественными и гуманитарными науками, которое было характерным для голландской культуры семнадцатого века. Но главным достижением стал написанный им Lexicon АгаЫсит (1654 г.), который использовался западными ориенталистами вплоть до девятнадцатого века. Его основным последователем был Левин Уорнер из Липпе, Вестфалия, который в конце концов стал жителем Константинополя, где собрал большое количество дополнительных манускриптов для Лейдена.

Большая вовлеченность университетов и латинских школ в городскую и провинциальную жизнь сделала их центром противостояния между арминианцами и гомаристами. Практически всем основным гуманистам и теологам в традиции Эразма и Липсия не нравился растущий догматизм и фанатизм кальвинистов вокруг. Даже Хейнсий, впоследствии резко критиковавший ремонстрантов, в частности Епископия, и служивший латинским секретарем синода в Дордрехте, не был открытым гомаристом до 1618 года и впоследствии подвергся критике Гроция, Воция и Барлеуса, но не как приверженец кальвинизма, а как предатель друзей и подлый приспособленец^{1856}, которого они объявили лицемером, пьяницей и «бегуном за шлюхами». Скалигер, их общий учитель и предводитель в научном мире, который долгое время почитал Эразма, в последние годы своей жизни признался в своем восхищении арминианцами и презрении к Гомарусу^{1857}.

После падения Олденбарневельта, в феврале 1619 года новые Штаты Голландии сменили кураторов Лейдена, а в июле создали комиссию для истребления ремонстрантизма с факультетов. Часть ведущих профессоров попали в их поле зрения. Петрус Бертиус, ремонстрантский регент Государственного Колледжа до 1615 года, был тут же освобожден от обязанностей. Барлеус был смещен с поста помощника ректора Государственного Колледжа в июле, а в августе и с должности профессора. Епископий сбежал из республики, тем самым уволив себя. Воция заставили покинуть должность регента Государственного Колледжа, но он смог удержать место, хотя его работы и находили под следствием в синоде южной Голландии. Новые кураторы в письме к Штатам Утрехта в августе 1619 года утверждали, что они очистили свой университет от «прежнего беспорядка», и просили провинцию возобновить отправку студентов на обучение в Лейден^{1858}.

Латинские школы Голландии и Утрехта также подверглись чистке. В известной школе Хиеронимуса в Утрехте, которую посещало около 300 учеников, были уволены ректор и сотрудники; среди новых учителей был молодой ученый и фанатичный контрремонстрант Исаак Бекман, назначенный помощником ректора в ноябре 1619 года^{1859}. Подобные чистки были проведены в Харлеме, Лейдене, Гауде и Роттердаме. В результате увольнений в Роттердаме брат Бекмана, строгий кальвинист, был назначен ректором роттердамской латинской школы.

Однако чистки 1618–20 годов не прекратили междоусобицу среди интеллектуальной элиты республики. Встречные обвинения и злость по-прежнему наводняли культурную жизнь Нидерландов до 1630-х годов и далее. Однако с приходом Фредерика-Генриха к штатгальтерству в 1625 году, стало больше возможностей для примирения и взаимодействия. Всё же контрремонстранты могли оценить аспекты гуманистских вопросов в случае, если они избегали щепетильных религиозных вопросов. Константейн Гюйгенс, опора контрремонстрантской фракции при дворе штатгальтера и значимая фигура в образованных кругах, был одним их тех, кто больше всего хотел заживить раны и создать интегрированную, оживленную нидерландскую культуру, известную своей образованностью и эрудицией. Вскоре после смерти Морица он помог Барлеусу, чьей новолатинской поэзией он восхищался и который жил в стесненных условиях, давая частные уроки в Лейдене, получить заказ на написание придворных стихов, первым из которых стал Britannia Triumphans (1625 г.) в честь женитьбы короля Англии Карла I.

Гюйгенс, Хофт, Барлеус, Воций и другие трудились, чтобы прекратить научный и культурный застой и переступить теологические границы. В этом отношении большую значимость имело литературное и интеллектуальное сообщество, известное как Мюйденский кружок, культурный феномен, в центре которого находился влиятельный поэт, драматург и историк Хофт. Будучи дростом Мюйденской крепости около Амстердама, он имел возможность проводить регулярные собрания писателей и ученых, а также был одним из главных влиятельных персон, который оставался вне религиозного конфликта и сохранил дружеские отношения с обеими сторонами. В течение многих лет Хофт стоял во главе уникального кружка, в котором состояли Гюйгенс, Барлеус и Воций, и стремился вывести нидерландскую литературную и интеллектуальную культуру из засухи прежней полемики к новым мирам интеллектуальных, метафизических и поэтических вопросов^{1860}. Они многого избегали и специально культивировали атмосферу утонченного легкомыслия, но также заменили разногласия идеалом уединенных обсуждений и поиском правды в литературе. Гюйгенс, восхищавшийся метафизическим слогом Джона Донна, стремился привнести подобную глубину в нидерландскую поэзию. Хофт, наоборот, в годы существования Мюйденского кружка забросил поэзию и в 1630-х и 40-х годах сконцентрировался на внутренней борьбе с политическими и этическими проблемами, которые так долго его поглощали, и на написании своей истории голландского восстания, ставшей кульминацией прозы голландского Золотого века^{1861}.

И с интеллектуальной, и с культурной точки зрения противостояние арминианцев и гомаристов зашло в тупик, из которого, начиная с 1630-х годов, одинаково искали выход и поэзия, и историческая проза, и теология, и гуманитарные науки. Воций с большой осторожностью продолжал свои исследования. В целом в проблемах голландского гуманизма акцент сместился в 1620-х годах в сторону поиска более детального понимания специфического исторического, лингвистического и религиозного контекста Священного Писания и раннего христианства, при этом избегая прежних спорных вопросов.

Новая восприимчивость, возврат к рассудительности Липсия, Друсиуса и Скалигера, появились на обеих сторонах теологического конфликта. В 1627 году гугенотский профессор Луи Дедье — одна из ортодоксальных замен, произведенных в Лейдене в 1619 году — опубликовал свою сирийскую версию и латинский перевод Откровения Иоанна Богослова, основанные на рукописи, найденной Хейнсием среди бумаг Скалигера, при этом он не оставил никаких спорных комментариев. Затем Дедье опубликовал в трех томах (1631, 1634 и 1646 гг.) свою работу Animadversiones, основанную на Новом Завете, где он опять обошел стороной все потенциально спорные теологические вопросы и разъяснял непонятные моменты исключительно по методу Скалигера, сравнивая древние версии с родственными текстами на иврите, сирийском, арабском, эфиопском и греческом языках. Аналогично, главным вкладом Хейнсия после 1618 года стала его работа Exercitationes (1639 г.), также основанная на Новом Завете, где он также обошел стороной вопросы доктрины, рассуждая исключительно в рамках филологии и истории и тщательно маскируя критику официального голландского перевода Евангелия в официальной Библии^{1862}.

Надо сказать, что осмотрительность Хейнсия не уберегла его работу от яростных атак Воция, Гроция и его нового лейденского коллеги, гугенотского преподавателя Клода Сальмасия. Но их острая язвительность исходила скорее из личной, нежели религиозной, враждебности, хотя на кону стояли и некоторые филологические вопросы^{1863}. В ставшей легендарной академической вражде Сальмасий утверждал, что Новый Завет был написан на классическом греческом языке эллинистической эры, с пренебрежением относясь к мнению Хейнсия, что это был иудейский греческий, смешанный с конструкциями из иврита и других ближневосточных языков^{1864}. Воций, обвинявший Хейнсия в тайном присвоении неопубликованных записей Скалигера, яро поддерживал Сальмасия.

Тем временем Гроций улучшал свое толкование библейских текстов, а его главной работой в этой сфере стала Annotationes на основе Ветхого и Нового Завета, появившаяся, опять же, в 1630-х годах. Записки Гроция о Новом Завете (1641 г.) несомненно, превзошли и Дедье, и Хейнсия по глубине, эрудиции и оригинальности. Но и здесь можно найти то же стремление разъяснить сложности и непонятные моменты Священного Писания с использованием филологических методов, избегая вопросы догмы и рассматривая тексты почти так же, как работы классической античности.

Создав новую библейскую экзегезу, основанную на филологическом исследовании и конфессионально-нейтральную, поколение голландских гуманистов, активизировавшееся после 1625 года, как минимум создало возможность построение мостов и искреннего диалога между разными конфессиональными блоками. Однако необходимо признать, что, несмотря на это, никакой межрелигиозный диалог так и не оказался возможным в период голландского Золотого века. Была методология, но в общем и целом для кальвинистов, ремонстрантов, католиков и иудеев оказалось невозможным вырваться из рамок религиозного мышления.

Подобное наведение мостов лишь доказывает, насколько ограничены были возможности. Примером служит амстердамский раввин Менассех Бен Израэль (1604–57 гг.), ставший другом Воция после переезда последнего в Амстердам в 1631 году, пользовавшийся уважением у Гроция и Барлеуса со стороны арминианцев и Сальмасия и Константина Эмперера (1591–1648), который с 1627 года преподавал иврит в Лейдене, со стороны ортодоксов. Книга Менассеха Conciliador (1632 г.), урегулировавшая основные противоречия в древнееврейском тексте Библии, была опубликована на испанском с разрешения сефардской общины и одобрена Воцием и Барлеусом, которые сподвигли его на публикацию латинской версии, что было не всегда доступно или желанно для иудейских ученых. Менассех подготовил латинскую версию и попросил разрешения у Штатов Голландии посвятить работу им. Вслед за этим Штаты отправили латинский текст на факультет теологии в Лейден, откуда пришел ответ, что книга была полна «иудейских небылиц». Штаты отказали Менассеху, но не запретили публикацию книги. Его решение опубликовать книгу, пусть и не в Амстердаме, а во Франкфурте, не понравилось как кальвинистам, так и старейшинам сефардской общины, где существовало правило, что не должны публиковаться иудейские труды, способные разозлить основную церковь.

Воций отмечал, что Менассех был выдающимся среди иудеев в своем желании дискутировать с христианскими учеными, но именно по этой причине его «не очень уважали представители его веры»^{1865}. Так и было. Но верно было и то, что Воций и еще более ортодоксальные кальвинисты, как, например, Эмперер, оказались неспособными вести искренний диалог с иудаизмом и раввинским учением. Воций жаждал обратить всех иудеев в христианство. Эмперер, хотя и преподавал иврит, игнорировал современные интеллектуальные достижения голландских евреев и был неспособен переступить через традиционный, догматический антисемитизм^{1866}.

Тем не менее многое в позднем голландском гуманизме впечатляло. Он не только улучшил инструменты научного исследования, но и создал новый тип европейского интеллектуального окружения. И хотя он не смог создать прочный диалог между конфессиями, да и не мог это сделать в то время, он несомненно привел к образованию более мягкой атмосферы в духовной сфере, где существование враждующих теологических и философских систем было не только возможно, но и стало реальным фактом, к которому необходимо было приспособиться, и где большое количество религиозных традиций и культурных систем могли развиваться независимо друг от друга.