8. РЕПРЕССИИ ГЕРЦОГА АЛЬБЫ, 1567–1572
С крахом восстания 1566–67 гг. реакция против протестантов стала набирать силу. После своей победы в марте правительство в Брюсселе почувствовало себя достаточно уверенно, чтобы рассредоточить свои войска, отправив гарнизоны во многие города и местности{498}. Аренберг ввел гарнизоны в Леуварден, Снек и Слотен и запретил протестантское богослужение во Фрисландии. Многие города, такие как Харлем, Венло и Рурмонд, которые еще оставались не оккупированными, изгнали своих кальвинистских проповедников и прекратили протестантские службы как внутри своих стен, так и за их пределами; в апреле начался исход протестантов.
Альба прибыл в Нидерланды в августе во главе армии из 10000 испанских и неаполитанских солдат и некоторого количества вспомогательных немецких войск. К тому времени не только видимые признаки протестантской активности сошли на нет, но и многие из тех, кто был связан с восстанием Бредероде или агитацией за свободу совести, бежали или ушли в подполье. Но ни Альба, ни король не были удовлетворены этим. Филипп считал себя обязанным отправить армию в Нидерланды, когда испанская империя на Средиземном море находилась в тяжелом и опасном положении. Бремя, лежавшее на Испании, было настолько велико, что в условиях продолжавшейся войны против осман было мало надежд долго выдержать нагрузку, связанную с содержанием армии в Нидерландах. Пока в ее распоряжении находились внушительные силы, Корона решила использовать их таким образом, чтобы если не искоренить полностью, то, по крайней мере, достаточно подавить подрывные действия и заговор, и чтобы Нидерланды в обозримом будущем вновь стали спокойными, безопасными и верными католицизму{499}.
Дон Фернандо Алварес де Толедо, третий герцог Альба (1507–82), был одним из самых знатных дворян Кастилии и отличался непоколебимым, доходящим до фанатизма отвращением к протестантской ереси. Он пользовался репутацией человека стального закала и, несомненно, был суровым, безжалостным военачальником авторитарного толка; сквозь маску его напускной невозмутимости порой прорывались вспышки бурной ярости. Герцогу Альбе было шестьдесят лет, когда он появился в Нидерландах, и приступы подагры и другие телесные недуги с течением времени еще больше ухудшили его характер. Он был очень жестоким, но его жестокость всегда была расчетливой, а мировоззрение представляло собой любопытную смесь гуманистического космополитизма и ксенофобского фанатизма.
Гранд, хорошо знавший латынь, французский и итальянский, и в некоторой степени владевший немецким языком, тем не менее, оставался по своим взглядам узколобым кастильцем, а в вопросах половой морали был настоящим пуританином. Он почти не пытался скрыть своих глубоких подозрений к нидерландскому дворянству и знати{500}. Хотя первоначально Филипп собирался оставить Маргариту регентшей и ограничить власть Альбы военной сферой, быстро стало очевидно, что власть в Брюсселе принадлежит Альбе, а не Маргарите. Маргарита, полностью обескураженная суровыми мерами Альбы, в сентябре сложила с себя регентские полномочия и в декабре уехала в Италию. Отныне герцог Альба был по имени, как и по факту, генерал-губернатором Испанских Нидерландов. Способнейший из военачальников Филиппа, он также на протяжении многих лет был при испанском дворе главным сторонником самых жестких мер, считая, что они лучше всего позволят укрепить королевскую власть и католическую веру в Нидерландах. Теперь ему представилась возможность проявить на деле свою суровость.
Особое негодование Маргариты вызвал произведенный по приказу Альбы арест двух главных магнатов страны, Эгмонта и Горна, после торжественного пира в Брюсселе 9 сентября 1567 г. Оба этих человека оставались верны старой Церкви и позже помогали Маргарите, уверенные, что им нечего бояться короля; но теперь оказалось, что они глубоко заблуждались. Их бумаги были изъяты и тщательно изучены, после чего они предстали перед судом по обвинению в измене. Через десять месяцев после прибытия Альбы в Нидерланды оба графа были обезглавлены на Большой площади в Брюсселе на глазах у возмущенной толпы горожан, многие из которых открыто их оплакивали. Казнь Эгмонта и Горна, произошедшая через четыре дня после казни восемнадцати мятежных дворян, среди которых были братья Карел, Дирк и Гилберт ван Брокхорст ван Батенбург и другие заместители Бредероде, схваченные во время бегства, стала излюбленным приемом последующей антииспанской пропаганды и в памфлетах, и в гравюрах.
Еще до ареста обоих графов и отставки Маргариты, Альба, в соответствии с планами, разработанными им в Испании, учредил вскоре ставший печально знаменитый «Совет по делам о беспорядках» («Conseil des troubles»), задача которого заключалась в том, чтобы стать его главным инструментом по расследованию волнений, сотрясавших Нидерланды в предыдущие два года, и наказать виновных. По меркам XVI в. этот орган, в штате которого к 1569 г. насчитывалось 170 исполнителей, оказался весьма эффективным. В целом за время наместничества Альбы было осуждено около 8950 человек, принадлежавших ко всем сословиям общества, и им был вынесен приговор за измену или за ересь, или за то и другое вместе, и более 1000 были казнены{501}. Как и следовало ожидать, после ареста Эгмонта и Горна бегство устрашенных дворян из страны возобновилось. Большинство дворянских резиденций было обыскано, а их бумаги — конфискованы. Кулемборг был разорен. Альба разместил гарнизон во дворце принца Оранского в Бреде, вывезя большую часть находившегося там оружия и другого имущества (на семи баржах) в Гент.
Вильгельм Молчаливый был более осторожным человеком, чем Эгмонт и Горн, и, как и Хогстратен, оставил без внимания призывы Альбы вернуться в Брюссель, оставаясь в Германии. Но даже он не мог предвидеть всего масштаба репрессий, обрушившихся на Нидерланды по приказу короля. Так, он оставил своего старшего сына Филиппа-Вильгельма (15541618), тринадцатилетнего мальчика, в Лувене, где тот учился в университете; больше ему не суждено было с ним увидеться. Юный сын Оранского был схвачен, и король, по совету Гранвелы (который с радостью воспользовался этой возможностью отомстить своему давнему сопернику){502}, решил, что его надо увезти в Испанию, отчасти в качестве заложника, но главным образом с той целью, чтобы воспитать его добрым католиком и верным подданным, которого можно было бы, если бы Филипп принял такое решение, сделать принцем Оранским вместо его отстраненного и лишенного владений отца. Филипп-Вильгельм был отправлен в Испанию в декабре 1568 г., продолжив свое образование в университете Алькала-де-Энарес.
Хотя некоторые дворяне были схвачены, большинство из тех, кто играл активную роль в беспорядках 1565–67 гг., бежали от испанских властей, в большинстве случаев вернувшись позже, чтобы принять участие в главном Восстании. В отличие от юга, значительная часть дворян на севере открыто участвовала в разжигании агитации против Церкви и королевской власти. Такая ситуация была особенно характерна для Голландии, где петицию о «Компромиссе» в 1565 г. подписало свыше 50 человек, включая 11 членов рыцарства Голландии — больше дворян, чем в любой другой нидерландской провинции{503}. В Утрехте, Фрисландии и Оверэйсселе большая часть знати также примкнула к восстанию{504}. Свыше четвертой части голландских дворян были прямо обвинены в ереси и оппозиции, а много большее количество едва ли испытывало симпатии к политике Филиппа II. Даже в Оверэйсселе (где в 1566 г. не было ни единого случая иконоборческого насилия) было ясно, что большинство дворян сопротивлялось кампании против ереси, за исключением рыцарства Твенте, который беспрекословно поддерживал католическую политику.
Среди виднейших дворян, которые бежали в Германию, чтобы присоединиться к своим единомышленникам, были: схаут Бреды, Годфрид ван Хестрехт, сеньор Друнена, Виллем де Трелонг, участник иконоборческого движения 1566 г., который отличился при взятии Бриля в 1572 г., Гилбрехт ван Дейвенворде, сеньор Обдама (1540–1580), впоследствии сыгравший видную роль при обороне Харлема, Якоб ван Дейвенворде (1509–77), сеньор Вармонда, прославившийся при захвате Бриля и при защите Лейдена в 1574 г., Якоб Ом ван Вингарден, Флорис ван ден Ботцелаэр, сеньор Лангерака (который разрешил меннонитам и кальвинистам проводить богослужения на своих землях), и Виллем ван Зюйлен ван Нивелт, дворянин-диссидент и иконоборец из Утрехта.
Правда, репрессии в периферийных северных провинциях часто были поверхностными{505}. Тем не менее в Девентере, Гронингене и других пограничных городах произошли казни и были приняты меры по обеспечению более четкого выполнения приказов, поступавших из Брюсселя, чем это обычно было в прошлом. По инструкциям Альбы была возведена цитадель внутри стен Гронингена, и в городе для обуздания населения размещены немецкие войска, состоявшие на королевской службе{506}. В Девентере также был размещен гарнизон и разработаны планы по строительству цитадели в этом городе.
Многие регенты и городские магистраты были осуждены «Советом по делам о беспорядках»; самым видным из них был адвокат Штатов Голландии, Якоб ван ден Энде (около 1515–69), который был заточен в тюрьму около Брюсселя и вскоре после этого скончался в ней. Но таких было на удивление мало по сравнению с теми, кто, тем или иным способом, был причастен к распространению протестантского богослужения в 1566 г. Во многих городах Голландии, как и в Антверпене, даже бургомистры, такие как Николас ван дер Лаан в Харлеме, которые санкционировали передачу церквей протестантам, остались безнаказанными{507}. Ситуация в Леувардене, где оба бургомистра и четыре из шести магистратов бежали и были заочно осуждены, является нетипичной. В Харлеме Дирк Волькерсзон Корнхерт, секретарь города, ставший впоследствии одним из самых горячих апологетов веротерпимости в Северных Нидерландах, был едва ли не единственным арестованным среди городских чиновников. Но даже он спасся и бежал в Рейнланд.
Основная тяжесть приговоров и конфискаций Альбы пала на представителей высшей прослойки среднего класса, находившихся на лестнице общественной иерархии ниже регентов, магистратов и пенсионариев. Жертвами репрессий властей стало большое количество состоятельных горожан. В Харлеме осуждению в качестве зачинщиков протестантского движения в городе подверглись тридцать горожан, среди которых было несколько богатых пивоваров{508}. В Антверпене те, кто возглавлял исход в 1567 г., люди, которые стояли во главе кампании за введение протестантского богослужения в городе в предыдущем году, принадлежали к слою предпринимателей, стоявших по своему общественному положению чуть ниже регентов — группа, которая впоследствии захватила власть в городе в 1578 г. Среди них были личности, ставшие родоначальниками крупнейших династий амстердамских регентов, такие, как Лоренс Якобсон Реал (основатель амстердамской реформатской консистории в 1566 г.), Ян Якобсзон Хюдекопер (1541–1624), Дирк Янсзон де Греф (1529–89), Адриан Паув (1516–78) и Питер Корнелисзон Хофт, отец великого писателя{509}. Адриан Паув, процветающий зерноторговец, во время смуты 1566 г. был капитаном ополчения и использовал свое влияние среди горожан в пользу протестантов.
Аналогичным образом в Зеландии среди беженцев было много видных горожан, которые впоследствии основали некоторые из ведущих регентских династий этой провинции{510}. Это были Питер Борель, Ян ван дер Пере, Гаспар ван Восберген и Сальвадор де ла Пальма. Питер Борель из Мидделбурга бежал в Норвич, где умер в 1568 г. Его старший сын, Якоб, который уехал с ним в Англию, после 1574 г. много раз избирался бургомистром своего родного города и, в конечном счете, был назначен нидерландским послом в Англии, где Яков I удостоил его рыцарского звания. Ян ван Рейсенберг, аптекарь из Вире, бежавший из Нидерландов в 1567 г., стал ведущей личностью в своем родном городе в 1575 г., когда Вильгельм Оранский ввел его в состав совета (vroedschap).
В большей части периферии северных Нидерландов было осуждено очень мало подозреваемых. В Кампене, где два протестантских проповедника активно действовали на протяжении почти полутора лет, и были сотни кальвинистов, только четырем людям были вынесены приговоры{511}. В Зволле общее количество обвиненных равнялось 12; во Франекере — 16, а в Харлеме — II{512}. Повсеместно во внешних провинциях было зафиксировано более значительное количество осужденных, но уничтожить протестантское присутствие не удалось. В Девентере на протяжении 1571 г. были осуждены 78 человек. Но протестантское влияние в городе было, несомненно, намного шире распространенным, чем подразумевает это число. Было бы неблагоразумно придавать слишком большое значение широкому разбросу количества осужденных в разных местностях, зачастую находившихся в одной и той же провинции. Тем не менее стоит отметить, что, если исключить несколько южных городов, таких как Турне (1063 человека), Антверпен (525), Валаньсен (425) и Ипр (478), «Совет по делам о беспорядках» в целом осудил на удивление небольшое количество в городах юга, выявив больше свидетельств организованного мятежа и пропаганды ереси в тех частях Нидерландов, которые были расположены севернее. В большинстве южных городов, включая Гент (248 человек), Брюссель (157), Брюгге (149), Хондсхот (116), Кортрейк (84), Мехелен (83), Лилль (68), Намюр (21), Лёвен (20) и Дуэ (4) было зарегистрировано очень скромное количество осужденных. Дальше к северу, особенно учитывая небольшие размеры городов, количество осужденных в таких городах, как Хертогенбос (360), Утрехт (288), Амстердам (242), Гронинген (209), Неймеген (187), Бреда (140), Мидделбург (140), Леуверден (105), Бриль (88) и Лейден (83) обычно было выше, несмотря на то, что были такие северные города, как Харлем (35 человек) или Гауда (6 человек), где количество осужденных было поразительно низким{513}.
Именно большая степень соучастия дворян и городских элит севера в мятеже 1566 г. и сравнительно большое количество знаменитых изгнанников с территорий к северу от рек, а не какие-либо основополагающие религиозные различия между севером и югом привели к тому, что руководство беженцами, находившимися в изгнании, и движение сопротивления режиму герцога Альбы и Испании все больше сосредотачивалось в руках северян. Дворяне, которые сплотились вокруг Вильгельма Оранского, как только он поднял знамя восстания в 1568 г., происходили больше с севера, чем с юга. Среди офицеров морских гёзов, или морских сил, которые мятежники создали в 1568 г., были несколько дворян-южан, но основную массу составляли голландцы и фризы{514}.
Исход из Нидерландов происходил двумя главными волнами — весной 1567 г. и затем, после первой волны арестов, зимой 1567–68 гг., чему благоприятствовал замерзший Зейдерзее. Из одного только Энкхёйзена, как утверждалось, около 350 беженцев бежали по льду в Восточную Фрисландию. Те, кто бежал из Нидерландов, двигались в трех основных направлениях. Из Амстердама, западнофризских городов, Фрисландии и Гронингена основная масса беглецов хлынула в северо-западную часть Германии, особенно Эмден. Из Фландрии и Зеландии эмиграция происходила, главным образом, по морю в Англию. Беженцы из Брабанта, южной Голландии и Утрехта стремились преимущественно в Клеве и Рейнланд. Общее количество беженцев оценивалось приблизительно в 60 000 человек{515}.
Многие нидерландцы эмигрировали. Но репрессии не искоренили, да и не могли искоренить протестантскую активность (не говоря уже о вере) в Нидерландах. Отчуждение от католической Церкви было столь широкомасштабным и пустившим столь глубокие корни, что это было невозможно. Не только во внешних провинциях, но и в Голландии, Брабанте и Фландрии многие из тех, кто участвовал в учреждении протестантских конгрегаций в 1566–67 гг., сохранили верность своим религиозным взглядам и сумели избежать преследований в своих родных городах{516}. В нескольких городах, таких как Делфт, Харлем, Энкхёйзен и Леуварден все реформатские конгрегации, наряду с консисториями, до 1572 г. существовали в подполье{517}. Меннониты, которые в начале и середине 1560-х гг. пополнили свои ряды многими новообращенными, уцелели не только во Фрисландии и Оммеландах, но и в южной Голландии и многих других местностях. Внешне страна вернулась к католическому вероисповеданию. Во время прибытия Альбы в 1567 г. многие нидерландцы, которые годами не посещали католическую мессу, вновь стали исправно ходить на нее{518}. Но это не означало, что такое внешнее подчинение продержится надолго. К началу 1570-х гг. вновь начали поступать те же донесения о недовольстве и низком уровне посещаемости месс на Пасху, что и в 1550-х и начале 1560-х гг.{519} Иногда даже происходили антикатолические демонстрации. Монаха, который проповедовал в главной церкви в Хорне в 1570 г., прервали негодующие горожане, запевшие псалмы{520}.
В первые месяцы правления Альбы перспективы вооруженного сопротивления габсбургскому господству в Нидерландах выглядели мрачными. Бредероде, Великий гёз (le grand Gueux), который так и не смог убедить Оранского в необходимости вооруженного восстания во время своего визита в Дилленбург в июне 1567 г., умер в состоянии депрессии несколько месяцев спустя, исключив принца из числа наследников в своем завещании. И репутация Оранского, и его популярность в 1567 г. и начале 1568 г. серьезно пошатнулись{521}. Тем не менее лишь после того, как Вильгельм узнал в начале 1568 г. о вынесенном ему приговоре и конфискации всей его собственности в Нидерландах «Советом по делам о беспорядках», он, видя свои земли утраченными, а репутацию — одинаково подорванной и в глазах короля, и среди мятежников, пришел к выводу, что единственный оставшийся ему выбор, как бы он ни был безнадежен, заключался в том, чтобы занять место Бредероде и поднять знамя восстания{522}.
В качестве вождя восстания Вильгельм Оранский имел в своем распоряжении намного больше ресурсов, чем Великий гёз. С помощью соседних германских протестантских княжеств, особенно реформатского курфюрста Пфальца, он собрал внушительную сумму денег{523}. Он вел переговоры с другими немецкими князьями и европейскими правителями, как один суверенный государь с другим, как немецкий (протестантский) принц и суверен княжества Оранж в южной Франции. Он привлек к себе на помощь искусных пропагандистов, особенно своего талантливого секретаря, Марникса Сент-Альдегонде. Из Нассау-Дилленбурга он рассылал целый поток пропагандистских произведений, не жалевших черных красок для описания «испанской жестокости» и пороков Альбы, и заверявших население Нидерландов, что его обращение к оружию было единственным средством спасти страну от «невыносимого рабства».
Принц Оранский отрицал, что он восстал против короля как такового, и признавал Филиппа своим законным государем. Его восстание было направлено против злоупотреблений испанских властей и, особенно, против тирании Альбы. Однако он не стал и кальвинистом. Истинный «политик», он избегал примыкать к какой-либо определенной конфессии, не желая сжигать все мосты между собой и Филиппом, или отталкивать от себя немецких князей-лютеран{524}. Более того, в своей пропаганде он сознательно приуменьшал религиозный аспект борьбы. В своем манифесте 1568 г. Оранский делал упор на необходимость спасения «достойных жителей Нидерландов, которые в прежние времена наслаждались свободой» от жестокой тирании{525}.
Именно во время этого мрачного периода, через год после появления Альбы, Вильгельм Оранский стал главным центром притяжения надежд всех нидерландцев, которые продолжали сопротивляться габсбургскому режиму в своих сердцах. Не случайно, что как раз в 1568 г. или чуть позже неизвестный поэт сочинил знаменитую героическую песню «Wilhelmus», в которой превозносил добродетели и героизм Вильгельма Оранского, стремившегося успокоить угнетенный, павший духом народ обещанием, что он вернется. «Wilhelmus» часто называют старейшим из всех современных национальных гимнов. В определенном смысле, это соответствует действительности. Но хотя эта баллада стала самой известной из всего цикла военных песен гёзов, распространившись сначала на голландском языке, а затем, после 1572 г., в Валлонии и Рейнланде, во французской, немецкой и идиш-версиях, в XVII и XVIII вв. она, прежде всего, была гимном сторонников Оранской династии, тогда как их противники относились к ней с неодобрением, считая, что она чрезмерно прославляет принца как «отца отечества». Только в конце XIX в. эта песня получила официальный статус нидерландского национального гимна.
Первоначально призыв к оружию и подстрекательская пропаганда оказали значительное воздействие в Нидерландах, также как среди 60000 нидерландских протестантов, живших в изгнании в северо-западной Германии и юго-восточной Англии. Еще до победы Людвига Нассауского над графом Аренбергом в битве при Хейлигерли в мае 1568 г., первого (и на многие годы единственного) триумфа, одержанного мятежниками, сотни сторонников стекались под его знамя со всей Фрисландии и Гронингена. Именно в этот короткий период, когда он оккупировал северо-восточный угол Гронингена, граф Людвиг создал военно-морские силы мятежников, морских гёзов, в эстуарии Эмса, найдя применение многим людям, которые устремились к нему туда. Однако в следующем поражении при Йоммингене в июле 1568 г., где Альба разгромил армию мятежников, перебив большинство из них на берегах Эмса, около Эмдена, на немецкой стороне границы, погибло большое количество северных нидерландцев, а также немецких наемников.
Оранскому было далеко до Альбы в качестве военачальника, и его собственное последующее вторжение в Брабант оказалось неудачным. С 1568 по 1572 гг. он не мог организовать еще одно крупномасштабное вторжение, и обстоятельства не оставляли ему другого выбора, кроме перехода к войне на истощение. Она состояла из спорадических, похожих на булавочные уколы атак из Германии и, позже, в союзе с гугенотами, также с юга. Более эффективными, однако, оказались рейды флота морских гёзов. Действовавшие из базы в Эмдене и, периодически, из портов на английской стороне Ла-Манша, их силы к весне 1571 г. насчитывали около 30 кораблей, на борту которых находились каперские свидетельства, подписанные Оранским{526}. Они не только подрывали морскую торговлю вдоль побережья Нидерландов, но и осуществили ряд успешных высадок на побережье, опустошив монастыри и разграбив припасы. В 1570 г. они совершили набег на Хинделопен и Воркум.
Большинство дворян-изгнанников либо служили Оранскому, либо скитались где-то еще. Утрехтский дворянин Виллем ван Зюйлен ван Нивелт, который, обосновавшись в Эммерихе в герцогстве Клеве, зарабатывал себе на жизнь переплетом книг и участвовал в политике кальвинистской общины, был исключением{527}. Но большинство изгнанников незнатного происхождения были вынуждены работать, занимаясь торговлей и ремеслами, чтобы прокормить себя и свои семьи. Реформатские общины нидерландских изгнанников процветали по всей северо-западной Германии, вплоть до Франкфурта-на-Майне, и в юго-восточной Англии. Во главе этих конгрегаций находился растущий орган из нескольких десятков кальвинистских пасторов из Нидерландов; некоторые из них до 1566 г. были католическими священниками и монахами, но затем порвали со старой Церковью и помогли придать организованную форму недавно учрежденным реформатским общинам в Нидерландах.
Конгрегации в изгнании нуждались в координации своих усилий и унификации своих теологических и политических воззрений. Но почти сразу, как только они начали организовываться, между ними возникли противоречия и трения. Первое собрание делегатов, съехавшихся в Безеле, в герцогстве Клеве, в ноябре 1568 г., не смогло прийти к единому мнению по вопросу доктрины, что угрожало негативными последствиями в будущем{528}. В связи с тем, что среди них было очень мало сколько-нибудь выдающихся личностей, у беженцев из южных Нидерландов, которые происходили обычно из низших слоев среднего класса, существовала тенденция примыкать к жесткой кальвинистской ортодоксии, и не доверять тем, кто занимал влиятельные места в городских органах власти{529}. Напротив, изгнанники из Голландии, часто имевшие более высокий социальный статус, обычно находились на более латитудинаристских позициях и относились к городским властям с большим уважением. Этот назревающий раскол был подтвержден на первом полном синоде нидерландской реформатской Церкви, который состоялся в Эмдене в 1571 г. Светский глава амстердамских изгнанников в Эмдене, Лоренс Якобсзон Реал, обвинил своих более ортодоксально настроенных оппонентов в попытке подчинить конгрегации в изгнании «новому папизму» (диктату) строгой догмы{530}. Но в данное время верх одержали строгие кальвинисты во главе с Германом Модедом и Питером Датенусом. Акты синода в Эмдене объявили одни только консистории ответственными за назначение будущих священнослужителей нидерландской реформатской Церкви, отказав в этом городским властям{531}. В актах не содержалось никаких примирительных жестов по отношению к лютеранам, как этого хотели сторонники Реала, и никаких упоминаний о вооруженной борьбе или деклараций о поддержке Оранского. Это было вызвано отчасти традиционной нерешительностью протестантских Церквей в отношении вооруженного восстания против законной власти, пусть даже и тиранической. Но на отсутствие явно выраженной декларации о поддержке Оранского, вероятно, повлияла также неудовлетворенность политической пропагандой принца, которая была светской по своему характеру и обращалась в равной мере к кальвинистам и некальвинистам (включая католиков). Идеология Оранского была направлена на свержение тирании герцога Альбы и инквизиции, и восстановление «свободы» — а не приведение всей страны к истине Божьей или «истинной вере»{532}. Восстание Оранского было мало похоже на то, которое могли бы одобрить Модед и Датенус.
В то время, как большинство нидерландских изгнанников разделилось на кальвинистов и свободомыслящих реформатов (но и те, и другие стремились создать общую нидерландскую реформатскую Церковь), среди эмигрантов существовали и другие элементы, которые нельзя было причислить ни к одной категории. Морские гёзы определенно были яростными антикатоликами, способными жестоко расправляться с монахами, но многие реформаты-эмигранты считали их недисциплинированными безбожниками, чьи пиратские действия и попойки в компании проституток ставили их вне рамок приличного общества{533}. Затем, не столько неуправляемой, но едва ли более угодной для реформатских священников была плеяда интеллектуалов, зачастую профессиональных ученых или юристов, которые, будучи гуманистами и спиритуалами, одинаково отвергали католическую Церковь и догмы (и дисциплину) реформатов. Главенствующее положение среди этих «вольнодумцев» занимали: великий ученый-гуманист Юст Липсий, который, желая избежать волнений, охвативших Нидерланды, отправился на учебу в лютеранский университет в Йене; Дирк Волькерсзон Корнхерт (будущий противник Липсия, как и кальвинистов), который разработал собственное, глубоко личное спиритуалистическое учение в Рейнланде; «политик» Адриан ван дер Миле, представитель ведущей дордрехтской регентской семьи и бывший старший судебный чиновник в Гааге, который бежал из Нидерландов в 1567 г. и затем путешествовал (и учился) в Италии; и молодой юрист Йохан ван Олденбарневельт, который формально обратился в кальвинизм в Гейдельберге в 1568 г., но с самого начала принимал учение Кальвина лишь с существенными оговорками. Объехав несколько континентальных университетов, Олденбарневельт вернулся в Гаагу в 1570 г., где жил, как и многие другие, как криптопротестант, внешне подчинявшийся католической Церкви{534}.
Филипп и Альба стремились подавить ересь и мятеж посредством «Совета по делам о беспорядках», и его комиссий, действовавших в каждой провинции. Кроме того, страну надлежало обезопасить от внутренних и внешних врагов, не взвалив при этом слишком большого финансового бремени на Кастилию. Так, временно в стране должна быть размещена крупная кастильская армия, и для оплаты ее содержания король решил повысить налоги с Нидерландов. Военная стратегия, принятая Альбой и одобренная королем — раздел армии на небольшие контингенты, размещение солдат на постой в городах и строительство цитаделей для обуздания городов по всем Нидерландам, — только подчеркивала необходимость в увеличении финансового давления{535}. Но ключевое значение Филипп придавал программе возрождения католической Церкви в Нидерландах и оказанию ей помощи в борьбе за умы и сердца населения. Умиротворение страны было всего лишь средством достичь этой цели.
С прибытием Альбы сопротивление новым епископствам и обнародованию декретов Тридентского собора быстро прекратилось{536}. Сонний занял кафедру в Хертогенбосе вслед за появлением первого епископа в Гронингене. Линден обосновался в Рурмонде в марте 1569 г., а Кунерус Петри, зеландец, стал первым епископом Фрисландии в феврале 1570 г. Последний из новых епископов был посвящен в сан в Девентере в октябре 1570 г. В каждом новом диоцезе были опубликованы декреты Тридентского собора[60] и созваны реформированные синоды местного духовенства{537}. Католическая реформация в Нидерландах приступила к работе. Но задача укрепления и обновления Церкви оказалась трудной. Вся структура церковной организации, местной политики и образования в стране была неподходящей для такой реформы. Городские советы, в большинстве случаев, не выражали желания сотрудничать с церковными властями, и это имело далеко идущие последствия во многих сферах, не в последнюю очередь, в контроле над школами. Главной целью новых епархий было смещение не внушающих доверия ректоров и школьных учителей, особенно в городских латинских школах, и, насколько это возможно, всех школах вообще, и замена их на ревностных католиков. Но контроль над назначением учителей в городских школах длительное время был ревностно охраняемой прерогативой городских советов. Даже при Альбе, как выяснил Линдан, пытаясь навязать своего кандидата на пост ректора в латинской школе в Неймегене, преодолеть сопротивление городских советов было крайне сложно{538}.
В конечном счете, Филипп надеялся превратить Нидерланды в надежный бастион испанской власти, который одновременно должен был служить оплотом против распространения ереси. Он не питал иллюзий, что сможет искоренить протестантизм. Но репрессии доказали, что было возможно не только удержать страну силой, но и загнать протестантскую активность в подполье и ограничить, если не остановить, издание и распространение еретической литературы. Сочетание карательных мер и энергичной правительственной поддержки реформ и реорганизации Церкви, могло, возможно, хотя бы на время, привести к эффективному возвращению нидерландского общества в лоно католицизма.
Решающим пунктом, стоявшим на повестке дня, было введение новых налогов. Самым слабым местом европейских монархий XVI в. было управление их финансами. Но они были не настолько слабы, чтобы не иметь возможности там, где они обладали достаточным политическим влиянием, внедрить далеко идущие фискальные меры за короткий промежуток времени. Вернувшись в Испанию, Филипп сумел существенно увеличить объем налоговых поступлений, тем самым получив в свое распоряжение ресурсы, в которых нуждался в борьбе с османами. Поскольку Нидерланды занимали первое место в списке его приоритетов, он счел возможным решить сопутствующие проблемы тем же способом, как и в Испании.
Работа над введением новых фискальных мер протекала непрерывно. В марте 1569 г. Альба созвал Генеральные Штаты впервые с 1559 г., обратившись к делегатам провинций с требованием собрать более высокую сумму налогов посредством трех отдельных фискальных мер{539}. Первая из них, вызвавшая меньше всего возражений, заключалась во введении 1%-го налога на имущество. Вторая — введение 5%-го налога с продажи недвижимости, который предполагалось сделать постоянным. Третья мера, знаменитое «десятое пенни», представляло собой фиксированный 10%-й налог с продаж, отдаленно напоминавший кастильскую алькабалу[61]. Предъявленные герцогом требования имели далеко идущие политические и конституционные, а также финансовые последствия, не только потому, что за счет этих налогов режим получал возможность содержать постоянную армию и с ее помощью держать страну в подчинении, но и потому, что, дав согласие на введение постоянных налогов, провинциальные Штаты и Генеральные Штаты должны были отказаться от имевшегося у них рычага контроля над доходами правительства. Если бы Филипп добился успеха в этом отношении, он был бы свободен от конституционных гарантий, которые раньше ограничивали бургундскую и габсбургскую власть в Нидерландах.
Провинциальные Штаты и городские органы власти были встревожены событиями последних двух лет, но не настолько запуганы, чтобы добровольно согласиться капитулировать на конституционном фронте. Большинство из недавно присоединенных провинций было избавлено от уплаты «десятого пенни» в обмен на согласие проголосовать за ежегодную субсидию Короне. Только Утрехт, провинция, которая вызвала особый гнев герцога, стала объектом, наряду с первоначальным ядром габсбургских Нидерландов, кампании давления, и в качестве наказания в ней были размещены на постой войска{540}. Герцог Альба ясно дал понять, что намерен получить большую сумму новых доходов и без сопротивления или проволочек.
Генеральным Штатам пришлось в 1569 г. дать ответ, облеченный в такую форму, которую Альба истолковал как принципиальное согласие на три меры, что, однако, вызвало протест у провинциальных ассамблей и городских советов. В качестве временной меры, Альба принял предложенную провинциями временную субсидию. Но ассамблеи (в отличие от герцога) понимали это так, что взамен Альба согласился отменить «десятое пенни» и 5%-й налог{541}. Когда срок временной субсидии подошел к концу в 1571 г., и Альба возобновил требование о введение 10%-го и 5%-го налогов, в одностороннем порядке введя их указом от 31 июля 1571 г., страну охватила волна горького разочарования. Но наибольшее сопротивление вызвали методы, которые использовал Альба для принуждения городских органов власти к имплементации новых налогов. Граф Боссю, новый штатгальтер Голландии, Зеландии и Утрехта, предписал чиновникам Хофа Голландии добиться имплементации налогов в подвластных ему провинциях, угрожая городским чиновникам штрафами — в Гауде, например, они равнялись 1000 гульденов для бургомистра и 500 гульденов для магистрата, — если не будут назначены сборщики налогов и пущен в ход аппарат их сбора{542}. Даже Амстердам в конечном итоге подчинился, хотя и продержался дольше, чем остальные города, уступив требованиям Альбы незадолго до захвата морскими гёзами Бриля.
Народное негодование, вызванное новыми налогами, особенно во Фландрии, Брабанте и Голландии, было столь сильным, что сотрудничество с чиновниками провинциальных судов, делегированными для надзора за их сбором, было связано с известным личным риском для участвовавших в этом регентов. В Брюсселе, где были неоднократные признаки неминуемых беспорядков, бургомистры предпочли скорее бросить вызов Альбе, чем населению. Но даже там, где не было никаких волнений, напряженность оставалась достаточно острой. В Гауде бургомистры обзавелись телохранителями. Магистраты встревоженно совещались с капитанами ополчения, выясняя, могут ли они на них рассчитывать при подавлении беспорядков, если имплементация новых налогов будет продолжаться. В Гауде отряды ополчения ответили, что не будут ничего предпринимать, чтобы заставить население платить «десятое пенни» — даже если сам король потребует этого. К марту 1572 г. многие подразделения ополчения были враждебно настроены по отношению к своим собственным городским властям{543}. Таким образом, несмотря на то, что два новых постоянных налога были существенно уменьшены, и в действительности так и не были собраны, они привели к возникновению открытого раскола между центральным правительством и провинциальными ассамблеями, и непоправимо угрожали положению городских властей в глазах горожан и ополчения.
Что буря общественного протеста из-за «десятого пенни» на практике не укрепила, но серьезно подорвала положение Короны и играла на руку Оранскому, разжигавшему народное недовольство, было очевидно для Виглия и других самых верных сторонников короля в правительстве Нидерландов. Виглий подозревал, что непреклонная настойчивость Альбы в отношении «десятого пенни» была вызвана не столько четко выраженными приказами короля — он сомневался, был ли Филипп достаточно осведомлен о реальной ситуации, — сколько собственным непреодолимым упрямством герцога{544}. Даже ближайший сторонник Альбы среди нидерландской знати, Карл, граф де Берлемон[62], написал втайне от него в Мадрид, предупреждая короля, что настаивать на выплате «десятого пенни» означало серьезно ослабить верность его нидерландских подданных. Фламандские епископы и другие ультралоялисты также пытались приостановить введение «десятого пенни». Но Альба упорно отказывался менять свой курс до самого лета 1572 г., когда было уже слишком поздно.