ПОМОЩЬ БЕДНЫМ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ УЧРЕЖДЕНИЯ В ГОРОДАХ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

У Голландской Республики было много необычных особенностей, но мало какие стороны жизни голландского общества XVII-XVIII вв. вызывали больше удивления, чем тщательно разработанная система городской помощи бедным и благотворительные учреждения. Условия, ставшие основой системы гражданской благотворительности, были, по европейским меркам, столь исключительными, что вероятность того, что они найдут подражание за пределами Голландии, была ничтожно мала. В силу своего очевидного превосходства над той, что существовала в соседних странах, она удостоилась заслуженно высоких отзывов со стороны побывавших в Голландии иностранцев, хотя наблюдатели-католики, такие, как венецианский посол Джироламо Тревизано, писавший в 1620-х гг., не упускали случая отметить, что она функционировала главным образом за счет доходов, отнятых у католической церкви{1108}.

Потерпев неудачу в попытке реорганизовать, вслед за фламандскими и валлонскими городами в начале XVI в., свои благотворительные учреждения на основе современных гуманистических стандартов, власти голландских городов столкнулись в 1590-х и первых годах следующего века с обширными новыми вызовами и совершенно беспрецедентной ситуацией. Наряду с новыми общественными условиями и новой религией они были втянуты в процесс стремительного роста городов и растущего числа бедных и нуждающихся вместе с грандиозным расцветом городской экономики и новых технологий и ресурсов. В то же самое время, столкнувшись с новыми трудностями, они обнаружили перед собой необычайную свободу действий. Помимо того, что институциональная структура Республики гарантировала высокую степень городской автономии, в Соединенных Провинциях отсутствовала власть короны или государя, способного оспорить их право распоряжаться конфискованными зданиями, доходами и другим имуществом старой Церкви.

Далеко не последней отличительной особенностью голландской системы городской благотворительности, которая теперь обрела свою форму, была ее многообразная и разветвленная конфессиональная структура. Почти во всех европейских странах того времени благотворительность функционировала под эгидой какой-либо одной Церкви, будь то католическая или протестантская. Но в голландском контексте городские муниципалитеты не только взяли на себя заведование этой системой и финансировали множество благотворительных учреждений, но и решали, в какой степени и каким образом в ней будет принимать участие официальная Церковь и другие пользовавшиеся терпимым отношением Церкви. В то же самое время был принят такой порядок, что консистории реформатской церкви со своими диаконатами внесут существенный вклад в эту деятельность, и во многих городах они играли первостепенную роль.

Но хотя консистории официальной Церкви оказались чрезвычайно удобным инструментом для управления системой благотворительности, городские муниципалитеты прилагали не меньшие усилия к тому, чтобы привлечь к ней также начальствующие органы других Церквей, к которым сохранялось терпимое отношение: это были, главным образом, лютеране и меннониты в Голландии, Зеландии и Утрехте, а в Амстердаме — и впоследствии также некоторых других городах — евреи. У каждой из этих конфессий существовали свои списки тех, кто нуждался во вспомоществовании, и собственные меры по обеспечению сирот, больных, бедных и престарелых. Напротив, католикам на протяжении XVII в. не разрешалось создавать таких организаций. Вместо того, чтобы оставить католикам пусть даже косвенную лазейку для консолидации и расширения своей паствы, что дозволялось другим Церквям, муниципалитеты предпочли взять на себя дополнительное бремя расходов, отказавшись от возможности переложить его на плечи состоятельных католиков. Так, в Харлеме только в 1715 г. городской совет постановил, что отныне католическая община должна сама содержать своих бедняков, позволив ей открыть собственные благотворительные учреждения, тогда как в Лейдене этого разрешения пришлось ждать до 1737 г.{1109}

Но ключевой особенностью системы городской благотворительности был всеобъемлющий контроль со стороны ратуши и строго регламентированный характер. Сэр Уильям Темпль отмечал, что в то время как «благотворительность выглядит у них подлинной национальной чертой», она не была системой, организованной на личных и частных началах, исходящей снизу, но скорее следствием «превосходно выработанных условий, созданных … для людей всех слоев, которым могло или должно быть оказано попечение». Рассказывая о «многочисленных и разнообразных больницах, которые привлекали внимание и становились предметом обсуждения для каждого, кто путешествовал по этой стране», он описывает, как был тронут щедрой заботой, которую увидел в доме для пожилых моряков, посещенном им в Энкхёйзене, «приюте, снабженном всеми вспомоществованиями и удобствами, которые только могли ощутить и пользоваться престарелые», превосходном убежище для людей, которые посвятили всю свою жизнь «тяготам и превратностям морской стихии»{1110}.

Что иностранцев всегда поражали внимание и средства, выделяемые на создание упорядоченного снабжения всем необходимым и отлаженной системы ухода за престарелыми и больными, не подлежит сомнению. Но следует заметить, что милосердие и сострадание были далеко не единственными мотивами, которые привели к такому результату. На деле, голландская система городской благотворительности была продуктом многочисленных социальных, экономических, религиозных и культурных целей и приоритетов, и именно этот обширный фон сделал голландскую систему одновременно несравненной и неподражаемой.

Необходимо признать, что некоторые из этих основных мотивов не имели ничего общего с состраданием. В первую очередь это было экономическое давление{1111}. Голландские города, несмотря на высокую заработную плату, испытывали хроническую нехватку рабочей силы. Соответственно, трудовой потенциал сирот и праздных бедняков, и даже отчасти недееспособных лиц, не должен был пропадать втуне. Во всех городах в сиротских приютах и работных домах, находившихся под патронажем муниципалитета и реформатской церкви, соблюдался предельно строгий режим, предполагавший не только суровую дисциплину, регулярное присутствие на воскресной службе в реформатской церкви и ношение униформы, но и тяжелый труд — например, сиротам часто приходилось тянуть и готовить пряжу для текстильной промышленности. Как правило, их ежедневный заработок выплачивался директору сиротского приюта, который затем раз в неделю раздавал его часть детям. Большой приют для неимущих сирот, построенный в Мидделбурге в 1602 г., одевал своих воспитанников в голубые чулки и черную униформу с вышитой на правом рукаве желтым цветом эмблемой Мидделбурга; это было не только средством помешать детям продавать свою одежду, но и извещало о том, что они находятся под опекой и на иждивении у города. В Харлеме дети носили «голубые мундиры с одним красным и одним зеленым рукавом»{1112}.

Городской патриотизм также вносил свой вклад в строительство сиротских приютов, больниц, домов престарелых и работных домов. Города стремились превзойти друг друга во всех сферах, и было естественно, что в строительстве «домов Божьих» также превалировало скрытое соперничество: каждый город желал продемонстрировать свое попечение о неимущих, ответственность, благоустройство и великолепие своих гражданских учреждений. Это, опять-таки, отражало фундаментальное значение власти городских советов в голландском контексте, в пределах городов, и их способность подчинять все аспекты гражданской жизни предписаниям ратуши. Бедные и нуждающиеся выигрывали от покровительства регентов в том отношении, что не могло быть ни малейшего сомнения, кто именно нес ответственность за общее состояние городских благотворительных учреждений и распределение помощи нуждающимся. Городская политика также была весомым фактором в обеспечении строгих норм функционирования «домов Божьих» в другом отношении. Управление благотворительными учреждениями осуществлялось на основе еженедельных собраний «регентов», в данном случае видных горожан, тесно связанных с муниципалитетом и консисториями, чьи жёны также часто устраивали свои встречи, отдельно от мужей, на которых обсуждались другие сторон административной деятельности. На этих собраниях, проходивших под общим надзором ратуши и консистории, принимались меры, направленные на достижение максимально возможного порядка, чистоты и благочестия учреждений, находившихся на их попечении, и пребывающих там людей. Они не получали за эту деятельность никакого вознаграждения, довольствуясь укреплением своего статуса как в городских, так и церковных делах. Для лютеранской, меннонитской и еврейской общин участие в благотворительности было также главным средством, при помощи которого виднейшие горожане могли рассчитывать на лидерство в своих конфессиональных учреждениях.

Социальный престиж, проистекавший от административно упорядоченной благотворительности, находил отражение в искусстве, хотя и спорадически, и главным образом в Амстердаме и Харлеме{1113}. Первая серия групповых портретов строго одетых регентов городских благотворительных учреждений, включая регентов больницы Св. Петра в Амстердаме, была написана в 1617–18 гг. Наибольшей известностью пользовались два групповых портрета, написанных Франсом Хальсом ближе к концу своей жизни, в 1664 г., регентов и регентш харлемского Дома престарелых, дополненные такими символами их административных функций, как счетные книги, монеты и правовые акты. В 1626 г. городские раздатчики милостыни Амстердама заказали серию из пяти полотен, изображавших их за работой: регистрацией нуждающихся бедняков, раздачей хлеба и одежды, инспектированием выделки пеньки, которой они руководили, и посещением бедной семьи на дому. Такие картины украшали регентские залы в некоторых благотворительных учреждениях. Но более широкое применение в сфере благотворительности живопись находила в создании больших аллегорических картин, украшавших интерьер благотворительных учреждений и больниц и прославляющих здоровье, благотворительность и труд{1114}. Наибольшим количеством полотен такого рода отличалась больница Св. Иова в Утрехте.

Главная больница в каждом городе считалась неотъемлемым элементом гражданской жизни и своего рода символом его состоятельности и статуса. В Мидделбурге больница управлялась четырьмя «регентами», один из которых был членом городского совета. Город платил жалованье двум имевшим университетское образование врачам и нескольким помощникам, которые полный рабочий день трудились в больнице. Как и в большинстве крупных городов, была выделена просторная комната для проведения анатомических и клинических занятий. В Гусе больницей управляли три члена городского совета и их жёны, которые следили за проведением в действие решений, принятых их мужьями, и опять-таки, город содержал двух врачей и их помощников. Кроме чисто гражданских функций, больницы в таких портах, как Флиссинген, Энкхёйзен, Роттердам и Амстердам, которые часто служили стоянками кораблей военно-морского флота, имели значение военно-морских госпиталей, особенно во время войны, когда они приобретали национальное значение, оказывая медицинскую помощь большому числу раненых моряков. Этим объяснялось пристальное внимание, которое уделяли им адмиралтейские коллегии и, в конечном счете, Штаты Голландии и Зеландии. Точно так же в городах, где стояли гарнизоны, больницы стремились строить большими, хорошо оснащенными и обеспеченными достаточно опытным врачебным персоналом, так как здесь эти заведения выполняли также функцию военных госпиталей. Построенная в Бреде в 1643–44 гг., вскоре после освобождения города от испанцев, большая больница, оснащенная, как обычно, анатомическим театром, хотя и финансировалась в основном городскими властями, была в значительной мере военным заведением{1115}.

Одним из наиболее поразительных контрастов между голландскими благотворительными учреждениями и теми, что обычно встречались в XVII и XVIII вв., было существование приютов для умалишенных. Иметь дело с помешанными было нелегким испытанием; но постепенно в обществе сложилось понимание того, что состояние хаоса и деградации, вызванное скученностью умалишенных людей в ветхих помещениях, где им не оказывалось почти никакого ухода, негативно отражалось на городе в целом, что побудило приложить определенные усилия, чтобы обеспечить им более достойные и упорядоченные условия существования. Амстердамский приют для душевнобольных, перестроенный в 1592 г., имел отдельные комнаты для своих обитателей и внутренний сад с растениями и деревьями. «Самый Бедлам[85], — комментировал увиденное один английский посетитель в 1662 г., — содержится в таком образцовом порядке, что его можно принять за дом какого-нибудь лорда»{1116}. Во время своей поездки по Республике в 1667 г. Козимо Медичи, сын великого герцога Тосканского, посетив, среди многих других достопримечательностей, приюты для умалишенных в Утрехте и Амстердаме, отметил «чистоту и хороший порядок», в которых содержались пациенты{1117}. Мидделбургский приют для умалишенных, основанный после Революции в конфискованном монастыре, находился под управлением четырех «регентов», а его «президент» был одним из членов городского магистрата.

Наконец, в своих заботах о поддержании системы благотворительности власти городов руководствовались стремлением к созданию хорошо упорядоченного и трудолюбивого городского сообщества, основанного на конфессиональной дисциплине. По всем данным, и система вспомоществования бедных, и благотворительные учреждения были довольно эффективными инструментами общественного контроля. Благодаря тщательному ведению отчетов коллегии муниципальных раздатчиков милостыни и церковные диаконы были уверены в том, что раздают деньги, еду, одежду и топливо только тем, кто этого действительно заслуживает, то есть лицам, родившимся в городе или длительное время прожившим в нем, которые соблюдали правила и благопристойно себя вели. Одна из главных целей системы заключалась в том, чтобы не допускать в города пришлых нищих, бродяг и попрошаек. Иностранцам, которые стекались в города Голландии и Зеландии в XVII в., разрешалось оставаться только в том случае, если у них были деньги или работа. Посредством сурового изгнания бродяг и чужаков городские власти стремились не только сохранить уровень благосостояния, но и обуздать преступность и антисоциальное поведение. В конечном счете, именно благодаря регистрации, жестким ограничительным мерам и насаждению дисциплины среди нуждающихся с последующим оказанием тем, кто был сочтен достойным, сравнительно щедрой материальной поддержки, голландские города достигли в XVII и XVIII гг. того замечательного порядка и низкого уровня преступности, за которые их так горячо хвалил Лети и другие. Сэр Дадли Карлтон, побывавший в Голландии в 1616 г., писал, что «весь город Харлем содержится в такой чистоте и благоустройстве, и все в нем так правильно устроено, словно он состоит всего лишь из одного дома»{1118}.

И городские раздатчики милостыни, и церковные советы безжалостно и методично карали за пьянство, хулиганство и распущенность. Забота о нуждающихся в голландских городах была неотъемлемой частью тщательно разработанных культурных, социальных и религиозных норм. При отнесении нищих к «достойным» и «недостойным» нужда никогда не была единственным критерием, и часто даже не самым важным. В этом плане типичным выглядит постановление общины португальских евреев в Амстердаме, согласно которому на получение ежемесячного денежного пособия по бедности в размере от 2 до 6 гульденов — его максимальная сумма равнялась примерно половине заработка наемного работника, — могли рассчитывать только те нуждающиеся, кто обладал безупречным поведением и моральным обликом{1119}. Всякий, кого городские власти замечали в том или ином виде преступной деятельности, автоматически исключался из списков получающих помощь.

Но, как и во всем в Голландской Республике, политика городской благотворительности была пронизана межфракционным соперничеством и конфессиональной напряженностью. До 1618 г. города, где преобладало арминианство, такие как Лейден и Харлем, предпочитали более централизованную городскую стратегию, направленную на сведение к минимуму влияния реформатской консистории. Так, в Лейдене все доходы, предназначенные для оказания помощи беднякам — будь то суммы, оставленные по завещанию, полученные от ежемесячного обхода домов с ящиком для сбора милостыни, от пожертвований на воскресных службах в церквях, из церковных касс, выделенные муниципалитетом от продажи конфискованной собственности старой Церкви или зарезервированные из городских налогов, — собирались в единый фонд под контролем городской Коллегии раздатчиков милостыни{1120}. Одним из последствий этого стала тенденция в системе городской благотворительности к дискриминации в пользу местного населения, проживавшего в этом городе до 1585 г., вместо того, чтобы отдавать предпочтение формальной принадлежности к реформатской церкви, которая склонялась в пользу бедняков из фламандской, брабантской и валлонской общин. Несомненно, что такая диспропорция внесла свою лепту во враждебность между представителями иммигрантского населения и регентским городским режимом.

В Харлеме городской совет в 1598 г. реорганизовал систему помощи бедным, назначив ответственными за нее городских раздатчиков милостыни, установив жесткие ограничения для попрошаек, бродяг и лиц, занимавшихся частной благотворительностью, и, опять-таки, провел резкую грань между коренными жителями и чужаками, приказав изгнать пришлых нищих{1121}. «Достойным» беднякам полагалось встать на учет у раздатчиков милостыни: им запрещалось посещать таверны и игорные дома во время получения помощи от города под угрозой быть исключенными из списков. Несмотря на это, диаконаты продолжали принимать существенное участие в раздаче благотворительной помощи нуждающимся семьям. Было установлено правило, согласно которому семья признавалась достойной получать помощь от консистории только в том случае, если ее глава был формальным членом реформатской церкви. Если же в ней состояла только его жена, или оба были неформальными «сочувствующими» — как многие бедные протестанты — или же муж принадлежал к другой Церкви, тогда семья могла обратиться только к раздатчикам милостыни, кроме тех случаев, когда муж был лютеранином или меннонитом. Тогда он должен был обращаться за помощью к своим старейшинам.

Весьма типично, что харлемский городской совет между 1598 и 1618 гг. выделял в кассу помощи бедным официальной Церкви только небольшую часть средств, поступавших от конфискованных доходов старой Церкви, направляя львиную долю коллегии раздатчиков милостыни. Напротив, после 1618 г. при новом режиме контрремонстрантов произошел заметный рост средств, которые город отпускал консистории на благотворительные цели{1122}. Это прибавило убедительности аргументам проповедников, убеждавших бедняков присоединяться к реформатской церкви и принимать соответствующий образ жизни, хотя, несомненно, дополнительным фактором в росте масштаба пожертвований, распределяемых реформатской церковью в Харлеме, стал просто эффект экономического спада, начавшегося в 1621 г.

Система городской благотворительности оказала глубокое влияние на жизнь множества людей. Дошедшие до нас статистические данные о помощи бедным в XVII в. слишком скудны, и, во многих случаях, цифры широко колебались в любом известном городе год от года и от зимы к лету, когда было больше сезонной занятости. Но во все времена те, кто получал благотворительную помощь либо у себя на дому, либо в «Божьих домах», составляли значительную часть городского населения. В 1616 г. из городской кассы Амстердама получали средства к существованию 2 500 семейств — примерно 10000 человек, и, кроме того, сопоставимому числу неимущих могли оказывать поддержку различные неофициальные Церкви и цехи, что означало, что такую помощь получало более 10% городского населения{1123}. В Харлеме в конце Золотого Века, до начала упадка городской экономики, диаконат реформатской церкви оказывал материальную поддержку 500–600 семейств, около 5% населения, что опять-таки позволяет прийти к выводу, что в совокупности благотворительную помощь из того или иного источника получали свыше 10% жителей города.