ОТВОЕВАНИЕ ГАБСБУРГАМИ ЮГА, 1579–1585

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

С заключением Утрехтской Унии стали сгущаться тучи на горизонте католических дворян и чиновников, все еще сохранявших верность делу Восстания, и номинальных католиков, которые втайне исповедовали протестантизм у себя дома в надежде на достижение скорейшего компромисса между мятежниками и королем. Вскоре после этого они выразили желание о проведении мирных переговоров в Кельне под эгидой императора Рудольфа II. Но эти надежды быстро рассеялись, выставив на всеобщее обозрение несостоятельность средней линии и безнадежность попыток достичь компромисса. У людей, занимавших половинчатую позицию, не оставалось выбора{689}: они должны были либо перейти на сторону короля, либо перейти в лагерь кальвинистов. Многие виднейшие личности того времени переживали глубокий душевный кризис, участвуя во внешнем конфликте и одновременно ведя внутреннюю борьбу сами с собой. Аггей ван Альбада, представитель Фрисландии на переговорах в Кельне (о которых он оставил отчет на латыни), без труда признал легитимность восстания против тирании, но был столь же возмущен религиозной нетерпимостью кальвинистов, как и нетерпимостью габсбургских властей. В конечном счете, он отказался делать выбор между той и другой сторонами конфликта и предпочел вместо этого остаться на постоянное жительство в Кельне. Элберт Леонин, придерживавшийся эразмианских взглядов ученый и политик, которого веком позже Бойль приводил в пример как само воплощение нового духа «политического мышления», подчинявшего религию государственным соображениям{690}, был ведущим сторонником Генеральной Унии и был согласен оставаться номинальным католиком в надежде избежать решительного разрыва с Испанией. Поняв, что Генеральной Унии с центром в Брабанте не суждено добиться успеха, он примкнул к Оранскому и стал номинальным кальвинистом. В июне 1581 г. он был назначен канцлером Хофа Гелдерланда, откуда недавно были уволены все, кроме верных сторонников Восстания, и стал ведущей фигурой в гелдерландской политике, управляя Штатами Гелдерланда из штаб-квартиры Хофа в Арнеме.

Наиболее драматичным был случай Георга де Лалена, графа Ренненберга, штатгальтера Фрисландии, Гронингена, Дренте, Линнена и Оверэйссела от имени Генеральной Унии и последнего остававшегося на стороне мятежников католического магната. Несколько месяцев он лавировал между Генеральной Унией и Утрехтской Унией{691}. Наконец, когда Генеральная Уния распалась, он решил порвать с Восстанием и перейти на сторону Испании. Организовав заговор в городе Гронинген, Ренненберг тайно подготовил свое католическое восстание против Унии{692}. В марте 1580 г. он порвал с Оранским и Голландией и объявил о своей верности королю, призвав всех католиков, проживавших на территориях его штатгальтерства, восстать, восстановить свою Церковь и признать своего законного монарха. Герцог Пармский немедленно подтвердил штапельное право города в Оммеландах{693}.

Восстание Ренненберга против зарождающегося Нидерландского государства было первым крупным кризисом, с которым столкнулся новый Союз. Для католиков на северо-востоке представилась удобная возможность продемонстрировать свою верность королю, свергнуть протестантизм, и вернуться к вере своих отцов. Ренненберг без труда захватил Гронинген и разослал по всем направлениям письма, призывавшие горожан восстать против тирании Голландии и протестантов. Делу католической реакции способствовал тот факт, что в провинциях, находившихся под властью Ренненберга, в то время присутствовало сравнительно мало войск, верных «Тесному Союзу».

Католики на северо-востоке не упустили представившейся им возможности и подняли восстание. Но, за исключением Гронингена — и даже здесь беспорядки, по-видимому, были вызваны не столько католическими чувствами, сколько стремлением восстановить штапельное право города и враждебностью к оммеландцам{694}, — католическая поддержка была настолько слабой, что восстание было почти сразу же подавлено. В большинстве городов послания Ренненберга не вызвали почти никакого отклика. В Кампене, среди оммеландцев, или в Дренте не было открытой поддержки католических мятежников{695}. В Зволле католики высыпали на улицы с оружием в руках, но городские протестанты, без всякой помощи извне, быстро их рассеяли{696}. Когда католические патриции Зволле бежали, тотчас вспыхнули иконоборческие бунты, и католические церкви города подверглись разграблению. В Девентере толпа, разгневанная на католиков, разорила все городские церкви, уничтожила иконы и церковные облачения. Большинство католических священников бежало. Затем католическое богослужение под давлением простого народа и ополчения было запрещено. Католики просили городской совет, если можно, оставить им хотя бы одну церковь; но городское ополчение выступило против, настаивая, что в интересах общественного мира и единства необходимо разрешить только религию «большинства» горожан, то есть реформатскую{697}. К концу марта 1580 г. католики Оверэйссела лишились практически всех своих церквей.

Антикатолическая встречная реакция в провинциях, находившихся под штатгальтерством Ренненберга, была немедленной и опустошительной. Во Фрисландии были разрозненные попытки восстания, особенно в Болсварде; но в целом, католиков легко разоружили{698}. В Леувардене разразилась новая волна «иконоборческой ярости». В Снеке горожане выбросили иконы из всех городских церквей и изгнали духовенство{699}. Также во многих селениях по всей Фрисландии, и в Оммеланде и Дренте происходили нападения и погромы церквей. Наконец, кальвинистские Делегированные Штаты Фрисландии закрыли все остававшиеся католические церкви и монастыри в провинции, изгнали католическое духовенство и запретили служить мессу{700}.

Антикатолическая реакция распространилась также за пределами провинций, которые находились под властью Ренненберга; произошли вспышки насилия во многих городах Гелдерланда, северного Брабанта, Голландии и, в особенности, Утрехта. В Амерсфорте население было так разгневано, что городской совет (vroedschap) временно приостановил проведение католических богослужений, специально чтобы предотвратить еще большие беспорядки{701}. Достаточно было хотя бы раз запретить католические службы, и больше их не разрешалось проводить ни в одной из городских церквей. В городе Утрехт произошла вспышка антикатолического насилия, все церкви и монастыри были лишены предметов культа и разграблены.

Оранский, который еще не отказался от усилий сохранить (в ограниченном виде) католическое богослужение в провинциях Тесного Союза, стремился сохранить за католиками две из городских церквей, но безуспешно. К июню 1580 г. городской совет (vroedschap) закрыл большинство из тридцати городских церквей, наложил запрет на католическое богослужение по всему городу и появление католических священников и монахов в людных местах в сутанах и рясах{702}. Католическое богослужение было формально запрещено Штатами Гелдерланда в январе 1582 г. и пресечено в Кулемборге примерно в это же время{703}.

Кроме цехов Гронингена, единственная поддержка Ренненберга на северо-востоке исходила от некоторых дворян Оверэйссела и Гелдерланда, включая графа Лимбург-Стирума{704}. В Оверэйсселе и Дренте произошло также крестьянское восстание против вступивших в эти провинции войск, отправленных из Голландии, в разжигании которого обвинили местных дворян-католиков. Но, за исключением самого восточного округа Твенте в Оверэйсселе, большинство в оверэйсселском и гелдерландском рыцарстве (хотя и не баннереты) твердо держалось на стороне Восстания{705}. На чрезвычайном собрании Штатов Оверэйссела, на котором лично присутствовал Оранский, в марте 1580 г., Штаты подтвердили свою поддержку «общему делу», хотя они по-прежнему отказывались подписывать Утрехтскую Унию.

В общем и целом, результатом «предательства» Ренненберга стало усиление Восстания и нидерландского протестантизма. Тем не менее измена Ренненберга представляла главную стратегическую угрозу для Союза. Гронинген был крупнейшим городом на востоке и контролировал значительную территорию в тылу основной линии нидерландских укреплений. Власть роялистов консолидировалась с прибытием войск, отправленных герцогом Пармским в июне. В июле Ренненберг захватил Делфтзейл, господствовавший над устьем Эмса. Вскоре его войска прорвались за границы Оммеландов, и в сентябре он захватил Олдензал, главный город округа Твенте в Оверэйсселе. В этот момент в Олдензале возобновил свою деятельность Хоф Оверэйссела, изгнанный из Зволле как неисправимо роялистский и католический. Итак, в провинции существовали теперь две соперничавшие администрации{706}. Тем временем герцог Пармский продолжал расширять испанскую власть на юге. Взяв Маастрихт, после ожесточенной четырехмесячной осады в июне 1579 г., он захватил западнофламандский город Кортрейк в феврале 1580 г. Испанские войска отныне наступали на трех фронтах: на северо-востоке, юго-востоке и юго-западе. Действовавшие против них в Брабанте войска Генеральных Штатов в апреле отвоевали Мехелен; принимавшие участие в этой операции английские солдаты подвергли этот преимущественно католический город беспощадному разграблению, получившему название «английская ярость».

Общая территория, находившаяся под контролем Генеральной Унии и Тесного Союза, неуклонно сжималась. Оранский был теперь более, чем когда-либо, убежден, что предотвратить полное поражение можно было только одним способом — вернуть поддержку тех умеренных элементов, которых оттолкнул кальвинистский радикализм, и, создав в северных провинциях более терпимые условия для католицизма (и лютеранства), восстановить католицизм на юге, а также заручиться доверием короля Франции и лютеранских князей Германии. Именно в надежде сделать Восстание более демократичным в религиозном плане и получить помощь из-за границы, особенно из Франции, принц убедил Генеральные Штаты избрать суверенным правителем Нидерландов младшего брата французского короля, герцога Анжуйского{707}. Само собой разумеется, это предложение было жестко ограничено конституционными гарантиями{708}. Штаты Брабанта и Фландрии приняли политику Оранского, и в сентябре 1580 г. между герцогом Анжуйским и представителями Штатов был подписан договор. Официальная проанжуйская пропаганда подчеркивала династические связи между французским королевским домом и бывшими бургундскими правителями, под властью которых Нидерландам жилось, якобы, намного лучше, чем под властью Испании{709}.

Герцог Анжуйский прибыл в Антверпен в январе 1581 г., принес перед Штатами клятву соблюдать привилегии, и был провозглашен «принцем и сеньором Нидерландов». Эрцгерцог Маттиас, чье положение отныне стало незначительным и ненадежным, покинул страну в марте. Логически рассуждая, прежде чем провинции могли принять нового суверена, они должны были сместить старого. Однако лишь в июле 1581 г. Генеральные Штаты, наконец, согласовали текст «Акта о клятвенном отречении» (Plakkaat van Verlatinge), по которому навечно низлагали Филиппа II и его наследников. Акт отвергал власть короля Испании, объявлял о том, что его портрет будет удален с монет, чеканившихся в провинциях Генеральной Унии, и с официальных печатей, а герб Габсбургов — сбит со всех общественных зданий и счищен с документов. В судах, ратушах или любых других официальных органах запрещалось впредь упоминать короля Испании или какой-либо из его титулов. Более того, «Акт о клятвенном отречении» потребовал от чиновников и магистратов, а также городских ополчений принести новую присягу, в соответствии с которой должностные лица должны были поклясться, что больше не будут считать себя связанными прежними клятвами на верность испанскому королю и «обязуются впредь верно служить и повиноваться Штатам против короля Испании и его сторонников»{710}.

В то время как статьи Утрехтской Унии означали подлинное начало Нидерландской Республики как федерального государства, охватывавшего все Нидерланды, «Акт о клятвенном отречении», хотя и выработанный в Антверпене Генеральными Штатами, еще больше изменил положение дел в мятежных Нидерландах. В Голландии и Зеландии признание суверенитета Филиппа с 1572 г. имело все меньше и меньше реального значения. Официальные тексты присяг, составленные для пенсионария и Делегированного Совета Зеландии в 1578 г., например, обязывали их поклясться соблюдать «Частную унию» Голландии и Зеландии, но не содержали ни единого упоминания о короле Испании{711}. В статьях Утрехтской унии 1579 г. «Его Величество» хотя и упоминался, но только один раз и en passant (фр. между прочим). Но в других провинциях, особенно таких как Оверэйссел, Гелдерланд, Дренте и Гронинген, частично оккупированных королевскими войсками, существовала большая разница между отправлением правосудия от имени Филиппа или сопротивлением королю Филиппу в соответствии с клятвой. Чиновники при назначении на свои должности приносили присягу от имени короля Испании; отказ от этой присяги был мерой важнейшего значения, подтверждающей незыблемую верность Восстанию. Не удивительно, что многие чиновники встревоженно отреагировали на это — как по идеологическим, так и по практическим соображениям{712}. До 1581 г. все должны были, пусть даже формально, клясться в верности Филиппу II. И вдруг в одночасье его портрет исчез со всех монет, чеканившихся в мятежных Нидерландах{713}, а его имя — со зданий и официальных документов. Восстание против короля Испании отныне было скреплено печатью во всех сделках, будь то крупные или мелкие.

«Акт о клятвенном отречении» привел к тому, что пропагандистская война со всех сторон закипела с удвоенной силой{714}. Особого успеха в изображении испанского правления в Нидерландах как «тиранического» и «варварски жестокого» добился Вильгельм Оранский в своей «Апологии» (1581), изданной в ответ на королевский указ от июня 1580 г., объявлявший его вне закона и обещавший вознаграждение любому, кто его убьет. Герцог Пармский был против этого эдикта, изданного по настоянию короля (подстрекаемого Гранвелой), считая, что в пропагандистском отношении он, скорее, приведет к обратным результатам, и так оно и случилось. «Апология» Вильгельма, написанная целой группой специалистов, в которую входил знаменитый гугенотский публицист, Филипп дю Плесси-Морне, пустила в ход обычные приемы пропаганды, приписывая королю Испании и его советникам всевозможные пороки и открыто разжигая испанофобию. Тем не менее этот текст заслуживает внимания: полный высокопарных фраз, он превозносил веротерпимость, «свободу» и привилегии страны. Также Оранский настаивал на том, что в запрещении католицизма в Голландии и Зеландии не было его вины, что вначале он и Штаты договорились, что «и та, и другая религия будут пользоваться терпимостью», но что Штаты «из-за неповиновения, подстрекательств и измен» своих внутренних врагов были вынуждены запретить католическую веру{715}. Другой резонансной публикацией 1581 г. был отчет о мирных переговорах в Кельне в 1579 г., написанный юристом-спиритуалистом Аггеем ван Альбадой. Он схожим образом в самых бескопромиссных выражениях оправдывал сопротивление королям-деспотам, цитируя знаменитый гугенотский трактат «Защита против тиранов» (Vindiciae contra Tyrannos) (1579), и утверждая, что короли, как и выборные должностные лица, обязаны подчиняться закону и, в конечном счете, народу.

В Нидерландах теории, призывавшие сопротивляться угнетению, были в то время в моде. Но в стране было еще много таких людей, которые испытывали отвращение к таким доктринам и отвергали «Акт о клятвенном отречении». Многие чиновники отказывались от своих должностей, особенно в Гелдерланде, Оверэйсселе и Фрисландии. Штаты Оверэйссела приняли Акт лишь с большой неохотой{716}. Если кальвинистские проповедники были от Акта в восторге, то некоторые представители лютеранского и католического духовенств отзывались о нем с осуждением{717}. Но «Акт о клятвенном отречении» не только настроил против мятежных властей еще одну часть умеренных, но и еще больше расширил пропасть между Генеральной Унией и Тесным Союзом, между Брабантом и Голландией, между севером и югом. Призывая герцога Анжуйского явиться в Нидерланды, Оранский отчасти руководствовался желанием снова склонить чаши весов на сторону более умеренной религиозной политики, на сторону Генеральных Штатов, и, следовательно, Брабанта. Власть герцога Анжуйского, как таковая, опиралась лишь на Брабант{718}. В значительной части Фландрии, также как к северу от рек, его власть никогда не была особо прочной, и, по сути, представляла собой лишь пустую формальность, а в Оверэйсселе, Гелдерланде и Утрехте ее никогда не признавали даже в теории. Голландия и Зеландия для проформы признали Анжуйского, но они принесли присягу на верность только Союзу и провинциальным Штатам и принцу Оранскому как штатгальтеру.

К 1580-м гг. север и юг Нидерландов все больше отдалялись друг от друга. После измены графа Ренненберга раздел войны на северный и южный театры военных действий стал еще более заметным, чем раньше. Герцог Анжуйский и Штаты Брабанта и Фландрии сделали все возможное, чтобы остановить наступление герцога Пармского на юге и юго-западе. Даже если бы они хотели этого, было бы невозможно уделять больше внимания или выделять больше ресурсов для борьбы на востоке и севере. Содержание гарнизонов и войск, размещенных к северу от рек, и сбор необходимых ресурсов происходил под контролем только северной группы провинций во главе с Голландией. С одной стороны, двойственность исполнительной власти, которая столь ярко проявилась в начале 1580-х гг., была случайным явлением, происходившим оттого, что войну приходилось вести на двух отдельных фронтах{719}. Но раздробление власти на юге, вызванное тем, что фламандские города шли собственным путем, и гегемония Голландии на севере еще больше возросла, отражая глубокий, неустранимый и растущий раскол в формах власти и патронажа, образовавшийся не десятилетия, а столетия назад{720}. Не подлежало сомнению, что Фландрия и Брабант не могли взаимодействовать с провинциями к северу от рек и были не в состоянии оказывать на них какое-либо значительное влияние, тогда как Голландия уже давно считала внутренние провинции севера своей неоспоримой сферой влияния. Гелдерланд, Оверэйссел и Оммеланды отныне стали щитом Голландии. В теории в 1581 г. был учрежден единый Государственный Совет во главе с герцогом Анжуйским для руководства военными действиями. Но на практике этот совет был разделен на два отдельных органа: южный совет, находившийся в Брабанте, и так называемый «Совет земель к востоку от Мааса», отвечавший за ведение войны в Гелдерланде, Оверэйсселе, Дренте и Гронингене, в котором с самого начала всецело доминировала Голландия.

Парадоксально, но приезд герцога Анжуйского, на котором так упорно настаивал принц Оранский, вместо того, чтобы содействовать большей сплоченности нидерландских провинций, лишь подчеркнул растущее разделение власти. Герцог Анжуйский сосредоточил свои усилия и свои французские войска на юге, но не смог замедлить темп возрождения роялизма в этих землях{721}. Напротив, Филипп, благодаря огромным массам серебра, поступавшим из Нового Света, и пользуясь окончанием войны против турок-осман, стремительно восстановил свою власть в Нидерландах. В сентябре 1580 г. герцог Пармский имел под своим началом уже 45435 солдат. К октябрю 1582 г. эта цифра выросла до 61 000{722}. Но рост военной силы носил как количественный, так и качественный характер. В 1580 г. королевская армия почти полностью состояла из навербованных на месте валлонских войск и немецких наемников. К 1582 г. значительная часть армии состояла из первоклассных испанских, итальянских и немецких солдат. Растущее разделение севера и юга еще больше подчеркнуло взятие герцогом Пармским в 1581 г. собственного города Оранского, Бреды, после чего испанцы установили свою власть вдоль южного берега рек, тем самым вбив клин между находившимися под контролем мятежников областями севернее и южнее рек.

Перспективы для мятежников по обеим сторонам от этого клина выглядели все более мрачными. На протяжении 1582 г. испанские войска вступили в Гелдерланд и в ноябре герцог Пармский взял Стейнвек, укрепленный город, господствовавший над наземными путями между Оверэйсселем и Фрисландией. Великий итальянский военачальник, по-видимому, задался целью разорвать то, что он называл «отвратительной Утрехтской Унией», на беспомощные клочья. По мере наступления испанцев моральный дух мятежников падал, искушение чиновников и командующих войсками заключить тайные соглашения с Пармским возрастало, а разочарование герцогом Анжуйским усиливалось. Раздраженный сковывавшими его власть ограничениями, герцог устроил заговор и в январе 1582 г. попытался захватить реальную власть в мятежных Брабанте и Фландрии посредством военного переворота. Он захватил Дюнкерк, Алст и несколько других городов во Фландрии; но в Антверпене горожане взялись за оружие и атаковали солдат герцога, оставив на улицах сотни убитых французов. После этого фиаско герцог Анжуйский утратил всякую поддержку, а популярность самого Оранского упала до самого низкого уровня с 1572 г., особенно в Антверпене. Мятежные Нидерланды оказались в состоянии еще большего внутреннего расстройства, чем когда-либо. Оранский, все еще веривший, что единственная надежда на спасение Восстания и Утрехтской Унии заключалась в обеспечении французской помощи, пытался исправить ситуацию{723}. Но и Анжуйский, и брабантцы сочли, что с них достаточно, и в июне герцог покинул страну.

К весне 1583 г. Оранский был близок к отчаянию. И его профранцузскую стратегию, и «Религиозный мир» постиг крах. Падение Бреды, считавшееся делом рук местных католиков, открывших ворота города испанцам, привело в такое бешенство протестантское население Антверпена, что вызвало еще одну волну иконоборческой ярости и радикально ограничило, несмотря на все усилия Оранского помешать этому, свободу католического богослужения в Антверпене и Брюсселе. По мере того, как испанцы продвигались вперед, протестантские жители находившихся под угрозой исчезновения городов Фландрии и Брабанта, все больше проникались нетерпимостью и враждебностью к «Религиозному миру» Оранского{724}. Но в то же самое время моральный дух падал. Летом 1583 г., накануне отъезда Анжуйского, испанцы захватили населенные преимущественно протестантами фламандские города Дюнкерк и Ньюпорт почти без единого выстрела. Восстание на юге казалось обреченным. Наконец, в июле, в приступе глубочайшего пессимизма принц отказался от своих усилий сделать Восстание на юге более жизнеспособным и навсегда покинул Брабант. Он перенес свою штаб-квартиру в Голландию, обосновавшись в бывшем монастыре в Делфте, который в настоящее время стал известен под названием «Принсенхоф» (Princenhof, нид. «Двор принца» — прим. ред.), и где ему предстояло провести последние восемнадцать месяцев своей жизни. Отныне Оранский снова находился во главе мятежного государства с центром в Голландии. Но и его престиж, и полномочия, предоставленные ему Штатами Голландии и Зеландии, были значительно меньшими, чем в 1572–76 гг.{725} В те годы, когда Оранский отсутствовал на севере, Штаты Голландии упрочили свое положение в качестве центрального правительства.

С отъездом Оранского в Делфт и его соглашением с Голландией его концепция объединенных северных и южных Нидерландов в борьбе против Испании во главе с общим руководством, куда входили бы и католики и протестанты, и придерживавшимся «Религиозного мира», окончательно пошатнулась{726}. Он был вынужден признать, что Нидерландскому государству с центром в Брабанте не суждено существовать, и что если Восстание и могло уцелеть вообще, то с единственной базой в Голландии и при условии запрещения католического богослужения. В августе 1583 г. Генеральные Штаты перенесли свои заседания из Антверпена в Мидделбург, а затем в Делфт, прежде чем окончательно избрать своей резиденцией Гаагу{727}. Государственный Совет в Брабанте самораспустился в октябре 1583 г. В Нидерландах теперь существовал лишь один политический центр — Голландия.

Но если Оранский отказался от значительной части того, чего раньше хотел добиться, то его аргумент, что мятежное государство Соединенных Провинций было слишком слабо, чтобы самостоятельно противостоять всей мощи Испании, и что единственным источником оказания помощи была Франция, нисколько не утратил своей убедительной силы. Доминирование Голландии в Соединенных Провинциях отныне было неоспоримым. Но как Голландия могла избежать сокрушительного поражения? Подавляющее превосходство и неудержимое наступление испанской Фландрской армии, превращенной герцогом Пармским в орудие войны с превосходной дисциплиной, месяц за месяцем набирало все большую силу. Испанцы взяли Ипр в апреле 1584 г., Брюгге — в мае, и Гент, бастион радикального кальвинизма, — в сентябре. Массы сломленных, деморализованных протестантов хлынули из Фландрии и Брабанта в Голландию и Зеландию.

В последние месяцы свой жизни Оранский был более, чем когда-либо убежден, что «патриоты» Нидерландов не имеют иной надежды на спасение, кроме как пасть к стопам короля Франции. Каковы бы ни были его собственные, да и других людей, предубеждения в отношении французской Короны, он считал, что Нидерландам все же лучше будет находиться под властью Франции, чем Испании{728}. Он изменил свое мнение относительно предложения, первоначально выдвинутого Штатами Голландии и Зеландии по настоянию адвоката Штатов Голландии, Пауля Бёйса, в 1581 г., передать ему самому титул «графа Голландии и Зеландии» с суверенными правами над обеими провинциями{729}. Раньше это предложение было, в сущности, всего лишь политической уловкой, направленной на то, чтобы помешать наделению суверенитетом над обеими провинциями герцога Анжуйского, и Оранский отверг его именно потому, что он не желал ослабить положение Анжуйского{730}. Но теперь, когда Анжуйский исчез со сцены, и большинство голландских и зеландских городов поддержало предложение, Оранский более благоприятно отнесся к этой идее.

Но именно в этот момент энтузиазм к сделанному ему предложению, по крайней мере, среди нескольких городских советов, остыл. Особенно три города — Амстердам, Гауда и Мидделбург — выступили против передачи титула «графа» Оранскому. Принц все еще пользовался значительной популярностью на севере. Ни одна другая личность в мятежном государстве даже близко не имела такого же статуса. Тем не менее, его престиж уменьшился, и воинствующие кальвинисты были настроены к нему более сдержанно, чем когда-либо. Также эту идею не одобряли многие умеренные, особенно те, кто прохладно относились к Восстанию и кальвинистской Реформации, — категория, в достаточной мере представленная в городском совете Гауды, — потому что такой шаг должен был еще больше, чем раньше, затруднить достижение примирения с Филиппом{731}. Но хотя большинство сомнений было следствием подобного рода размышлений, то, по меньшей мере, некоторые голландские регенты также придерживались нарождавшихся республиканских воззрений или предпочитали, чтобы политическое верховенство среди провинций, объединенных в рамках Утрехтской Унии, оставалось в руках у Штатов Голландии, а не суверенного главы.

Эта тенденция ярко проявилась в торжественной речи, произнесенной Корнелисом Хофтом, регентом, отцом драматурга и историка Питера Корнелисзона Хофта, перед амстердамским городским советом в июне 1584 г.{732}Хофт доказывал, во-первых, что Утрехтская Уния представляет собой нерасторжимый союз провинций, «как если бы они были всего лишь одной провинцией», и что она препятствовала двум провинциям избрать своего отдельного суверенного главу. Во-вторых, он считал, что власть регентов происходит от их поддержки существенным количеством горожан, членов городских ополчений и моряков и что в таком фундаментальном вопросе регенты не должны действовать без согласия этих групп населения, убеждая своих коллег-регентов предварительно узнать на этот счет мнение «не только капитанов и лейтенантов ополчения и городских кварталов, но всех бюргеров, а также моряков… которые представляют собой нашу величайшую силу»{733}. Хофт настаивал, что рядовое население Амстердама было готово к продолжению борьбы против Испании, но было настроено против передачи суверенной власти принцу Оранского, и регенты должны считаться с этим.

Вопрос, в какой степени голландские регенты должны советоваться с горожанами и, в первую очередь, с ополчением и цехами, перед принятием основополагающих решений, был предметом споров еще со времен консультаций регентов с ополчением о разрешении протестантского богослужения в 1566 г. С 1572 г. городские ополчения и цеха Голландии в отдельных случаях, таких как ратификация Гентского Умиротворения и Утрехтской Унии, играли влиятельную роль в принятии решений{734}. Оранский сам иногда убеждал городские советы советоваться с ополчением и горожанами, зная, что они были более решительно настроены сопротивляться Филиппу, и более антииспанскими, чем сами регенты. Но именно по этой причине многие регенты стали опасаться способа, посредством которого их более радикально настроенные коллеги мобилизовали народное давление против них, апеллируя к общественным институтам. В марте 1581 г., когда дебаты вокруг призвания герцога Анжуйского и «Акта о клятвенном отречении» достигли высшей точки, опасения этого рода побудили Штаты Голландии постановить, что отныне ни один городской совет провинции не должен совещаться с «ополчением, цехами или другими» общественными институтами относительно государственных вопросов, как это происходило в недавние годы «в некоторых городах»{735}. Но никто, даже среди самих регентов, не считал это постановление приемлемым или законным.

Через месяц после того, как Хофт выступил со своей речью, весь вопрос с избранием Оранского графом Голландии и Зеландии утратил актуальность из-за пистолетных выстрелов католического фанатика на лестнице резиденции принца в Делфте. Принц скончался от полученных ран, его последними словами, обращенными к Штатам Голландии, были: «Боже, Боже, сжалься надо мной и моим бедным народом» (Mon Dieu, Mon Dieu, ayez piti? de moy et de ce pauvre peuple){736}.

Первым действием Штатов Голландии, когда они получили эту печальную весть, была отправка письма в Брабант, где в это время испанские войска стягивали кольцо осады вокруг Антверпена; в этом письме они убеждали Штаты не отказываться от борьбы, но сражаться «ради защиты и освобождения страны от испанской тирании»{737}. Впервые Голландия не только взяла на себя руководство Восстанием, без Оранского в качестве своего главы, но и переложила на себя основную тяжесть расходов. Фландрия и Брабант были настолько опустошены герцогом Пармским, что к июлю 1584 г. остатки Штатов этих провинций уже не могли вносить в казну союзного государства сколько-нибудь значительные денежные средства. В результате, нести это бремя приходилось Голландии. После некоторых споров в отношении распределения объема расходов внутри провинции, Голландия проголосовала за чрезвычайную субсидию для защиты Антверпена, по-прежнему установив сравнительно небольшую квоту для Лейдена и Харлема из-за их тяжелого экономического положения после великих осад, и большую долю для Делфта и западнофризским портов, где процветали навалочные грузоперевозки и рыболовецкий промысел (смотри таблицу 5). 

Таблица 5.

Доля Штатов Голландии в чрезвычайной субсидии для Антверпена в 1584 г.{738}

(Город … %)

Амстердам … 16,5

Делфт … 13,5

Дордрехт … 10

Харлем … 7

Лейден … 6

Гаага … 6

Итого … 59

Роттердам … 6

Энкхёйзен … 6

Хорн … 6

Алкмар … 5

Гауда … 4,5

(семь малых городов) … 13,5

Итого … 41

Но увеличение вклада Голландии в войну на юге и растущее отчаяние разрозненных остатков мятежников во Фландрии и Брабанте так и не привело к объединению Голландии и реформатских провинций юга{739}. Как объясняли английскому государственному секретарю Уолсингему, фламандцы и брабантцы «неприязненно относятся к голландцам, видя, что они презирают их»{740}.

Голландии отныне необходимо было искать все больше ресурсов и организовать свой собственный аппарат управления и политического главенства мятежным государством в целом. В последующих дискуссиях придавалось большое значение Частной Унии Голландии и Зеландии 1576 г., как конституционному «зародышу» более крупной конфедерации, которая возникла после этого, и как до тех пор единственному заслуживающему внимания прецеденту более тесного сотрудничества других провинций с Голландией в финансовой, судебной и церковной администрациях, так же как в военной и военно-морской сферах{741}. Приоритет также отдавался переговорам с Утрехтом как составной части того, что мы должны называть «внутренним конфедеративным блоком трех», к которому затем были вынуждены присоединиться внешние провинции{742}. Самое важное решение относительно управления конфедерацией как единым целым заключалось в учреждении Государственного Совета (Raad van State), который должен был осуществлять коллективную исполнительную власть, в соответствии с оговоренными правилами, вместо Оранского и неформального исполнительного органа, который подавал ему советы{743}. Совет был наделен полномочиями вести войну и управлять армией и военно-морскими силами Республики. В составе Совета были выделены места для Фландрии и Брабанта, так же как для Голландии, Зеландии, Утрехта и Фрисландии, но первоначально ни Оверэйссел, ни Гелдерланд, ни Гронинген мест в нем не получили.

Между 1576 и 1583 гг. в мятежных Нидерландах были два театра военных действий и два отдельных центра командования. С 1583 г., и в еще большей степени после смерти Оранского, Голландия одна руководила военными действиями и предоставляла ресурсы, которые позволили выстоять мятежным Нидерландам. Несмотря на это, Штаты Брабанта в этот момент предприняли последнюю крупную инициативу в процессе создания мятежного государства. Поддержка политики Оранского о необходимости связать судьбу Нидерландов с Францией как единственным возможным противовесом Испании, в прошлом исходила больше от Брабанта, чем от провинций к северу от рек. Когда большая часть Брабанта и Фландрии оказалась под властью врага, остатки этих провинций не видели другого выхода, кроме возвращения к профранцузской стратегии Оранского. 3 сентября 1584 г. Штаты Брабанта через своего агента в Гааге, купца Даниэля ван дер Меулена, предложили в качестве единственного способа спасения мятежного государства и его «свободы» уступить народным желаниям (которые якобы обнаружил Брабант) о «едином главе», напомнив Штатам Голландии, что величие Нидерландов началось с их перехода под власть бургундских герцогов при Филиппе Добром{744}. Более того, Штаты Брабанта напомнили голландцам, что король Франции Генрих III, в отличие от испанского короля, терпимо относился как к протестантскому, так и к католическому богослужению.

Предложение брабантцев вызвало бурные дебаты в Голландии и Зеландии. Голландия на время впала в ступор, амстердамский городской совет, в частности, был глубоко разобщен. Отчаяние, господствовавшее в Брабанте и Фландрии, постепенно начало передаваться и Голландии и, в особенности, Зеландии, и к октябрю большинство в Штатах сошлось на том, что суверенитет над Нидерландами следует предложить Генриху III. Только Амстердам, Гауда и Медемблик все еще медлили поддержать эту идею, Гауда больше под влиянием пораженческих настроений и желания покончить с войной, чем из антипатии к переходу под покровительство французской Короны как таковому{745}. Но зарождающийся республиканизм, который поднял голову в последние месяцы жизни Оранского, также сыграл свою роль в дискуссиях о предложении суверенитета Генриху III. Снова Хофт выступил с речью, в которой, несмотря на отсутствие республиканских принципов как таковых, доказывал, что города Нидерландов и их союзники в других провинциях должны рассчитывать на свои собственные органы власти и ресурсы, а не отдаваться на милость короля Франции{746}. Главный посыл выступления Хофта заключался в том, что французскому королю нельзя было доверять — он намекал, среди прочего, на его предполагаемую причастность к резне в ночь Святого Варфоломея в Париже. Но продолжающееся ухудшение обстановки в Нидерландах в целом привело к тому, что сомнения Амстердама были решительно отброшены.

Голландское посольство, отправленное в Париж, предложило французскому королю суверенитет над Нидерландами в феврале 1585 г. Генрих III, чью страну раздирала гражданская война, а авторитет в глазах подданных был почти полностью утрачен, опасавшийся не только Испании, но и воинственно настроенной французской Католической Лиги, посчитал благоразумным отклонить предложение. Зимой 1584–85 гг. 80000 жителей Антверпена, оказавшегося в плотном кольце осады после того, как герцог Пармский построил свой знаменитый плавучий мост из барж и орудийных платформ, который связал в единую цепь испанские форты на обоих берегах реки, начали голодать. Глубочайшее уныние распространилось по мятежному государству, несмотря на непрестанные усилия протестантских проповедников поднять дух населения. Брюссель сдался испанской армии в марте. Крупная амбициозная попытка, предпринятая Штатами Голландии и Зеландии, деблокировать Антверпен в апреле 1585 г., была отражена. Антверпен, коммерческий центр мира, наконец, капитулировал перед герцогом Пармским в августе. Испанцы не стали мстить горожанам, напротив, герцог и его войска вели себя безупречно. Но в городе был размещен сильный гарнизон из отборных кастильских солдат{747}; и протестантам, которые отказались обратиться в католичество, было приказано продать свои дома и недвижимое имущество и покинуть город. Около половины населения Антверпена, примерно 38 000 человек, отправились в эмиграцию на север на протяжении следующих четырех лет{748}.

Поскольку все прочие возможности были испробованы, Генеральные Штаты в Гааге в мае 1585 г. обратились к Англии. Но королева Елизавета, получив предложение суверенитета нал Нидерландами, дала такой же ответ, что и король Франции. Она была осторожной правительницей, которая в принципе не одобряла восстание и не имела желания ввязываться в бесконечную войну с Испанией. Принять верховную власть над Нидерландами означало превратить короля Испании, в то время самого могущественного монарха христианского мира, в заклятого врага. Тем не менее Елизавета и ее министры опасались, как бы победы герцога Пармского не привели к полному краху мятежного государства и восстановлению испанской власти во всех Нидерландах. В этом случае Филипп занял бы еще более сильную стратегическую позицию как по отношению к Англии, так и Франции, и был бы в состоянии оказывать большее давление на Елизавету с целью остановки экспедиций в Новый Свет, которые наносили такой ущерб Испании. Триумф герцога Пармского в Нидерландах также поднял бы моральный дух католиков по всей Британии и Ирландии и ослабил положение Елизаветы в целом.

По этим причинам Елизавета согласилась помочь Генеральным Штатам и мятежным провинциям, при условии, что ей будут позволено оказывать влияние на стратегию и принятие политических решений, соответствующее степени ее участия в защите Голландии{749}. Если она принимала Соединенные Провинции под свою протекцию и предоставляла военную помощь, то желала назначить военного и политического главу Республики и получить для своих представителей места в Государственном Совете. Генеральные Штаты не имели другого выбора, кроме как согласиться и подписать условия договора, которые превращали Соединенные Провинции в протекторат Англии. С голландской стороны, основное влияние на заключение договора оказал Пауль Бёйс{750}.

Договор в Нонсуче (20 августа 1585 г.) был первым договором Соединенных Провинций с другим европейским государством. Королева Англии обязалась отправить экспедиционный корпус в составе 6 350 пехотинцев и 1000 всадников и разделить вместе со Штатами расходы на его подготовку{751}. Главнокомандующим этими войсками, также как армией Штатов, и номинальным главой мятежного государства с титулом генералгубернатора Елизавета назначила графа Лестера. Он должен был наблюдать за общими делами мятежных провинций в качестве главы Государственного Совета, причем королева получила право назначить в эту коллегию двух дополнительных английских представителей. Не менее выгодный аспект договора, с точки зрения королевы, заключался в том, что она могла быстро расторгнуть его, если бы в этом возникла необходимость.