9. ВОССТАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Революции, истинные великие восстания того сорта, которые радикально изменяют ход истории, могут произойти только там, где существуют длительные предпосылки, создавшие непреодолимые конституционные, социальные, идеологические и духовные противоречия. Всевозможные восстания могут происходить по причинам краткосрочного недовольства. Но репрессии и эксплуатация, даже если бы режим Альбы оказался более тираническим и алчным, чем он был в действительности, сами по себе не могли вызвать такое мощное сопротивление политических и религиозных основ общества, которое произошло в Нидерландах в 1572 г. Для того, что случилось здесь, должен был существовать подготовительный период поляризации мнений, идеологий и конституционных точек зрения, продолжавшийся десятилетиями. Экономические и военные обстоятельства, которые предшествовали вспышке восстания в 1572 г., хотя и не следует сбрасывать со счетов, но были, таким образом, явлениями второго порядка.

Невозможно отрицать, что народный гнев из-за «десятого пенни» усугубил трения, охватившие Нидерланды в 1571 и начале 1572 гг., когда Альба в одностороннем порядке ввел этот налог. Но это произошло из-за того, что 10%-й налог стал символом превышения полномочий центральной власти, грубо попирающей уважаемые всеми конституционные процедуры, символом нелегитимности правительства и безжалостного насилия над правами городов.

Не существовало никаких различий в реакции на «десятое пенни» между севером и югом Нидерландов{545}. Аналогичным образом, сопротивление бремени военной оккупации, строительству цитаделей в основных городах, образованию новых диоцезов, религиозным гонениям и «Совету по делам о беспорядках» затронуло все Габсбургские Нидерланды без различия между севером и югом. Тем не менее восстание 1572 г. быстро привело к тому, что на севере и на юге сложилась совершенно разная ситуация, и этот резкий и фундаментальный контраст впоследствии оказал решающее воздействие не только на форму развития восстания, но и на растущее расхождение между севером и югом{546}. Столь сильное отличие реакции на Восстание 1572 г. на севере и на юге было вызвано базовыми различиями в социальной структуре, религиозной обстановке и экономической жизни, корни которых уходили в прошлое не на десятилетия, а на столетия. Эти базовые различия оказались фундаментальными: на севере был только один центр власти, тогда как на юге их было несколько; на севере большая часть дворянства и патрициата была на стороне Восстания, тогда как на юге все обстояло иначе; и, наконец, воинствующий католицизм был заметной силой в Валлонии и некоторых частях Брабанта, тогда как к северу от рек католическая религия фактически не пользовалась поддержкой. К этому следует добавить стратегический фактор: для испанской армии, безусловно, было намного сложнее эффективно действовать в зоне низменностей, особенно в Голландии и Зеландии, чем на землях, лежащих к югу от рек.

Контраст конституционных структур был наследием далекого прошлого: Фландрия и Брабант не имели внутреннего единства; напротив, Голландия, чьи Штаты привыкли действовать в качестве провинциального правительства для защиты флота навалочных грузоперевозок и промысла сельди (причем ни одна из этих отраслей экономики не была преимущественно сосредоточена в одном из шести «больших» городов), была единственной провинцией в Габсбургских Нидерландах, имевшей определенную степень подлинного конституционного единства. Что не менее важно, у Фландрии и Брабанта не было средств для вмешательства или оказания какого-либо политического или военного влияния на севере. В результате, никто не мог бросить вызов потенциальному доминированию Голландии над остальной частью севера, если бы габсбургская власть пала. Контраст между общественными элитами в обеих частях Нидерландов также был, отчасти, наследием далекого прошлого. К северу от рек магнаты были менее влиятельными, чем к югу, тогда как городских ремесленников было меньше и они были не столь готовы к противостоянию с патрициатом, поэтому здесь было меньше шансов на возникновение в обществе расколов, парализующих все усилия повстанцев. Но социальный фактор также внес свой вклад в исход восстания 1566–67 гг. Из-за того, что «иконоборческая ярость» и введение протестантского богослужения на севере носили более организованный характер и происходили при большем участии элит, чем на юге, с севера в изгнание было вынуждено отправиться намного больше дворян и влиятельных людей, столкнувшихся с угрозой потери своего влияния и богатства. Это означало, что в 1572 г. на севере было больше состоятельных людей, заинтересованных в свержении существующего режима и замене его какой-либо иной формой государственного устройства, чем на юге.

Великое Восстание начали морские гёзы. 1 апреля 1572 г. 600 гёзов, недавно изгнанных из английских портов на Ла-Манше по приказу королевы Елизаветы, под командованием графа Люмэ де ла Марка, льежского дворянина, которого Оранский назначил своим представителем в южной Голландии, захватили небольшой порт Бриль, в котором временно отсутствовал испанский гарнизон из-за того, что Альба сосредотачивал свои войска вдоль французской границы на случай неожиданного вторжения из Франции. Виллем Блуа де Трелонг, заместитель Люмэ, убедил его не только совершить рейд на город и его церкви (которые были дочиста разграблены и лишены всех икон), но и попытаться удержать Бриль — город, обладавший практически неприступным местоположением и окруженный каналами и протоками, против неизбежной контратаки испанцев.

Растущая угроза со стороны морских гёзов с 1568 г. побудила Альбу разместить существенные контингенты испанских войск вокруг эстуариев Шельды и Мааса. Некоторые из них недавно были отозваны для службы на французской границе, но при получении новостей о захвате Бриля к Боссю и новому штатгальтеру Фрисландии и Гронингена, португальцу Гашпару де Роблесу, были отправлены подкрепления. Регенты Голландии и Зеландии, недавно вынужденные пойти на уступку по вопросу десятипроцентного налога, испугавшись волнений среди собственных горожан и претендуя на то, что являются стойкими католиками, были готовы попытаться не допустить в свои города морских гёзов именем короля и Церкви{547}. Но приближение испанских и валлонских подкреплений поставило их в почти безнадежное положение. Городское ополчение уже дало понять, что оно не будет поддерживать муниципалитеты в случае народных беспорядков ради сохранения десятипроцентного налога. Не было причин полагать, что ополчение окажет поддержку городским властям, если они впустят в города испанские гарнизоны и закроют ворота перед гёзами — скорее, наоборот{548}.

Бриль был небольшим и довольно незначительным городом. Но как только гёзы поняли, насколько неустойчивой была ситуация в северо-западных Нидерландах и как ненадежно положение правительства, Церкви и регентов, они, не теряя времени на поиск более крупной добычи, возглавили волну народного гнева против городских властей и режима. Через пять дней после захвата Бриля наступила очередь стратегически важного порта Флиссинген в устье Шельды. Флиссинген был выбран Альбой в качестве места для одной из новых цитаделей, которые должны были держать под контролем население и Нидерланды в целом. Но, в отличие от Антверпена, Гронингена и Утрехта, где уже были возведены мощные цитадели, крепость во Флиссингене находилась еще в зачаточном состоянии — не столько крепость, сколько символ угнетения. При подходе испанских подкреплений горожане захватили город, изгнали его валлонский гарнизон и призвали на помощь гёзов, около 800 человек из которых были отправлены из Бриля на восьми кораблях. Городской муниципалитет был переизбран, и эдикт, изданный от имени принца Оранского (и короля Испании), строжайшим образом запрещал нападать на церкви под угрозой сурового наказания. Позже, в апреле, против испанцев восстал Веер, за которым последовала остальная часть острова Валхерен, кроме Мидделбурга. Веер захватили проживавшие в нем рыбаки. Настроения в поддержку гёзов в Зеландии были настолько сильными, что испанцы столкнулись с большими препятствиями в попытке подавить сопротивление местных моряков, не желавших служить на королевских кораблях и баржах с припасами{549}. Флиссинген, превосходная морская база, обеспечил контроль мятежников над эстуарием Шельды{550}.

Боссю, потерпевший неудачу в попытке изгнать гёзов из Бриля, решил отрезать город от остальной части Голландии и взять его в осаду. Роттердам закрыл перед ним свои ворота; город был разделен, но большинство населения поддерживало гёзов{551}. Но войска Боссю взорвали ворота и подавили назревающее восстание. Именно в этот момент, когда ситуация в Голландии и Зеландии опасно балансировала на чашах весов, граф Людвиг Нассауский[63], стремясь воспользоваться возможностью, вторгся в Эно и захватил Моне, один из главных габсбургских укрепленных городов на французской границе. Только несколько недель спустя, в августе, резня в ночь Святого Варфоломея в Париже устранила угрозу крупномасштабного вторжения в Испанские Нидерланды из Франции, поэтому с апреля по июнь, как бы ни было опасно положение в Голландии и Зеландии, Альба был вынужден держать основную массу своих войск южнее{552}. Когда мятежники удержали свои анклавы в Голландии и Зеландии, а армия Альбы стояла лагерем вокруг Монса, еще один контингент мятежников под командованием гелдерландского магната, графа ван ден Берга, вторгся в Гелдерланд из Германии и захватил Зютфен, что стало сигналом к восстанию в большей части Гелдерланда и Оверэйссела. Наконец, в августе (после резни гугенотов в Париже) принц Оранский лично вступил в Брабант во главе большой армии немецких наемников численностью в 16 000 человек, с целью снять осаду с Монса. Показательно, что только два южных города, Мехелен и Ауденарде, при его появлении одновременно восстали и потребовали от Оранского разместить в них гарнизоны.

После падения Бриля, Флиссингена и Веера положение испанских войск и роялистов и Голландии и Зеландии на непродолжительное время стабилизировалось. В Мидделбурге, где регенты и чиновники, назначенные Альбой, стойко удерживали свои позиции, тогда как простой народ хотел их свергнуть по примеру Флиссингена, возникли острые трения{553}. Но испанцы отправили подкрепления и установили прочный контроль над городом. После длительной паузы, следующим городом, перешедшим на сторону мятежников, на этот раз в северной Голландии, был Энкхёйзен. Как и Веер, он был крупным рыболовецким портом и сильно пострадал от подрыва рыбной ловли, вызванного действиями «морских гёзов», но обвинял в упадке испанцев. 21 мая городское ополчение объявило о переходе на сторону гёзов и захватило город{554}. Только позже, когда роялистские регенты бежали, а оставшиеся согласились присоединиться к Восстанию, в Энкхёйзен призвали гёзов. 2 июля предводитель гёзов, Дидерик Соной, командующий войсками Оранского в Северной Голландии, сделал Энкхёйзен своей военной базой. Город стал координационным пунктом действий мятежников в Северной Голландии и, первоначально, также во Фрисландии.

Восстание в Энкхёйзене подорвало положение проправительственных, прокатолических городских советов по всей северной Голландии, хотя прошел еще целый месяц, прежде чем на сторону мятежников перешли Хорн и Алкмар, в обоих случаях скорее из-за внутренних волнений против регентов, чем из-за вмешательства гёзов. В Хорне, городе, где (как в Амстердаме) существовала резкая рознь между проправительственной правящей патрицианской группировкой и деловыми кругами (многие из представителей которых находились в изгнании), большинство членов городского совета бежало и было заменено пользовавшимися известностью протестантами, которые вернулись из Эмдена{555}. В Харлеме, который упорно оставался лояльным королю до начала июля, после того, как большинство главных голландских городов перешло на сторону повстанцев, городской совет тянул, сколько мог; но затем, чувствуя настроение народных масс и посовещавшись с городским ополчением, регенты отказались от гарнизона, предложенного Боссю, и вместо этого впустили в город эмиссаров Оранского, согласившись признать принца Оранского законным штатгальтером Голландии, что было равнозначно присоединению к Восстанию по собственному выбору{556}. Регенты Харлема поступили так, поскольку знали, что горожане в целом были за Оранского и гёзов, а поддержка короля и католической Церкви была минимальной. Открытие городских ворот перед посланниками Оранского означало также принятие его «Религиозного мира» и, соответственно, введение протестантского богослужения, хотя регенты прекрасно знали, что если Альба восстановит контроль над городом, это будет иметь для них крайне тяжкие последствия. Через две недели после открытия городских ворот власти Харлема разрешили провести первое реформатское богослужение в одной из городских церквей{557}.

С падением Харлема вся северная Голландия, за исключением Амстердама, была в руках мятежников. По мере распространения Восстание приводило к спорадическим народным демонстрациям, росту неповиновения непопулярным регентам, разгулу «иконоборческой ярости», изгнанию католических священников и закрытию городских церквей, несмотря на все усилия принца Оранского помешать этому. В Южной Голландии правительство имело более сильные позиции, так как здесь Боссю держал основную часть своих войск и мог призвать на помощь испанский гарнизон в Утрехте. Но в Южной Голландии городские патрициаты были так же обеспокоены ситуацией, и столь же опасались народного гнева, как и на севере. По иронии судьбы, Гауда — один из тех городов, которые были меньше других затронуты массовым буйством 1565–67 гг. — была первым из городов Южной Голландии, который перешел на сторону Восстания.

21 июня отряд гёзов под командованием местного дворянина, Адриана ван Свитена, захватив Аудеватер, появился перед Гаудой, призвав подчиниться власти принца Оранского. Городской совет, видя, что в городе отсутствует поддержка короля и Церкви, с крайним нежеланием, но с такой же крайней поспешностью уступил{558}. В Лейдене стойкие лоялисты в городском совете были быстро смещены под внутренним давлением{559}. Не только население и официальное ополчение (которое прямо отказалось подавлять народные волнения в городе), но и часть самого городского совета во главе с пенсионарием Паулем Бёйсом, человеком, вскоре ставшим ведущей фигурой среди прооранжистских регентов в провинции, поддержала Восстание. Оба бургомистра и несколько советников-лоялистов бежали. Лейден присоединился к Восстанию исключительно под внутренним давлением: только десять дней спустя в город вступили отряды гёзов. Но они, определенно, способствовали радикализации революции. После входа гёзов в Лейден городские католические церкви были разграблены, освобождены от икон и закрыты{560}. Усилия Оранского помешать опустошению церквей чем дальше, тем больше оказывались неэффективными.

После Лейдена наступила очередь Дордрехта. Из всех голландских городов Дордрехт пользовался репутацией самого консервативного и прогабсбургски настроенного. В 1566 г. Дордрехт выделялся на фоне других благодаря лояльному отношению городского ополчения к пресечению протестантских проповедей и уничтожения икон. Но в то время, как большинство дордрехтских регентов придерживалось прогабсбургской ориентации, небольшая группа, главным образом, Корнелис ван Беверен, Адриан Блейенбург и Якоб Мюйс ван Холи, были оранжистами и криптопротестантами, и быстро одержали верх в борьбе за контроль над городом, отчасти из-за отсутствия поддержки — как со стороны ополчения, так и населения города в целом — роялистской или католической партии{561}. Когда народ начал устраивать манифестации, ополчение присоединилось к ним, роялистские регенты ударились в панику, и власть перешла к оранжистам. Когда же в Дордрехт устремились гёзы, виднейшие городские сторонники короля поспешили его покинуть. На протяжении следующих нескольких недель церкви Дордрехта были разграблены и оставлены без икон. Некоторые из них затем заново открылись для протестантского богослужения, но большинство стояло закрытыми.

Пытаясь обратить вспять волну Восстания, Боссю издал обращение к городским патрициатам Голландии, призывая их собраться на чрезвычайное заседание Штатов Голландии в Гааге, где стояли испанские войска и где городские власти были верны королю, до конца июля{562}. Но к тому времени, когда его обращения были отправлены адресатам, из крупнейших городов только Амстердам, Роттердам, Делфт и Гаага еще сохраняли верность испанской власти, наряду с немногими малыми городами, такими как Схидам, Схонховен и Хёсден. В пику призывам Боссю большинство голландских городов, находившихся на стороне оранжистов, собрало конкурирующие Штаты Голландии 19 июля в Дордрехте, вместо Гааги{563}.

Это первое собрание Штатов Голландии под эгидой Восстания против Филиппа заслуживает внимания, так как означало резкий разрыв с прошлым сразу в нескольких отношениях и оказало огромное влияние на последующее развитие Восстания и формирование Республики{564}. Из шести «больших городов», обычно имевших представительство в Штатах, два — Амстердам и Делфт — отказались участвовать, оставаясь лояльными королю. С другой стороны, здесь присутствовало значительное количество делегатов от небольших городов — Алкмар, Хорн, Энкхёйзен, Медемблик, Эдам, Монникендам, Аудеватер и Горкум, — которые в прошлом бывали представлены на провинциальных ассамблеях только в исключительных случаях{565}. Роттердам также отправил делегацию через несколько дней после остальных, когда из города были отозваны испанские войска. Особенно поражает тот факт, что почти все делегаты, отправленные на заседание мятежных Штатов в Дордрехте, были либо регентами, которые были новичками в Штатах, либо лицами, которые недавно вошли в состав патрициата{566}.

Вильгельм Молчаливый отправил своего секретаря, Марникса, в качестве своего представителя, снабдив его инструкциями в отношении того, на какие уступки он мог пойти при переговорах со Штатами{567}. И предложения принца, и условия, в конечном счете согласованные сторонами, были запутанной смесью консерватизма и революционных тенденций. Принц и Штаты были озабочены тем, чтобы сохранить как можно большую видимость законности и конституционных приличий. Бросив дерзкий вызов назначению Филиппом II его преемником Боссю, Оранский объявил, что он по-прежнему является «генерал-губернатором и штатгальтером короля в Голландии, Зеландии и Утрехте», так как он не был «отправлен в отставку согласно способу, которого требуют обычаи и привилегии страны»{568}. Штаты Голландии признали его, утвердив штатгальтером и капитангенералом всех трех провинций. Более того, они признали Оранского «в отсутствие Его Королевского Величества» «протектором» Нидерландов в целом — удивительный шаг, полностью отвергавший власть и полномочия Альбы{569}. Затем Штаты уполномочили Оранского назначать лейтенант-губернаторов, утвердив местными военными командующими Люмэ в Южной Голландии и Соноя в Северной Голландии.

Принц (который в то время находился вдали, в Венло) убеждал Штаты отказаться от поддержки «дела испанцев» и бороться вместе с остальным «Отечеством», т.е. всеми Нидерландами, за обеспечение исторических «прав и привилегий» провинций. Штаты согласились, взяв на себя основное бремя расходов, ассигновать 600000 гульденов для оплаты содержания войск и уплатить эту сумму в течение трех месяцев, в расчете на то, что значительная часть необходимых средств будет собрана за счет распродажи конфискованной церковной собственности{570}. Кроме того, Штаты приняли меры для оказания давления на Делфт, Амстердам и Утрехт, чтобы «перетянуть» их на сторону Восстания. Оранский предъявил требования к Штатам; и он стремился договориться о расширении Восстания. Но он и сам сделал встречные шаги. Он пообещал, что в будущем не будет управлять Голландией без согласия Штатов, «или, во всяком случае, большинства из них, и без консультаций со Штатами… если и когда они пожелают этого»{571}. Дополнительно принц и Штаты торжественно договорились не вести никаких переговоров с Филиппом или кем-либо из представителей короля, иначе как сообща и по взаимному согласию, и не «принимать каких-либо иных решений в отношении всей провинции», кроме как совместного и по взаимному согласию.

Штаты действовали так, словно были привержены легитимности. Но при всем при этом, было очевидно, что декларация об уважении власти, прав и желаний монарха выглядела благовидной фикцией. Штаты утверждали, что власть и военная ответственность штатгальтера исходят от Короны, и только от нее. Но они не только своим собранием бросили вызов королевскому штатгальтеру, но признали вместо него другое лицо и приняли важные решения, относившиеся не только к налогообложению и выплате жалования войскам, но и к военным вопросам, организации морского флота, церковным и иностранным делам, — сферам, которые были первостепенной прерогативой монарха{572}. Было совершенно неубедительно пытаться оправдать это ссылкой на то, как длительное время утверждали Штаты Голландии, что они имели утвержденную привилегию собираться по собственной инициативе без указа короля и обсуждать собственную повестку дня{573}. Еще одни революционные аспекты ассамблеи, происходившей в июле 1572 г., не сразу стали настолько же очевидны. В результате присвоения исполнительной и административной функций, которые они никогда раньше не выполняли, Штаты, начиная с этого времени, стали чаще собираться и заседать более длительный срок, чем в прошлом{574}. Хотя эта перемена стала полностью очевидной лишь позже, Штаты Голландии трансформировались из собиравшегося от случая к случаю и, главным образом, совещательного органа в зачаточное правительство, пытавшееся организовать и профинансировать войну, в то же время поддерживая порядок и правосудие и взяв на себя бразды правления.

Ближе к концу 1572 г. дело Восстания, вначале процветающее, потерпело несколько крупных поражений. Первым стратегическим предприятием мятежных Штатов Голландии была блокада Делфта. Лоялистские регенты города приготовились сопротивляться, наняли дополнительные войска, закрыли таверны и расставили артиллерию вокруг ратуши. Вскоре они были вынуждены сдаться, хотя не столько под внешним, сколько под внутренним давлением{575}. Антииспанские, антикатолические и антироялистские настроения горожан Делфта были весьма сильны. Когда город капитулировал, все четыре бургомистра бежали, бросив свои дома, церкви и монастыри Делфта на разграбление{576}. Первоначально Восстание достигло успехов также и на северо-востоке, ван ден Берг консолидировал свою власть в Гелдерланде и Оверэйсселе. Восстание распространилось также на Фрисландию, несмотря на то, что штатгальтер этой провинции, Гашпар де Роблес, успешно отразил несколько высадок гёзов в августе месяце. Его положение ухудшилось, когда, стремясь расширить находившуюся под его контролем территорию, он попытался ввести войска еще в несколько городов, что вызвало восстание в Снеке, закрывшем свои ворота перед его валлонами{577}. После Снека Болсвард открыл ворота подразделению, отправленному ван ден Бергом, во главе с официально назначенным «губернатором принца Оранского» во Фрисландии дворянином из Гелдерланда по имени Дидерик ван Брокхорст ван Батенбург. Затем восстал Франекер, второй по величине город Фрисландии, в то время как жители Доккума во внезапном порыве ярости атаковали войска Роблеса прямо на открытой местности. Но во Фрисландии Восстание началось преждевременно. Доккум был беспощадно разграблен войсками Роблеса, и многие из его жителей перебиты. Получив подкрепление из Гронингена, Роблес захватил Леуварден и другие ключевые пункты. В рядах самих повстанцев в это время также произошел конфликт: в то время как ван ден Берг назначил «штатгальтером» Фрисландии Брокхорста, принц Оранский тем временем назначил на эту должность другого дворянина, и приезд последнего во Фрисландию в сентябре привел к значительной неразберихе.

На севере, или, во всяком случае, в Голландии, Зеландии и Фрисландии происходили многочисленные спонтанные вспышки сопротивления власти Альбы и короля. В южных Нидерландах, однако, где Альба находился неподалеку, дело обстояло иначе. Сам Оранский, хотя и испытывал сложности в связи с нехваткой денег и неудовольствием немецких лютеранских князей и духовенства из-за его крепнущих связей с кальвинистами{578}, призвал города Брабанта и Фландрии перейти на его сторону, намереваясь разжечь всеобщее восстание, которое должно было заставить Альбу снять осаду Монса. Однако его обращение осталось почти без ответа, и 19 сентября, в то самое время, когда во Фрисландии Восстание пошло на спад, Моне сдался Альбе. Единственным южным городом, который открыл свои ворота перед Оранским, был Мехелен, и Альба теперь выступил к нему, намереваясь сурово покарать его за неверность. При его приближении местные оранжисты бежали, и городские ворота были открыты настежь{579}. Тем не менее Альба отдал город своим солдатам на разграбление, переросшее в резню; он также отменил городские привилегии. Преподанный урок заставил другие мятежные города юга подчиниться, и они — Лувен, Ауденарде и Диест — отделались тяжелыми штрафами. Тем временем Антверпен, Брюссель и другие фламандские города сохраняли спокойствие. Оранский не имел другого выбора, кроме как бесславно отступить в Гелдерланд, но лишь затем, чтобы обнаружить, что и здесь устрашающие новости из Мехелена также подорвали боевой дух. В середине сентября, когда Альба выступил на Гелдерланд, принц был близок к отчаянию. Он знал, что положение его сторонников на северо-западе было неустойчивым, и не верил, что Голландия и Зеландия в одиночку смогут продолжать сопротивление. В мрачном настроении он отступил в Голландию, «решив сделать это место своей могилой» (ayant delibere de faire illecq ma sepulture){580}.

Воодушевленный крахом Восстания в Брабанте, Альба решил подстегнуть столь же быстрое подчинение севера. Произошла новая резня, 14 ноября в Зютфене, жертвами которой стали несколько сотен из 7 500 жителей города. Как и рассчитывал Альба, постигшая город участь заставила другие города, находившиеся под контролем мятежников (в Гелдерланде и Оверэйсселе) капитулировать{581}. Во Фрисландии повстанцы также пали духом: Болсвард, Снек и Франекер сдались после резни в Зютфене и впустили валлонские гарнизоны.

В итоге у мятежников остались только Голландия и Зеландия без Амстердама и Мидделбурга. Несмотря на позднее время года и свои финансовые трудности, Альба решил закрепить победу, не желая, чтобы за зиму мятежники успели собраться с силами{582}. Узнав, что Нарден, который лежал на его пути, медлит подчиниться, Альба приказал перебить всех мужчин, женщин и детей в городе. Резня в Нардене 2 декабря 1572 г., в ходе которой погибло почти все его население и лишь горстка жителей сумела бежать под покровом темноты по снегу, оказала устрашающее воздействие на воображение простого народа в Нидерландах, став синонимом варварства и жестокости. Несколько дней спустя испанская армия заняла позиции вокруг Харлема.