ФРЕДЕРИК-ХЕНДРИК И РЕГЕНТСКИЕ ПАРТИИ-ФРАКЦИИ, 1633–1640

1633 — год, когда Рембрандт написал две первые большие картины для штатгальтера, «Воздвижение креста» и «Снятие с креста» — стал переломным в штатгальтерстве Фредерика-Хендрика^{1676}. Именно в этом году он покинул альянс, который поддерживал его власть до этого момента, и примкнул к «партии войны» и контрремонстрантам. Именно в этом году традиция «партии Штатов» была возрождена, а конфронтация между штатгальтером и голландскими Штатами стала центральной темой голландской политики. Принц долго мучился, прежде чем, в конце концов, разорвать отношения с Паувом. В его переходе из одного идеологического блока в другой не было ничего импульсивного или хаотичного. Процесс начался с разногласий по поводу Бразилии и области Мейерей. Но истинной причиной был спад поддержки контрремонстрантов со стороны простого населения и растущая уверенность арминианских регентов. До начала 1630-х годов голландские арминиане не могли бросить вызов Фредерику-Хендрику, нуждаясь в его поддержке и защите для выживания. Но к 1633 году они стали ведущей группой в Штатах Голландии и более не зависели от штатгальтера и были достаточно уверены в себе, чтобы претендовать на первенство в Республике. 1633 год, таким образом, стал одним из поворотных моментов в голландском Золотом веке.

Борьба между Фредериком-Хендриком и голландскими «мирными» городами в течение 1634 года превратилась в ожесточенное противостояние вокруг отношений с Францией. К осени 1633 года стало ясно, что альтернативой миру с Испанией был союз с Францией. Людовик XIII предлагал близкое партнерство и привлекательные субсидии. Но встречная услуга включала в себя пребывание в конфликте с Испанией и подчинение Франции на долгие годы. Союз с Францией также предположительно был бы на руку штатгальтеру и «партии войны» и, следовательно, минимизировал влияние Голландии на неопределенное время. В особенности арминианские города неодобрительно относились к тому пункту соглашения, в котором оговаривалось, что Соединенные Провинции, взамен дотаций, не имеют права вступать в переговоры с Испанией, кроме как «совместно и по общему согласию» с французской короной^{1677}. Обе партии осаждали маленькие голландские города, требуя поддержки. Паув хвастал, что он имеет поддержку большинства в голландских Штатах в противостоянии французскому альянсу; Оранский уверял пенсионария, что его поддерживает всего четыре или пять городов, мотивированных эгоистичными коммерческими интересами, а не истинными интересами государства^{1678}.

Борьба оказалась долгой и тяжелой. Организаторами кампании в поддержку принца Оранского в Штатах Голландии были Ван ден Баухорст, который перетянул голландское рыцарство на сторону Харлема, Лейдена и Гауды, и Франсуа ван Арссен, которого очень уважал Ришелье и который полностью вернул расположение принца к себе^{1679}. Постепенно малые города были побеждены. Ван Арссен впоследствии признавал, что исход кампании долгое время был под сомнением и что моментами он терял надежду на успех. «Арминиане», отмечал он позже, испробовали всё, чтобы блокировать альянс и одолеть штатгальтера, представляя Францию как «plus dangereuse ? cet estat que l'Espagne mesme» («более опасную для этого государства, чем сама Испания» (фр.) — прим. пер.)^{1680}. Депутаты от Амстердама в Гааге заявляли, что если Голландия одобрит этот союз, обязывающий Республику вступать в переговоры с Испанией только совместно с Францией, то Амстердам отвергнет это решения и не будет считать себя связанным данным обязательством, настаивая, чтобы их протест был включен в резолюции Штатов^{1681}.

Принц с трудом победил в Голландии, более легко в других местах. Плос убедил утрехтское рыцарство объединиться с контрремонстрантским городом за штатгальтера^{1682}. Ван Харсолтепо вел за собой Оверэйссел. Гелдерланд также согласился. Согласие Зеландии, Фрисландии и Гронингена было уже обеспечено^{1683}.

В новой ситуации эффективность штатгальтера зависела больше, чем когда-либо, от ловкости его провинциальных заправил. Люди Фредерика-Хендрика не нуждались в особой теологии или идеологической последовательности, но лишь в доведенном до совершенства проворстве в обращении с провинциальными фракциями, играя на местных противоречиях и раздавая милости и посты. Поэтому его распорядители были давними последователями Оранского дома и знатными людьми, а не регентами, чье влияние было ограничено пределами отдельных городов. Влияние и клиентела — вот что было важным, поэтому резкая смена политики принца, поворот от арминиан к союзу с контрремонстрантами — каким бы притворным это ни было в богословском и интеллектуальном плане — практически не повлиял на круг его конфидентов. Отвернувшихся было совсем мало. Ван Бомон был слишком преданным арминианином, чтобы продолжать^{1684}, а Ван Арссен, слишком контрремонстрантом, чтобы быть полезным до 1633 года, был принят обратно. Но в основном друзья принца, включая Флориса, графа Кулемборга, бывшего арминианина, сменили направление вместе с ним. Ван Харсолте возглавлял Делегированные Штаты Оверэйссела вплоть до своей смерти в 1643 года, несколько раз он выступал в качестве «полевого депутата» от Оверэйссела в рядах армии. В качестве одной из наград принц назначил его дростом Лингена после того, как Испания эвакуировала это графство в 1633 году и его территория вернулась под контроль голландцев. Режим Ван Харсолте в Лингене, преимущественно католическом анклаве, пользовался дурной славой из-за коррупции. Как и раньше, Плос ван Амстел заведовал Утрехтом, Схаффер — Гронингеном, Кулемборг — Неймегенской четвертью, а контрремонстрантский регент Восберген совместно с еще одним известным коррумпированностью дворянином, де Кнёйтом, — Зеландией. Секретный комитет Генеральных Штатов, созданный для окончательного определения условий союза с Францией, в 1634 году, включал Ван ден Баухорста, Плоса, Кулемборга, де Кнёйта, Паува и Виллема Рипперду^{1685}, дворянина из Оверэйссела, женатого на дочери Ван ден Баухорста, который выступал в качестве представителя Ван Харсолте в Оверэйсселе и в дальнейшем стал вслед за ним главной фигурой провинции. Эти провинциальные заправилы были главными опорами власти Фредерика-Хендрика.

Система генералитетских «тайных комитетов» достигла апогея при Фредерике-Хендрике в это время и в течение еще нескольких лет. Она коренилась в разделении, парализовавшем Голландию, и гегемонии штатгальтера^{1686}. Раньше, во времена Олденбарневельта и Морица, Генеральные Штаты создавали тайные комитеты, но всегда на короткий срок, для рассмотрения отдельных вопросов. Обычно они представляли свой отчет, не принимая решений, как, например, это было в случае комитета восьми — двое из Голландии и по одному из остальных провинций, — собранного для работы над проектом Двенадцатилетнего перемирия в 1608 году. Отличием между ними и «тайными заведениями», которые процветали при Фредерике-Хендрике с начала 1630-х годов, стало то, что новые комитеты имели карт-бланш в какой-либо особой сфере дипломатии или военного дела и продолжали свою работу до тех пор, пока сам комитет сочтет необходимым^{1687}. Единого и постоянного генералитетского тайного комитета, как раньше считали историки, никогда не существовало, но было множество пересечений между комитетами, как и с «полевыми депутатами», которые сопровождали штатгальтера в походах, так что постоянно выбирались одни и те же люди — в основном управляющие принца в провинциях и их представители.

Сам Фредерик-Хендрик надзирал за этими secrete besognes, и за ним было последнее слово при выборе их членов. Обычно они состояли из восьми или девяти человек, два или три из которых представляли Голландию, а от остальных провинций было по одному представителю. Было бы неверно предполагать, что эти люди автоматически выполняли желания принца в любых ситуациях. В советах были расхождения мнений, но не так много. Их характерной (и важной) чертой было то, что пенсионарий Голландии никогда не играл там большую роль и иногда вообще не являлся их членом. Таким образом, в смысле авторитета и распределения власти в Республике, революция 1618 года осталась в основном неприкосновенной, a secrete besognes лишь подтвердили вытеснение Голландии и консолидацию Генералитета под управлением штатгальтера.

Власть и влияние теперь были сконцентрированы в руках небольшой группы заправил под покровительством штатгальтера, которому они ассистировали. Это неизбежно влекло за собой продолжающееся выхолащивание провинциальных ассамблей. Политическая система Республики при Фредерике-Хендрике формировалась посредством клиентских отношений, фаворитизма, придворных связей и аристократического статуса и отличалась минимальным количеством открытых обсуждений. Эта система была также открыта для иностранных манипуляций через коррупцию, гораздо больше, чем могла бы быть более широкая и открытая для обсуждений система принятия решений. Поскольку люди, заседавшие в тайных комитетах, или те, кто имел значение, были всегда одни и те же, а система координировалась секретарём Генеральных Штатов, Корнелисом Мюсом, для иностранных дипломатов не представляло труда втянуть их в паутину взяточничества. Членам тайного комитета, созданного в 1636 году для обновления франко-голландского союза — Ван ден Баухорсту, Харсолте, Плосу, Схафферу, Де Кнёйту, Катсу и Кулемборгу — после подписания договора Ришелье предложил денежные подарки, чья сумма варьировалась в зависимости от полезности того или иного человека для французских интересов^{1688}. Ван ден Баухорст и Плос приняли по 10000 ливров, Кате — 6000, а де Кнёйт — 5000. Самая большая сумма досталась известному своей коррумпированностью секретарю Генеральных Штатов, Мюсу, который был очень полезен для Франции, как и для ФредерикаХендрика, ведь он контролировал корреспонденцию и федеральной ассамблеи. Влияние, которым обладали распорядители Фредерика-Хендрика, позволяло им накапливать огромные состояния. К концу 1630-х годов Ван Арссен был самым богатым человеком в Гааге после штатгальтера. Жадность Мюса была легендарной. Шведский дипломат описывал Рипперду во время Мюнстерского мирного конгресса в 1640-х гг. как tr?s avare («очень скупого») и постоянно лавирующего между Францией и Испанией в зависимости от того, кто больше предложит мзды.

Франция объявила войну Испании в мае 1635 года. По соглашению, достигнутому в Париже в феврале того же года, Генеральные Штаты обязывались вторгнуться в южные Нидерланды совместно с Францией в течение 1635 года. И снова югу предложили свободу религии, одновременно призвав к восстанию^{1689}. Если южные провинции последуют этому призыву, они будут также признаны как лига свободных и независимых кантонов, по швейцарской модели, но при этом фламандские морские порты, Намюр и Тионвиль должны быть присоединены к Франции, а Бреда, Верхний Гелдерланд (Гельдерн) и округ Вас (Хюлст) — к Республике. Но если южные провинции останутся верными Испании и будут завоеваны, было решено, что они будут разделены между Францией и Соединенными Провинциями: франкоговорящие территории и западная Фландрия отойдут к Франции, а Антверпен, эстуарий Шельды, Гент, Брюгге и Мехелен — к Соединенным Провинциям^{1690}.

Второй сценарий особенно огорчал Паува и партию Штатов, которым очень не нравилась идея иметь Францию в качестве непосредственного соседа, как и то, что Республика увеличится за счет частей Брабанта и Фландрии, что непременно усилит власть их штатгальтеров, еще более уменьшив влияние Голландии. Бесспорно, Амстердам также опасался перспективы освобождения Антверпена от торговых стеснений на Шельде и восстановления частичного былого торгового величия за счет Голландии. Но запланированное разделение в принятой в Париже форме было неприятно и для ортодоксальных кальвинистов, ведь на территориях, переходящих к Соединенным Провинциям, Генеральные Штаты гарантировали сохранение «римской католической религии во всей полноте», как это было на тот момент, причем все соборы, церкви, монастыри и прочие владения и ресурсы католической церкви оставались бы в ее руках. Ришелье даже отказался дать разрешение на публичное отправление реформатской веры, утверждая, что, согласись он на это, он бы серьезно обидел папство и другие антигабсбургские католические державы. Всё, что Франция согласилась признать, — это разрешение частного исповедования реформатской веры в домах. Последователи реформатства в Республике были в ярости. Гаагский предикант (проповедник Нидерландской реформатской Церкви) Розеус прямо заявил Фредерику-Хендрику, что лучше вообще не получить Антверпен, чем сделать это на таких условиях.

Но всё это лишь теория, а Испанские Нидерланды оказались более крепким орешком, чем ожидалось. Франция бросила свои силы через южную границу Испанских Нидерландов. Но испанцы не сдались и не обратили (как часто предполагают) все силы на борьбу с французами, снизив тем самым свое внимание на голландском фронте. Наоборот, после победы над шведами при Нёрдлингене (1634 г.) в Германии, прибытия кардинала-инфанта, младшего брата Филиппа IV, в качестве нового губернатора Испанских Нидерландов[98], с дополнительными испанскими войсками числом 11 000 человек и нераспечатанной казной, стратегия Оливареса была направлена на использование ожившей испанской мощи в Нидерландах для того, чтобы посильнее прижать голландцев и заставить их быстро заключить сепаратный мир с Испанией, ведя при этом исключительно оборонительную борьбу с Францией^{1691}. Предполагалось, что как только голландцы успокоятся, Франция (еще не настолько сильная в военном или финансовом отношении, как Испания) пойдет на мировую, поскольку окажется в стратегически невыгодном положении. Как следствие, несмотря на идущие одно за другим вторжения французов в южные Нидерланды, начиная с 1635 года, испанской стратегией в течение нескольких следующих критически важных лет стало сосредоточение усилий против голландцев, а не против Франции^{1692}. Помимо своих расчетов, что это лучший способ победить комбинацию Франции и Республики, испанские министры также предпочитали Guerra offensiva (наступательная война (исп.) — прим. пер.) против голландцев и defensiva (оборонительная (исп.) — прим. пер.) против Франции из-за необходимости прикрывать Антверпен, Гент и Брюгге — города, уязвимые для голландцев и гораздо менее уязвимые для Франции. Они придавали более низкий приоритет Артуа, Эно и Люксембургу, провинциям, в которых не было городов подобной важности. Кроме того, если атаковать Францию и защищаться от голландцев, города попали бы в руки к еретикам, а обратная ситуация не привела бы к такому. Наконец, территория, отвоеванная у голландцев, могла быть включена в Испанские Нидерланды и рассматриваться как королевская, а любые земли, отнятые у Франции, пришлось бы, в конце концов, вернуть при заключении мира^{1693}.

В конце 1630-х годов армия Фландрии составляла более 70 000 человек и была более могучей и многочисленной, чем когда-либо ранее во время Восьмидесятилетней войны^{1694}. Кардинал-инфант при поддержке грозной системы укреплений южных Нидерландов убедительно отразил франкоголландское вторжение в 1635 году. Как только напор спал, испанцы вышли из своих укрепленных гарнизонов и осуществили клещевой удар, охватывающий Мейерей и Клеве, окружив голландские гарнизоны в долине Мааса. Голландцы были ошеломлены быстрым поворотом событий. 26 июля 1635 года испанские войска из Гельдерна захватили считавшуюся неприступной крепость Шенкеншанц, расположенную на острове реки Рейн, чуть ниже нидерландско-германской границы, одно из наиболее важных звеньев в голландском кольце обороны, которое закрывало доступ на нидерландскую территорию вдоль северного берега Рейна. В течение следующих недель испанцы вернули себе большую часть Мейерей, подошли войска империи, и объединенные испано-имперские силы заняли Клеве, соединив контролируемую ими территорию с Шенкеншанцем.

Фредерик-Хендрик, бросив все другие дела, огромными силами блокировал Шенкеншанц с трех сторон, смирившись с необходимостью провести всю холодную зиму в палатках, чтобы отвоевать жизненно важную крепость. В течение нескольких месяцев испанцы боролись за удержание коридора через Клеве. Оливарес заверил кардинала-инфанта (и он не шутил), что удержать Шенкеншанц было более важно, чем захватить Париж^{1695}. Поскольку если испанцы усилят свои позиции там, они получат беспрепятственный доступ в Гелдерланд и Утрехт, голландские гарнизоны в долине Мааса будут окружены, а голландцам «придется принять мир или перемирие, как мы того захотим»^{1696}. Гаагский художник Геррит ван Сантен изобразил драматичную сцену бомбардировки Шенкеншанца, одну из крупнейших зимних операций века. Полотно теперь висит в Государственном музее в Амстердаме.

Именно при таком положении дел, когда Испания захватила Шенкеншанц, Рубенс со своей «penchant irr?istible pour la politique» («непреодолимой склонностью к политике» (фр.) — прим. пер.) получил разрешение кардинала-инфанта на свою последнюю и крупнейшую попытку стать посредником в заключении голландско-испанского перемирия. К этому времени великий художник имел в Гааге репутацию посредника, «plein сГartifices» («полного лукавства» (фр.) — прим. пер.), за которым нужно было пристально следить. Чтобы обойти франко-голландский пакт, препятствующий неофициальным контактам Голландии с испанскими представителями, Дон Фернандо принял план Рубенса о поездке в Амстердам якобы для того, чтобы осмотреть недавно прибывшую партию итальянских картин и захватить полотна с собой, якобы по пути в Лондон^{1697}. Оказавшись в Амстердаме, он намеревался вступить в тайные переговоры с ключевыми фигурами Штатов. Принц Оранский и французский посол вскоре поняли, что задумал Рубенс. Его ходатайство о паспорте для въезда в Голландию, отправленное Генеральными Штатами Штатам Голландии, вызвало безрезультатные споры между друзьями штатгальтера и «арминианами». Решение в итоге осталось за штатгальтером, который, хотя и восторгался картинами Рубенса, запретил ему въезд на территорию Соединенных Провинций.

Оливарес отдал категорический приказ продолжать Guerra defensiva против Франции в начале 1636 года и открыть испанское наступление далее Шенкеншанца, в Велюве и Оверэйссел, дабы расширить брешь в голландской обороне. Мадрид совсем не собирался вторгаться во Францию в 1636 году, и последующее продвижение на Корби, посеявшее панику во Франции, было исключительно временной мерой, которая вовсе не являлась частью стратегии Оливареса. После безостановочной бомбардировки с канонерских лодок и обоих берегов реки Фредерик-Хендрик вынудил Шенкеншанц сдаться в апреле 1636 года. Таким образом, «лучшая драгоценность, которой располагал король в тех землях, чтобы всё уладить», как говорил Оливарес, была потеряна, что стало «великим ударом», горевал он, «для всей Испании»^{1698}. Он убеждал кардинала-инфанта попытаться вернуть Шенкеншанц и укрепить Хелмонд и Эйндховен, чтобы усилить испанские позиции в Мейерей^{1699}.

Фиаско объединенного франко-голландского завоевания Испанских Нидерландов в 1635 году стало суровой проверкой для принца и приверженцев союза с Францией, как и возрождение испанской силы и неудачи в Мейерей и Клеве. Не меньшим разочарованием для штатгальтера стали трудности, которые он испытывал в отношениях со Штатами Голландии. С этого момента было очевидно, что голландские регенты станут самой острой проблемой Фредерика-Хендрика. Чтобы нейтрализовать Голландию, ему было необходимо заменить Паува на посту пенсионария Голландии каким-нибудь подставным человеком, готовым выполнять его приказы. Возможность для этого пришла с окончанием первого срока пребывания Паува в должности, в марте 1636 года. Чтобы убрать Паува, Генеральные Штаты отправили его в посольство в Париж, не позволяя ему вернуться до тех пор, пока не стало слишком поздно вербовать сторонников для его перевыборов^{1700}. В его отсутствие Ван Арссен, Ван ден Баухорст и Кате вместе с пенсионариями Харлема и Лейдена устроили так, что Штаты выбрали более приемлемого для штатгальтера кандидата. Всего выдвигались трое: арминианин Наннинг ван Форест из Алкмара, контрремонстрант Де Гларгес из Харлема и Якоб Кате, которого в 1631 году обошли вниманием в пользу Паува, частично из-за того, что он был из Зеландии. Никто не набрал достаточное количество голосов для безоговорочной победы. Тогда был выбран Кате — в сущности, самим штатгальтером^{1701}. Выбирая Катса, принц знал, что делал. Известный своими стихами, Кате был тихим и кротким человеком, на которого, впрочем, с подозрением смотрели остальные писатели и мыслители — а Гроций с презрением, — поскольку он был адвокатом веротерпимости, и все же поддержал суровую контрремонстрантскую политику^{1702}. Его стихи превозносили кальвинистские ценности и Вторую Реформацию, на которую повлияла теология Виллема Теллинка и Годефрида Удеманса, хотя некоторым было тяжело согласовать это с романтическим подтекстом его творчества^{1703}. Но для Фредерика-Хендрика важным было то, что он был непритязательным чиновником, служившим как пенсионарий Мидделбурга и, с 1623 года, Дордрехта, без склонностей к лидерству или независимым действиям, а также практически неосведомленным в иностранных делах. Его подобострастие и связи с фаворитами штатгальтера — одна из его дочерей вышла замуж за Корнелиса Мюса, вторая — за человека, назначенного Оранским на должность дроста Бреде, — делали его с точки зрения штатгальтера идеальным. Кате безукоризненно выполнял свою роль. Иногда казалось, что он был не столько пенсионарием Голландии, сколько пенсионарием против Голландии. В декабре 1637 года он зашел так далеко, что отказал в «заключении» резолюции, неугодной Фредерику-Хендрику, о сокращении численности войск, несмотря на то, что минимум пятнадцать из восемнадцати городов проголосовали «за»^{1704}.

Но раболепного пенсионария и покладистого рыцарства было недостаточно. Большую часть времени штатгальтер мог положиться на группу городов под предводительством Харлема и Лейдена, которые поддерживали его власть, но теперь в Голландии не было достаточного количества контрремонстрантских городов, которые бы поддерживали раскол в Штатах на том же уровне, на каком он был в начале 1630-х годов, да и старые религиозные споры не вызывали столько же разногласий, как прежде. Одним словом, штатгальтер никак не мог повлиять на большинство в Штатах Голландии, которые требовали сокращения численности армии и снижения трат. Первый с 1621 года большой раунд бюджетных сокращений был проведен Штатами Голландии зимой 1636–37 годов^{1705}. Войска, собранные в 1629 году, были расформированы, а предыдущее пополнение 1628 года сокращено на 20 процентов. Голландия, манипулируемая штатгальтером, возможно, на какой-то момент покорилась военной политике принца и союзу с Францией, но тем не менее могла ослабить его возможности как правителя сокращением военного бюджета.

Особенностью сокращения голландских военных расходов, начиная с декабря 1636 года, и увядание военных успехов Фредерика-Хендрика после повторного захвата Бреды в 1637 году, стало то, что всё это происходило как раз в период, когда экономический подъем, начавшийся в начале 1630-х годов, был в самом разгаре. Если основными настроениями в голландской жизни и политике в 1620-х годах был кризис и депрессия, то во второй половине 1630-х годов в стране наблюдался рост богатства и спекуляций. После 1630 года не произошло никаких изменений в базовой структуре нидерландской торговли^{1706}. На всем протяжении третьей фазы (1621–47 гг.) система заморской торговли по-прежнему характеризовалась сильным снижением торговли между Нидерландами и Южной Европой и акцентом на колониальную торговлю, экспорт текстиля и инвестиции в сельское хозяйство, в сочетании с процветающими зеландскими транзитными перевозками в южные Нидерланды (см. выше, стр. 326–328). Но неблагоприятные по большей части обстоятельства 1620-х годов уступили в 1630-х набору очень благоприятных условий в рамках той же структуры, придавшей новую энергию каждой из существующих главных линий развития. Эти изменившиеся условия проистекали из снятия испанской блокады рек от Эмса до Шельды (1629 г.), окончания польско-шведской войны, подрывавшей балтийскую торговлю (1629 г.), и начала франко-испанской войны (1635 г.), важным результатом которой стало закрытие границы между южными Нидерландами и Францией, отрезавшее дорогу через Кале и Булонь и вынудившее города Фландрии и Брабанта импортировать и экспортировать больше по водным путям, контролируемым Голландией, и через эстуарий Шельды^{1707}. Это неблагоприятно сказалось на торговле и производстве Испанских Нидерландов, повлияло на замедление восстановления юга, вынуждая его платить высокие пошлины и тарифы военного времени, наложенные на транзитные перевозки Генеральными Штатами, а Зеландии подарило самые благополучные годы за весь период Золотого века. Дополнительными факторами, повлиявшими на голландский экономический бум середины и конца 1630-х годов стало ухудшение ситуации в Германии, повышение спроса на сырье и продовольствие с нидерландских складов и перевалочный пунктов, возобновление экспансии голландской Ост-Индской компании в Азии и успехи Вест-Индской компании в организации в середине 1630-х гг. процветающей торговли сахаром, экспортируемым из завоеванных территорий северной Бразилии.

Но этот бум не имел под собой базовой реструктуризации и располагал ограниченными возможностями для новых инвестиций, поскольку основные ограничения для роста нидерландской европейской торговли — испанские эмбарго, высокие тарифы на морские грузоперевозки, каперские атаки из Дюнкерка, слабый доступ в Италию и Левант, где в торговле по-прежнему преобладали англичане, — сохранялись неизменными. Несомненно, именно это придало данному буму ярко выраженное спекулятивное измерение.

Таким образом, возвращение уверенности в себе скоро стало несколько лихорадочным. Конец 1630-х годов стал свидетелем наиболее эффектного скачка в стоимости акций голландской Ост-Индской компании на амстердамской бирже за весь семнадцатый век^{1708}. После медленного и нерешительного подъема в период между 1615 и 1630 годом акции в амстердамской Торговой палате удвоились в цене между 1630 и 1639 годом, при этом наибольшее подорожание произошло в 1636 году, а в 1640 году цена поднялась еще на 20 процентов. В марте 1636 их стоимость составляла 229 процентов от номинальной цены, а в августе 1639 она составила 412 процентов и достигла 500 процентов спустя несколько месяцев. Подобное происходило и с ценой на крупные дома в Амстердаме. Цены на дома богачей упали в начале 1630-х годов, а затем взлетели, пройдя один из двух самых крутых подъемов семнадцатого века (второй произошел в конце 1650-х годов) в конце этого десятилетия^{1709}. Именно на таком фоне следует рассматривать знаменитую тюльпановую лихорадку 1636–37 годов. Начальный всплеск разведения тюльпанов и спекуляции их луковицами были знаком растущей атмосферы непринужденности, уверенности в вернувшемся процветании, а также быстрого накопления крупных излишков в условиях ограниченных возможностей инвестирования. Тюльпаны были диковинкой примерно до 1630 года, но в середине 1630-х годов более дешевые их разновидности стали продаваться повсеместно, и одержимость тюльпанами быстро распространилась в средние слои нидерландского городского населения. В эпоху, когда вложения в акции Ости Вест-Индской компаний, в осушительные проекты и большие дома требовали крупных денежных сумм и были уделом богатых людей, луковицы тюльпанов, имевшие большой спрос и растущее число видов, как раз подходили для массовой спекуляции на местном уровне и стали настоящей манией для розничных торговцев в небольших городках, владельцев таверн и садоводов. Всё это было удачно названо «суррогатной формой биржевой игры»^{1710}.

Личный годовой доход Фредерика-Хендрика, поддерживаемый сельскохозяйственным бумом, — а большая часть его личных денег поступала как арендная плата за фермы в северном Брабанте и южной Голландии, — и возвратом Лингена и Бреды, достиг к 1637 году добрых 650 000 гульденов в год^{1711}. В середине и конце 1630-х годов он затеял некоторые из самых грандиозных проектов в отношении своих дворцов, коллекций произведений искусства и частных садов. Его загородный дом в Хонселарсдейке был завершен к 1638 году, дворец в Рисвике (см. илл. 14) построен между 1634 и 1638 годами, замок в Бюрене отреставрирован после 1637 года, как и замок в Бреде. Дворец Нордейнде в Гааге и резиденция штатгальтера в Бинненхофе были перестроены; в 1630-х годах его галереи наполнились картинами Хонтхорста, Пуленбурга, Рубенса, Ван Дейка и Морелсе, с некоторые добавкой Рембрандта и Ливенса. Штатгальтер тратил огромные суммы на свои сады и значительные — на гобелены, одной из главных его трат на искусство в 1638 году стали 2 200 гульденов, которые он заплатил ван Хонтхорсту за четыре гобеленных картона^{1712}. Амалия фон Зольмс собрала великолепную коллекцию драгоценностей. Приемы и торжества в штатгальтерских дворцах постепенно становились всё более великолепными, теснее привязывая влиятельных дворян ко двору штатгальтера и его патронажу.

Но в то самое время, как растущее богатство Республики финансировало растущую роскошь купеческой элиты, штатгальтерского двора и высокопоставленных аристократов, а также обеспечивало вторжение Ост-Индской компании на Цейлон в 1638 году и экспедиции Вест-Индской компании в Западную Африку и Байю (один из главных городов Бразилии — прим. ред.) в конце 1630-х, Фредерик-Хендрик чувствовал себя все более стесненным в управлении делами государства и командовании войсками в самих Нидерландах. Его трудности частично состояли в том, что его союз с голландскими контрремонстрантами был явным «браком по расчету». Учитывая его прошлое, он едва ли мог выступить в качестве защитника традиционного кальвинизма, даже если бы он и хотел распрощаться со своими предыдущими терпимыми взглядами на религию и философию; контрремонстранты же не могли игнорировать тот факт, что он подорвал все успехи, которых они достигли при Морице после 1618 года. Захват принцем Бреды со сравнительной небольшим войском во время кампании 1637 года, — возможный лишь по причине того, что кардинал-инфант (несмотря на полученные ранее инструкции^{1713}) переместил основные силы от голландского фронта в Артуа против французов — в Республике был встречен молчанием, показавшим, что его подвиги больше не приветствовались ни одним важным сегментом нидерландского общества. Контрремонстранты испытывали неприязнь к его религиозной политике на новых завоеванных территориях. Вондел по-прежнему молчал. Гюйгенс[99] писал Хофтуиз лагеря штатгальтера у Бреды, убеждая его опубликовать триумфальные стихи в честь взятия Бреды, как он делал раньше по поводу Хертогенбоса, отмечая, что новый подвиг ничуть не менее значителен, чем предыдущий, но Хофт тоже хранил молчание^{1714}.

Штатгальтер всё же внес некоторые коррективы в свою религиозную политику на завоеванных территориях. Он больше не просил Генеральные Штаты, как это было в 1632 и 1635 годах, обещать терпимость по отношению к католичеству и сохранение католической церковью своего духовенства, зданий и доходов в местностях, которые освободились от гнета Испании и подчинились Республике. Он не предоставил католикам веротерпимости в своей вновь возвращенной баронии Бреда и отказался разрешить большую свободу для католического богослужения, чем была дозволена там до 1625 года, так что католические службы снова были ограничены теми же двумя монастырями, что и при Морице^{1715}. Однако штатгальтер оставался сторонником веротерпимости, поскольку, конечно же, союзничество с Францией обязывало его на это. Если формально он установил те же правила в Бреде, что и до 1625 года, он был определенно более снисходительным в наблюдении за их исполнением, позволив нескольким католическим священникам остаться и дав своему новому дросту указание разрешить католикам их полулегальные собрания. Религиозный режим, установленный Фредериком-Хендриком в его вновь обретенном графстве Линген, по признанию нидерландской Католической миссии в Утрехте, был необычайно толерантным^{1716}.

Для ортодоксальной кальвинистской партии ситуация, сложившаяся после 1633 года, стала дилеммой. Теперь им менее, чем когда-либо, было выгодно критиковать штатгальтера. Им пришлось поддерживать его в противостоянии с ненавистными «арминианами». Но их отношение к нему оставалось прохладным и характеризовалось скрытым неодобрением. Отход от политики нетерпимости и принуждения в религиозных и философских вопросах уже нельзя было обратить вспять или сдержать без кардинальных изменений политики со стороны штатгальтера и правящей группировки. На тот момент на это не было никаких шансов. Однако ортодоксальные кальвинисты, в том числе некоторые голландские регенты, напрочь отказывались уступить обозначившемуся направлению на терпимость и религиозную свободу на локальном уровне; в своих городах и общинах они продолжали с этим бороться. Когда лейденские магистраты вызвали к себе городского схаута в июне 1633 года и попросили объяснений в связи с далеким от идеала положением дел с действительным запретом католических и ремонстрантских собраний в городе, он ответил, что в ситуации, когда католикам и ремонстрантам позволено без помех собираться в Гааге, они ожидают того же и в Лейдене^{1717}. Магистраты возразили на это, что Лейден не собирается уподобляться Гааге и что лейденским католикам и ремонстрантам не будет позволено собираться^{1718}. Точно так же в Харлеме, Гауде и некоторых более мелких городах сохранялась политика нетерпимости.

Генеральные Штаты больше не предлагали южным Нидерландам терпимости к католичеству. Но не было и ни одного намека на то, что штатгальтер начал войну за реформатскую веру. И это ортодоксальным кальвинистам было трудно принять. «Какую войну ведут Соединенные Провинции?» — взывал контрремонстрантский памфлет в 1637 году, отвечая с риторическими отвращением: «Войну вольнодумцев»^{1719}. Автор считал это явным симптомом слабости государственного управления. Он сокрушался об открытой терпимости к католицизму в Маастрихте и о разрешении штатгальтера на католическое вероисповедание в преимущественно кальвинистском Везеле, отвоеванном у испанцев в 1629 году. Он разочаровался в городских правительствах Голландии, которые, по его мнению, были полны «вольнодумцев, арминиан, атеистов и тайных иезуитов»^{1720}. И «Союз», и Реформация разлагались, настаивал он, отмечая, что за последние годы католические собрания стали более распространенными и открытыми не только в Амстердаме и Роттердаме, но и в Гааге, Дордрехте и других городах, а также голландских пригородах. Тут он был совершенно прав. В католическом отчете от 1638 года отмечено, что в Энкхёйзене — городе, где двадцать лет назад практически не было католиков, — сейчас их было около 1300 человек^{1721}. В Дордрехте городской совет стал гораздо более снисходительным и к католикам, и к меннонитам после смерти принца Морица^{1722}, то же самое было верно и для Делфта, Хорна, Алкмара и даже Утрехта.

Однако Фредерик-Хендрик был наследником политической системы, созданной кальвинистской революцией контрремонстрантов. Он и его окружение твердо стояли у руля и упорно продолжали войну в союзе с Францией. В 1638 году принц Оранский встретил серьезный отпор при попытке захватить форты на Шельде, ниже Антверпена; часть его армии была застигнута врасплох и втянута в битву при Калло в июне, в которой сотни людей погибли, а 2 500 солдат вместе с восьмьюдесятью речными баржами были захвачены в плен[100]. Спустя два месяца после этого «большого несчастья», как назвал его Ван Арссен, принц потерпел поражение при нападении на Гельдерн, когда внезапно появившаяся имперская армия вынудила его к недостойному отступлению. В 1639–40-х годах он возвращался из походов с пустыми руками, а его неоднократные попытки захватить Гельдерн и Хюлст закончились провалом. Во время неудавшейся осады Хюлста в 1640 году было смертельно ранен фризский штатгальтер Генрих-Казимир[101].

Так что, несмотря на возврат Бреды в 1637 году, военные достижение Фредерика-Хендрика в конце 1630-х годов были не столь впечатляющими в сравнении с 1629–33 годами. Более того, его подвиги оставались в тени азиатских завоеваний Ост-Индской компании, которая очистила значительную часть цейлонского побережья от португальцев в 1638–41 годах, а также Малакку в 1641 г. Его достижения также превзошел его кузен, граф Иоганн-Мориц Нассау-Зигенский, назначенный Вест-Индской компанией генерал-губернатором Бразилии (1637–44 гг.); он значительно расширил контролируемые голландцами территории в северной Бразилии, поставив семь из четырнадцати капитаний, на которые была разделена Бразилия, под власть Вест-Индской компании, хотя и провалил свое самое грандиозное предприятие — что повлекло ужасающие последствия для голландской Бразилии — нападение на Байю с 3 600 европейскими и 1 000 индейских солдат в 1638 году. Кроме того, именно он отправил из Бразилии в Африку экспедиции, которые захватили Элмину на берегу Гвинеи (1637 г.) и Анголу (1641 г.). Еще одним человеком, кто затмевал все достижения Фредерика-Хендрика после 1637 года, был адмирал Тромп[102] со своим морским триумфом в 1639 году, когда он уничтожил великую армаду (испанское название военно-морского флота — прим. ред.), которую Оливарес старательно готовил в течение нескольких лет и которую он отправил в Ла Манш в надежде вырвать у голландцев господство на море. Испанская армада в 1639 году состояла почти из ста кораблей, включая несколько сопровождающих английских транспортов, и везла более 20 000 испанских и итальянских военных во Фландрию. После первой битвы около Бичи-Хеда армада укрылась у английского побережья, в Даунсе. Карл I[103], чьи отношения с Испанией в то время были хорошими, пытался защитить потрепанный испанский флот, предупреждая голландцев, чтобы те не наносили ему оскорбление «в его собственных покоях». Но Тромп получил тайные указания от штатгальтера — игнорировать возражения англичан — и 21 октября обрушился на армаду, довершив свою победу.