ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ МОРИЦА, 1621–1625
Начало и середина 1620-х гг. были одним из самых мрачных периодов в истории Соединенных Провинций. Это было время, когда Республика оказалась в осадном положении и подверглась тяжелым испытаниям.
Повторное введение испанского эмбарго в апреле 1621 г. оказало разрушительный эффект на голландскую трансокеанскую торговую систему, по большей части уничтожило голландскую торговлю с Иберийским полуостровом, разрушило их левантийскую торговлю и привело к сокращению товарообмена с Балтикой и объемов ловли сельди в Северном море, которая отныне испытывала нехватку подходящего качества соли{1507}. Успехи испанцев на островах Карибского моря и в Бразилии, отрезавшие поставки карибской соли, и (до 1630 г.) угрожавшие деятельности новоучрежденной Вест-Индской компании, наряду с испанскими нападениями на голландские суда, занимавшиеся ловлей сельди, и началом грабительских рейдов каперов из Дюнкерка в середине 1620-х гг., усилили воздействие эмбарго. Экономическую и морскую блокаду еще более укрепила речная блокада, поддерживаемая испанцами в 1625–29 гг., когда движение товаров по Рейну, Маасу, Ваалу, Шельде и Эмсу было остановлено цепью испанских гарнизонов, раскинувшейся от Шельды до Эмса. Давление не ослабевало до поражения испанцев в 1629 г.
Практически вся голландская трансокеанская торговля — кроме коммерческих связей с Ост-Индией — в 1620-х гг. пришла в упадок, как и многие отрасли промышленности, включая обработку сахара, солеварение, печатное дело, судостроение и засолку сельди. В 1620-х гг. западнофризские порты Хорн, Энкхейзен и Медемблик, для которых сокращение торговли солью и экспорта сельди стало тяжелым ударом, вступили в полосу долговременного упадка{1508}. С апреля 1621 г., когда произошел резкий рост голландских ставок на фрахт, значительная часть торговли, контролируемая во время Перемирия голландцами, перешла в руки английских и ганзейских портов северной Германии. Начало Третьей фазы голландской мировой торговой гегемонии (1621–47) было отмечено сокращением объема торговли и ее резкой реструктуризацией. «Куда бы мы ни бросили взгляд, — писал Паше де Фейне в 1624 г. — разве мы не увидим, что торговля, промышленность и ремесла повсеместно пришли в упадок, стали безжизненными и угасшими?» «Разве мы не услышим, — продолжал он, — жалоб моряков, горожан, домовладельцев и всех прочих?»{1509}
Но не менее непрерывным, чем экономический упадок и воздействие эмбарго, было истощение финансовых ресурсов и бремя военных расходов, вызванных поддержанием обороны Республики. В 1621 г. Испанская корона увеличила численность Фландрской армии, окружавшей Республику от Фландрии до Лингена, до 60000 человек{1510}. Несмотря на то, что Мориц занял оборонительную позицию, Генеральные Штаты были вынуждены увеличить постоянную голландскую армию с 30000 до 48 000 человек, только для того, чтобы удерживать линию обороны{1511}. В то же самое время необходимо было перестроить и укрепить фортификации правой стороны, от Кадзанда до Делфзейла. Несмотря на экономический упадок и внутреннюю нестабильность Республики, Мориц и Генеральные Штаты не имели другого выбора, кроме постепенного увеличения налогов.
Эта мрачная картина усугублялась дипломатической изоляцией Республики и ухудшением стратегической ситуации в Германии. Даже после того, как Франция и Англия заключили мир с Испанией, в 1598 и 1604 гг. соответственно, голландцы продолжали до 1609 г. получать французские и английские субсидии. Но с 1621 г. им пришлось (впервые с 1576 г.) рассчитывать только на самих себя. Франко-голландские отношения после свержения Олденбарневельта достигли точки замерзания. Делегация Генеральных Штатов — состоявшая из Плоса, Паува и Манмакера — была отправлена в Париж просить о помощи, но вернулась с пустыми руками{1512}. В то же самое время англо-голландские отношения, омраченные экономическими ссорами, были заметно менее сердечными, чем в 1617–18 гг. Тем не менее Республика не имела иного выбора, кроме как поддерживать и собственную оборону, и ослабевший протестантский лагерь в Германии. После поражения в Богемии и Пфальце Мориц и Генеральные Штатвы не могли просто бросить на произвол судьбы немецких протестантов, так как, если бы Габсбурги взяли верх в южной и центральной Германии, Республика оказалась бы в еще более тяжелом стратегическом и политическом положении, чем до того. Таким образом, она была вынуждена оставаться главным интендантом протестантских армий в Германии{1513}. Несмотря на то, что армия графа Мансфельда[94] в Восточной Фрисландии по большей части не принимала участия в военных действиях, для голландцев было лучше платить ей за поддержание в боевой готовности, чем позволить распасться и увидеть приближение армий императора и немецкой Католической Лиги к восточным границам Соединенных Провинций.
Экономическая депрессия, от которой понесла потери Республика в начале и середине 1620-х гг., была вызвана отчасти внешними факторами: это были трудности в сферах коммерции, навигации, промышленности, финансов, налогообложения и других, связанных с войной издержек, и крайне тяжелая стратегическая ситуация. Но она не ограничивалась только указанными обстоятельствами. Это был также политический, общественный и религиозный кризис, ибо в то время Штаты Голландии действительно потеряли свою «душу» и утратили главенство. С каждым годом становилось все яснее, что система, созданная Морицем и контрремонстрантами в 1618 г., в условиях военного положения трещала по всем швам. Контрремонстранты создали правительство, зависевшее исключительно от персоны штатгальтера, в лице которого были сосредоточены власть и авторитет{1514}. Когда здоровье Морица стало ухудшаться, система становилась все более неэффективной. К 1623 г. плачевное состояние здоровья принца и ожидание его близкой кончины стали постоянными темами разговоров в Гааге. Карлтон, в декабре 1623 г., докладывал, что принц «тяжело болен». В любом случае, как только голландско-испанская война возобновилась, стало очевидным, что было невозможно совмещать командование армией с функциями главы правительства в Гааге. В качестве главнокомандующего войск Республики Мориц был вынужден подолгу отсутствовать, разделяя тяготы лагерной жизни вместе с солдатами и наблюдая за оборонительными укреплениями, и, находясь на передовой, не мог полностью контролировать дела в Гааге. Мориц не имел другого выбора, кроме как передачу большей ответственности и власти Делегированным Советам и пенсионарию Голландии, Дейку, который считался лишь чуть менее неспособным, чем Андрес де Витт{1515}. Более того, сотрудничество между знатными подчиненными и фаворитами принца явно ухудшилось. В частности, былая дружба между ван ден Бохорстом и ван Арссеном в 1621 г. сменилась враждой, в ходе которой последний стремился занять место первого в качестве главы голландского рыцарства{1516}. С этой целью ван Арссен пытался отправить ван ден Бохорста послом в Париж, но Мориц, оказавшись перед выбором, принял сторону ван ден Бохорста и удалил ван Арссена в Венецию.
В основе кризиса лежала неспособность режима Морица обеспечить тесное сотрудничество Штатов Голландии и голландских городских советов. Мориц и контрремонстранты ослабили Штаты Голландии и, таким образом, Генералитет, сосредоточив рычаги управления в руках штатгальтера и его окружения. Но Мориц и его фавориты по-прежнему опирались на регентов, которых они ввели в состав городских советов и Делегированных Советов для обеспечения стабильности в городах, повышения налогов и получения финансовых средств, без которых ни государство, ни армия не могли выполнять свои функции. Однако новые люди, появившиеся в ратушах в 1618 г., оказывались просто некомпетентными. Не вызывает сомнений, что насмешки, связанные со снобизмом, которыми предводители арминиан осыпали тех, кто узурпировал их места, во многом были вызваны предубеждением и несправедливы. В то же время они имели некоторые фактические основания. Среди «новых регентов» было мало способных людей. Штаты Голландии оставались слабыми и пассивными. К 1623 г. Делегированные Советы столкнулись с большими трудностями в попытке убедить городские советы дать добро на введение новых налогов для покрытия военных расходов{1517}. Неудача была вызвана политической слабостью и бездействием регентов, и обострением межфракционной борьбы в городских советах. Карлтон сообщал о «беспорядках, которые вспыхивают на этих ассамблеях (особенно в Голландии) из-за частных интересов и соперничества, которые становятся помехой для всяких общественных действий»{1518}. Самым неблагоприятным аспектом ухудшившейся обстановки в городских советах для штатгальтера был распад контрремонстрантской партии в Амстердаме. Несмотря на приход в амстердамский городской совет в 1618 г. большого числа контрремонстрантов, к 1621 г. стало очевидно, что их режим в Амстердаме переживает тяжелые испытания. Проблема Паува заключалась в том, что теологическая основа контрремонстрантизма в амстердамском городском совете была крайне ограниченной. Паув управлял при поддержке регентов-«политиков», таких, как Хендрик Худде и Хендрик Рейнст, более интересовавшихся коммерцией и купеческими вопросами, чем теологической полемикой. Коммерческий упадок сильно ощущался в Амстердаме, и группа Паува не сумела выдержать его. Городской совет распался, и после новогодних выборов 1622 г. главенство Паува было нарушено{1519}. Трое из четырех новых бургомистров Амстердама в 1622 г. были противниками политики и воззрений контрремонстрантов. В 1622–23 гг. Паув сохранял некоторое влияние, но к 1624 г. превратился в отыгранную карту. Амстердам отныне перешел под контроль оппонентов контрремонстрантского блока. Ослабленный экономическим упадком и необходимостью повышать налоги, режим был еще более подорван упорством ремонстрантов. По общему мнению, война усилила патриотические настроения и страх перед последствиями междоусобной распри, — и то, и другое укрепляло позиции контрремонстрантов. Ремонстранты опасались, что их будут третировать как непатриотическую партию, вступившую в сговор с Испанией, оппозиция которой ослабляла Республику. Но в то же самое время, Морицу пришлось вывести войска, стоявшие гарнизонами в Голландии и Утрехте, на внешнюю оборонительную линию Республики, и это обстоятельство неизбежно привело к уменьшению масштабов репрессий против ремонстрантов. Гроций, Уттенбогарт и Епископий были крайне обеспокоены дилеммой, перед которой они оказались. Они чувствовали растущую слабость контрремонстрантского режима и возможность восстановить влияние собственной партии{1520}, но видели также угрозу раскола и опасность, которую она представляла для Республики и для них самих.
Учитывая большой размах контрремонстрантских репрессий в 161821 гг. и глубокое недовольство там, где поддержка ремонстрантов оставалась сильной, смягчение прежних суровых мер неизбежно должно было привести к разрушительным последствиям. Когда войска покинули Схонховен, направляясь в приграничные крепости, ремонстранты «собрались на рыночной площади» и начали «проповедовать перед ратушей, пока туда не было отправлено полроты [солдат] из Тергоеса [Гоеса]». «Очевидно, — комментировал Карлтон, — что арминианские города будут спокойными только до тех пор, пока в них размещены гарнизоны, содержание которых, однако, вдобавок к увеличению их армии, становится непосильным бременем; по их (голландцев) подсчетам, кроме всех прочих бедствий, вызванных этой фракцией, государственный долг уже вырос ныне до двух с лишним миллионов [из-за расходов на содержание дополнительных войск]»{1521}.
В этой хронической ситуации Мориц мог только разжигать пожар войны в Германии, подбивая Англию и Данию увеличить оказываемую протестантам помощь, и пытался ввести в заблуждение Брюссель потоком двусмысленных и уклончивых мирных предложений. Мориц, болевший всю зиму 1622–23 гг., отправлял послания, указывая, что он готов рассмотреть в данный момент существенные уступки Испании{1522}. Спинола и Пекиус с конца 1622 г. испытывали все больший оптимизм, что поток тайных депеш, исходивший от Морица, предвещал длительное перемирие, с такими уступками с голландской стороны, которых было бы достаточно, чтобы удовлетворить гордость испанцев и покончить с войной в Нидерландах{1523}. В Мадриде министры Филиппа IV, столкнувшиеся с собственными крупными финансовыми трудностями, разошлись во мнениях относительно того, как им реагировать на донесения от инфанты и Спинолы. Некоторые министры короля считали, что новое перемирие возможно и должно быть заключено. Однако, фаворит Филиппа IV, влиятельный граф-герцог Оливарес, придерживался жесткой линии, настаивая, что приемлемая основа для переговоров пока еще отсутствует.
С испанской точки зрения он был прав, ибо предложения Морица об уступках, как и Олденбарневельта в 1606–7 гг., были ни к чему не обязывающими намеками{1524}. В действительности было ясно, что Голландию и Зеландию не удастся уговорить пойти на большие уступки в Индиях, на Шельде или по отношению к католическому вероисповеданию, и Мориц знал это лучше кого-либо другого. Вероятно, у него никогда и в мыслях не было предлагать Генеральным Штатам что-либо, что могло хоть отдаленно удовлетворить Испанию. Он просто вводил в заблуждение, желая выиграть время. В конечном счете, он признался в этом Карлтону, сказав, что «надолго убрал бумаги [Спинолы и Пекиуса] под сукно и хранил молчание о них (с согласия некоторых представителей Штатов, которым он наиболее доверял), чтобы такие предложения, будучи вынесены на публичное рассмотрение, не вовлекли их в смятение и споры… и по этой причине не уменьшили взносы, которые они платят на содержание армии, а впоследствии не отдали их на милость врагов»{1525}.
В начале 1622 г. Спинола захватил Юлих, перерезав линию коммуникации Республики с Пфальцем. Даже несмотря на то, что Фландрская армия потерпела в конце 1623 г. серьезную неудачу, когда Спинола был вынужден снять эпическую осаду с Берген-оп-Зома после тяжелых людских и материальных потерь, стратегическое положение голландцев продолжало ухудшаться, по мере наступления Габсбургов в Германии{1526}. Армия Мансфельда в Восточной Фрисландии оставалась прикована к голландским границам. На время Мориц и его окружение испытали прилив энтузиазма от наступления Христиана Брауншвейгского, который захватил Липпштадт и возглавил протестантскую армию в Нижней Саксонии, получив поддержку от многочисленного протестантского населения княжества Мюнстер в 1619–21 гг. Христиан казался надежным щитом для Республики и уздой для католических церковных княжеств северо-западной Германии. К 1622 г. Генеральные Штаты щедро финансировали эту новую протестантскую армию{1527}. Но в лице Христиана голландские субсидии нашли еще худшее применение, чем в лице Мансфельда. Когда армия Католической Лиги под командованием Тилли продвинулась в Вестфалию, Христиан стал отступать к голландским рубежам. Его армия была настигнута и разгромлена Тилли 6 августа при Штадтлоне, практически на самой границе Гелдерланда. Это была подлинная катастрофа для протестантского оружия в Германии и протестантизма в Вестфалии, вызвавшая панику по всему Гелдерланду и Оверэйсселу. Тысячи солдат-беглецов, местных протестантов и богемских беженцев хлынули в Гелдерланд и Оверэйссел, сопровождаемые толпами солдатских жен и детей. В течение следующих недель голландским судам из одного только Амстердама пришлось сделать 24 рейса в порты северной Германии, чтобы спасти беженцев{1528}.
Лето 1623 г., когда Гроций писал свой трактат «De Jure Belli ас Pacis» («О праве войны и мира») в Санлисе, в окрестностях Парижа, в обществе молодого юриста Дирка Грасвинкеля, а Рембрандт почти закончил свою учебу на художника, было временем мрачных ожиданий по всей Республике. Политика Морица, вместо того, чтобы отвлечь войска Габсбургов подальше от голландских границ, похоже наоборот привела их прямо к ним. Вследствие поражения при Штадтлоне пришлось направить дополнительные войска в Эйссел, где сухая погода и низкий уровень воды в реке представляли еще одну угрозу для голландских оборонительных линий. Для Испании, казалось, появилась ниспосланная Небом возможность стереть «мятежников» в порошок{1529}. Но Спинола (наперекор мнению собственных подчиненных, а также голландских советников) не сдвинулся с места. Обеспокоенный своими потерями при Берген-оп-Зоме, и считая, что Мориц готов к подписанию нового перемирия на выгодных для Испании условиям, Спинола пребывал в бездействии{1530}. Только по прошествии еще пяти месяцев обмена тайными посланиями с принцем генералиссимус и Пекиус, наконец, пришли к выводу, что голландский штатгальтер водит их за нос. Разгневанный тем, что его выставили на посмешище, Спинола отомстил в 1624 г., разорив личные земли принца Оранского, не только вокруг Бреды, но и Граве и Морс, хотя ранее, в годы тайного диалога, он (согласно Карлтону) щадил эти территории, «в знак солдатской учтивости»{1531}.
В последние месяцы своей жизни Мориц оказался в стратегической и политической западне, из которой, казалось, не было выхода. Когда Спинола осадил Бреду в августе 1624 г., моральный дух голландцев упал ниже некуда. В Амстердаме вспыхнула эпидемия чумы (унесшая, как утверждалось, 11 000 жизней), так же как в Лейдене, Делфте и других крупных городах (см. табл. 32). Пока Спинола усиливал натиск на Бреду, вторая испанская армия действовала на востоке, захватив Клеве и Геннеп на восточном фланге Республики. Тем временем финансовое положение Республики также неуклонно ухудшалось. Упадок балтийской и средиземноморской торговли, и без того тяжело ударивший по голландским интересам, стал еще большим. «Leur ruyne пе fut jamais si proche d'eux, qua sette heure» («Они никогда не были так близко от гибели, как в это время» (фр.)), — отмечал французский посол{1532}. Испытывая хроническую нехватку денег для выплаты войскам, провинции были вынуждены обложить население новыми налогами, хотя регенты прекрасно знали, что такие меры чреваты осложнениями: и действительно, новый налог на масло в Голландии, 4 гульдена за ват, введенный в июне 1624 г., спровоцировал стихийные бунты в Делфте, Хорне, Энкхейзене, Гааге, Амстердаме и Харлеме. В Харлеме милиция, в которой тогда служил великий портретист Франс Хальс, открыла огонь по демонстрантам, убив пять и ранив намного больше людей{1533}. Эта акция насилия вызвала ликование в Брюсселе, откуда министры сообщили в Мадрид, что голландское население находится на грани всеобщего восстания. 1624-й год, в котором Хальс написал своего «Улыбающегося кавалера» (коллекция Уоллес), был самым тяжелым в первой половине Золотого Века. «У людей не найти других чувств, кроме беспросветного уныния в настоящем и страха за будущее», — комментировал зять Гроция{1534}.
Акцизы в Голландии в середине 1620-х гг. выросли больше, чем в любое другое время между 1590 и 1672 гг. Штаты зашли настолько далеко, насколько хватило смелости. Крайняя нежелательность дальнейшего увеличения налогового бремени для простых людей, вместе с острой нуждой в наличных деньгах надоумила ввести гербовый сбор, одно из ключевых новшеств в истории европейского налогообложения{1535}. Он был изобретен в 1624 г. клерком Штатов Голландии, принят Штатами и введен на все юридические сделки и документы, став средством налогообложения состоятельных людей, не касаясь бедных.
Но новых налогов было недостаточно. Существовала отчаянная нужда в дополнительных союзах. Мориц отправил в начале 1624 г. в Париж чрезвычайное посольство во главе с ван ден Бохорстом. Момент был выбран удачно. Экспансия Габсбургов стала все больше беспокоить французский двор{1536}. По условиям Компьенского договора (июнь 1624 г.) Людовик XIII взял на себя обязательства выплачивать субсидию союзной Республике в размере 1 миллиона гульденов в год — равную примерно 7% голландских военных расходов — в течение трех лет.