СЕМЕНА ВОССТАНИЯ
С 1492 г. в Габсбургских Нидерландах в целом царило спокойствие. В связи с ускорением объединительных процессов к северу от рек после 1522 г. Нидерланды, по всем признакам, успешно сплотились в единое, все более целостное государство, управляемое растущей, получившей университетское образование бюрократией{401}. По общему мнению, этот переход к более упорядоченным, однородным Габсбургским Нидерландам не во всех отношениях протекал гладко. Процессы унификации, централизации и бюрократизации неизбежно вызывали серьезные потрясения, особенно там, где эти перемены были наиболее обширными — на севере страны. Недавно аннексированные провинции упорно сопротивлялись признанию новых провинциальных высших судов и других новшеств, введенных габсбургскими властями. В Голландии политика режима, направленная на превращение Хофа в институт центрального правительства, укомплектованный получившими университетское образование юристами, порвавшая с бургундской практикой назначать судей Хофа из числа голландских и зеландских дворян, так же как общая (и растущая) опора на чиновников незнатного происхождения, посеяла семена разногласия между режимом и дворянами, которые в будущем имели серьезные последствия{402}. Голландские дворяне также сопротивлялись назначению на руководящие должности в провинции уроженцев Брабанта, людей, «которые не знали голландского языка», и других, которые «не являлись подданными имперских земель по эту сторону» — то есть в Нидерландах{403}.
Еще одной причиной недовольства среди дворянства всех трех крупных провинций было сознательное продвижение на влиятельные должности чиновников из малых провинций, которым режим особо доверял, тем самым передавая в руки таких людней патронаж, которым раньше обладали виднейшие дворяне. Один пример такой тенденции — назначение фризского юриста Виглия ван Аитты (1507–77), человека, гордившегося своим фризским происхождением (который стал одним из ведущих деятелей центрального правительства в Брюсселе при Филиппе II), хранителем хартий Голландии в 1550 г.{404} В то же самое время кампания по борьбе с ересью вызвала обострение напряженности между центральным правительством и местными властями, опасавшимися потери юрисдикции и нарушения «привилегий» во всех провинциях.
Но до 1550-х гг. эти трения, хотя и значительные, выглядели преодолимыми. Казалось, что габсбургское правительство успешно объединило Нидерланды, расширило и пополнило новыми кадрами аппарат центрального правительства, и сдержало, если не уничтожило, распространение протестантизма, не вызвав при этом большего сопротивления, чем то, с которым оно могло справиться. Но сравнительная легкость, с которой проходил процесс трансформации до 1540-х гг., была вызвана отчасти отсутствием давления, связанного с военными действиями. До тех пор, пока для Нидерландов не существовало крупной военной угрозы, Корона не испытывала необходимости повышать налоги с населения.
Период относительного спокойствия закончился в 1540-х гг. После 1540 г. Габсбургские Нидерланды снова были втянуты в затяжную конфронтацию и войну с Францией. В результате на все провинции было возложено новое тяжелое бремя налогов, вербовки, размещения на постой, снабжения продовольствием и переброски солдат{405}. Вплоть до этого времени Карл V и его преемник, Филипп II Испанский, удачно выбирали время этого усиления давления. Прогресс Антверпена в качестве основной перевалочной базы «богатой торговли» Европы вызвал бурный рост промышленной деятельности и способствовал обогащению юга, тогда как происходившее одновременно увеличение объема голландской навалочной торговли и рыболовецкого промысла привели к росту благосостояния и численности населения прибрежной зоны на севере{406}. Но сами экономические успехи представляли угрозу для режима. Растущее процветание Габсбургских Нидерландов по сравнению с Испанией или Габсбургской Италией и развитие антверпенской биржи неизбежно должны были вызвать у правительства искушение воспользоваться этими ресурсами для увеличения своей армии и военной сферы в целом. Легкость путей сообщения, быстрота, с которой можно было взять взаймы и собрать денежные средства, и доступность всего, что только могло понадобиться, слишком легко поощряли нездоровую финансовую, логистическую и стратегическую зависимость Габсбургской Короны от своих нидерландских провинций{407}.
Фундаментальная перемена 1540-х гг. стала результатом смещения центра тяжести конфликта Габсбургов и Валуа в Европе. До 1540 г. соперничество между Испанией и Францией за гегемонию в Европе происходило, прежде всего, в Италии. Две великих державы Западной Европы боролись за господство над Неаполем и южной Италией, а позже над Миланом. На протяжении десятилетий Италия была европейской «?cole de guerre» (фр. школой войны), стратегической ареной, где были разработаны новые типы фортификаций и военных технологий, общим «place d’armes» (фр. плацдармом), где ведущие державы демонстрировали свою мощь и воевали за главенство.
Однако к концу 1530-х гг. Франция была фактически вытеснена из Италии, и Франциск I стал искать способ расширить область конфликта и бросить более успешный вызов габсбургскому господству. Когда он начал перебрасывать войска и ресурсы к нидерландской границе и строить здесь цепь новых, возводившихся в традициях итальянского фортификационного искусства крепостей, способных выдержать артиллерийские обстрелы и представлявших собой стратегическую угрозу для Фландрии и валлонских провинций, Карл V не имел особого выбора, кроме как последовать его примеру{408}. Была возведена сеть крупных новых крепостей, таких, как в Монсе и Гравелине. Габсбургское правительство в Брюсселе начало все в больших объемах требовать у Нидерландов деньги, людей и припасы.
По мере того, как укрепление обеих сторон франко-нидерландской границы продолжалось, стало ясно, что смещение центра тяжести соперничества Габсбургов и Валуа в Европе было более выгодно Габсбургам, чем Франции. В 1540-х гг., и еще большее 1550-х, не вызывало сомнений, что Нидерланды были, во многих аспектах, идеальной стратегической базой для габсбургского владычества в Европе{409}. В Нидерландах не только существовала более удобная и эффективная система транспортировки и логистики, чем в Италии, здесь не только было проще кормить и снабжать войска и в кратчайшие сроки получать денежные средства, но и география Нидерландов была исключительно благоприятной для военных действий того времени. В то время, как Франциску было трудно построить достаточное количество крепостей, чтобы надежно обезопасить Францию от вторжения, и местность с французской стороны границы лежала гостеприимно открытая перед врагом, густая сеть крепостей, укрепленных городов, дамб, каналов и рек с нидерландской стороны превратила Габсбургские Нидерланды в фактически неуязвимый оборонительный редут. Более того, сам Париж находился недалеко от тогдашней нидерландской границы. Достаточно было просто пересечь границу сильной армии, чтобы вызвать панику во Франции. Таким образом, можно было более эффективно оказывать давление на Францию со стороны Нидерландов, чем из Италии или Испании — Карл V убедился на собственном опыте, насколько безрезультатным было вторжение с этих направлений в южную или восточную Францию{410}. Таким образом, вооруженные и укрепленные, Нидерланды были стратегической базой Европы par excellence (в высшей степени). В случае, если бы Испания утвердила здесь свою военную мощь, она получала постоянное преимущество, будучи способна атаковать Францию и прорваться вглубь ее территории почти в любом месте, тогда как Франция мало чего могла добиться против Нидерландов. Таким образом, Нидерланды стали, как выражались впоследствии испанские министры, «уздой» для Франции{411}.
Но для того, чтобы Нидерланды выполняли свою роль «узды» для Франции, нужны были немалые средства, и Карлу пришлось убеждать семнадцать провинций сотрудничать или, по крайней мере, молчаливо соглашаться с его требованиями. Это неизбежно должно было вызвать определенное противодействие, но вначале казалось, что справиться с ним будет несложно. Только Гент напрямую сопротивлялся требованиям императора, подняв восстание против его регентши, Марии Венгерской, в 1539–40 гг. Карл лично прибыл подавить восстание и жестоко наказал город, отменив его привилегии — эта мера должна была также послужить предупреждением для других городов, что их ждет в случае неповиновения{412}. В 1540-х гг. габсбургские власти, по-видимому, достигли всех своих стратегических, фискальных, административных и политических целей в Нидерландах. В 1542–1544 гг. провинции удовлетворили требования Короны, введя прямые налоги на имущество и целый ряд акцизов, особенно на пиво, вино, соль и сельдь, которые стали известны под названием «nieuwe middelen» — или «новых мер»{413}. Брюссельский режим добился существенного успеха, уговорив провинциальные Штаты принять метод (с которым в прошлом экспериментировали другие города) выпуска долговых обязательств с ежегодным процентным доходом или облигаций, известных как рента (renten). В Голландии, где Штаты готовы были сотрудничать с властями, пока война была направлена против Гелдерланда, передача контроля за сбором налогов центральному правительству на основе долгосрочного государственного займа под обеспечение в виде облигаций, которыми управляли сами Штаты, произошла именно во время завоевания Гелдерланда в 1542–43 гг.
Посредством этих приносящих процентный доход рент, которые мог купить любой состоятельный человек, можно было собрать большую сумму денег для покрытия военных расходов центрального правительства за счет провинциальных Штатов, которые обладали связями на местном уровне и статусом, необходимым для того, чтобы внушить доверие к регулярным выплатам процентов{414}. Хотя вначале определенная часть этих облигаций была принудительно навязана разного рода городским и церковным коллегиям, с самого начала к ним возник также неподдельный интерес со стороны общества. Ренты Штатов Голландии часто приобретали в качестве выгодного объекта инвестиций чиновники и в особенности городские магистраты и регенты самой Голландии{415}.
Поначалу новая, переложенная на плечи провинций система покрытия военных издержек правительства оказалась эффективным средством справиться с этим бременем, и смягчить разрушительный эффект повышения фискального давления. Но с течением времени и отсутствием всяких послаблений в требованиях правительства, стало очевидно, что император попросту использует Нидерланды в качестве своего главного стратегического бастиона и источника ресурсов, преследуя цели, которые были жизненно важны для него, но имели мало общего с интересами Нидерландов{416}. Это чувство было особенно сильно к северу от рек; Штаты Голландии традиционно придерживались точки зрения, что конфликт с Францией никоим образом их не касается. С самого начала войны Габсбургов и Валуа 1552–59 гг. недовольство быстро нарастало. Размах военных операций был теперь намного шире, чем в 1540-х гг., как и рост требований денег, людей и припасов у провинций. Военные расходы в Нидерландах во время войны вдвое превысили уровень 1542–44 гг., когда правительственные траты уже достигли беспрецедентного масштаба. Более того, на этот раз чрезвычайная ситуация продлилась гораздо дольше. Кроме повышения акцизов, провинциям приходилось часто облагать налогом имущество частных лиц. Когда государственный долг стал запредельным, возник необеспеченный дефицит, который к 1557 г. в семь раз превысил уровень 1544 г.{417}
Различные провинции отреагировали на финансовый кризис по-разному. Многие просто поддались нажиму правительства и выпустили беспрецедентное количество облигаций, приносящих процентный доход. Использовав этот вариант действий до предела, некоторые провинции и городские власти оплатили период сравнительного спокойствия ценой тяжелого финансового положения впоследствии. До 1562 г. Лилль, например, был в состоянии выплачивать проценты по огромному количеству долговых обязательств, выпущенных городом в 1550-х гг., но затем столкнулся с хроническими финансовыми трудностями{418}. Пока система нормально функционировала, самые состоятельные слои общества были достаточно рады сотрудничать с Брюсселем. Проценты по облигациям посредством косвенного налогообложения оплачивало население, поэтому долговые обязательства выглядели все более привлекательным объектом инвестирования капитала для богатых и состоятельных людей. После 1550 г. у Штатов больше не было необходимости принуждать кого-либо к их приобретению. В Голландии главная проблема заключалась в том, что правительство в конце концов стало требовать с провинции такие суммы, которые было невозможно собрать за счет продажи облигаций, в результате чего местным властям пришлось вводить дополнительные налоги.
Однако в тех провинциях, которые лишь недавно были присоединены к габсбургским владениям, положение было совершенно иным. Здесь поборы центрального правительства столкнулись с менее развитой финансовой системой и вызвали целый ряд конституционных и политических, а также фискальных проблем. Дворяне и регенты недавно покоренных провинций настаивали на том, что высокие налоги и другие правительственные инициативы нарушают те положения и условия, на которых они признали Карла V своим сюзереном{419}. Фрисландия, Оверэйссел и Гелдерланд взаимно подстрекали друг друга к неповиновению, утверждая, что они проголосуют за выплату дополнительных сумм Короне только в том случае, если будут услышаны их жалобы. Штатгальтер Фрисландии сумел склонить к сотрудничеству Штаты этой провинции в 1554 г., пообещав рассмотреть их жалобы после того, как будет согласована выплата субсидий. Но во второй раз эта уловка не сработала, и ко времени своего собрания в 1558 г. фризская ассамблея отказалась голосовать за выплату любых денежных средств вообще.
В недавно присоединенных провинциях эскалация финансового давления привела к ответному росту глубоко укоренившейся политики сопротивления из-за метода, при помощи которого Корона пыталась интегрировать их в остальные Габсбургские Нидерланды, и полномочий, которые присвоило себе центральное правительство. В Оверэйсселе и Гелдерланде яблоком раздора стали усилия императора по учреждению провинциальных высших судов и подчинению провинциальных властей центральному правительству{420}. Во Фрисландии, кроме недовольства новым Хофом, дворяне сопротивлялись присвоению Короной полномочий сельских магистратов, или гритманов. Габсбургская политика во Фрисландии с 1520-х гг. привела к тому, что гритманы, которые были фризскими дворянами, стали составлять меньшинство, из-за назначения на многие из этих ключевых должностей фризов незнатного происхождения или нефризов{421}.
В некоторых провинциях трения между провинциальными Штатами и провинциальными высшими судами, опиравшимися на поддержку центрального правительства, еще больше увеличились из-за того, что финансовая необходимость привела к расширению функций Штатов. Главной целью габсбургского режима было подчинение провинциальных администраций центральному правительству. Но под давлением войны и настоятельной необходимости в большем поступлении денежных средств у режима не было особого выбора, кроме как предоставить Штатам все большую и большую роль в сборе налогов и управлении финансами. Главный принцип государственного займа, заключавшийся в том, что облигации выпускались провинциальными Штатами{422}, которые гарантировали их погашение и одни только внушали доверие широким слоям населения, сделал это неизбежным. В результате возникло политическое противоречие, которое лежало в основе растущей напряженности, охватившей Нидерланды в 1550-х гг.{423}
Штаты повсеместно стали собираться на заседания чаше, чем раньше, и обсуждать более широкий круг вопросов. В 1542–1562 гг. Штаты Голландии собирались не менее 285 раз, в среднем 13,5 раз за год{424}. Тогдашний секретарь, или «адвокат» Штатов Голландии, Адриан ван дер Гоэс (1543–60), быстро расширил сферу своих функций и полномочий. Прямым результатом этого стала растущая борьба из-за того, имеют ли право провинциальные Штаты собираться по собственному усмотрению и определять повестку своей работы, или же могут собираться только тогда, когда их созывает правитель, или его штатгальтер, или Хоф, и обсуждать повестку, предложенную центральным правительством. На данный момент этот вопрос оставался нерешенным.
Ситуацию в середине 1550-х гг. осложнили внезапные разногласия при дворе. Передача власти от Карла V, который, устав от своих войн и бремени монарших обязанностей, решил отречься в пользу своего сына Филиппа II, оказалась сложной процедурой. Филипп прибыл из Испании в Нидерланды, где ему предстояло провести следующие четыре года, в сентябре 1555 г. 22 октября он был провозглашен магистром ордена Золотого Руна. Три дня спустя, перед собравшимися в полном составе Генеральными Штатами в Брюсселе, в присутствии делегатов от всех провинций, кроме Оверэйссела, пожилой император, опираясь на плечо молодого принца Оранского, торжественно объявил о своем отречении, провозгласив Филиппа новым правителем семнадцати провинций.
Но Нидерланды были первым владением императора, переданным Филиппу, и в данный момент Карл, похоже, не собирался полностью уступать свою власть. Он ознаменовал свой неминуемый, но, как он был воспринят в самых широких слоях общества, лишь частичный уход со сцены, сделав многочисленные назначения на высшие административные, церковные и военные должности, которые Филиппу осталось только утвердить{425}. Временное отсутствие четкого центра власти усугубилось тем, что в недавние годы, пока Филипп еще находился в Испании, отец и сын расходились во мнениях относительно целого ряда стратегических проблем, с которыми столкнулась их империя; кроме этого, ожидалось, что Филипп вскоре должен покинуть Нидерланды. Именно по этой причине Карл (по договоренности с Филиппом) вызвал в Брюссель Эммануила Филиберта, герцога Савойского (1528–80)[50], одного из своих доверенных военачальников, которого он посвятил в рыцари ордена Золотого Руна в 1546 г. (одновременно с герцогом Альбой) и поручил ему исполнять обязанности «лейтенант-губернатора», или на практике регента в Нидерландах. Карл оказал основное влияние не только на назначение герцога Савойского, но и на определение состава Государственного Совета, в который вошли молодой принц Оранский, Гранвела, Лален и Виглий{426}.[51] Тот факт, что Филипп, вопреки отцу, оставался в Брюсселе, несмотря на то, что был провозглашен королем Испании и Америки в январе 1556 г. и (с 1553 г.) являлся мужем королевы Марии Английской[52], и правил без консультаций с этим Государственным Советом, создал обстановку дублирования властных полномочий, причем, в связи с тем, что и сам Карл (все еще носивший титул императора Священной Римской империи) также до сентября 1556 г. оставался в Нидерландах, ситуация выглядела еще более запутанной.
Филипп обратился со своим первым списком финансовых требований к Генеральным Штатам в марте 1556 г. Острая нужда Короны в финансах была теперь такова, что король потребовал собрать неслыханную сумму в 3 миллиона гульденов посредством прямых налогов на имущество, включая налог в размере «сотого пенни», или 1%, на недвижимое имущество, и 2% на движимые активы{427}. Провинции, во главе с Брабантом, ответили отказом. Раздраженный этим, герцог Савойский снова созвал Генеральные Штаты в Валансьене в августе и обратился к ним с речью, в которой заявил, что военные нужды в настоящее время превыше всего и что Короне срочно требуются деньги. Уверенные в том, что Нидерланды платят слишком много по сравнению с Испанией и испанской Италией и что война ведется больше в интересах Испании и Италии, чем Нидерландов, делегаты в ответ только высказывали свои жалобы. Король был крайне недоволен. Только в 1558 г. Генеральные Штаты неохотно согласились выплатить большую часть требуемых денег, и даже тогда на собственных условиях. Субсидия, которую они предложили и которую Филипп за неимением другого выхода был вынужден принять, так называемая «Девятилетняя помощь» 1556 г., должна была выплачиваться на протяжении девяти лет, при этом Генеральные Штаты сами собирали, распоряжались и отчитывались за денежные средства. Ассамблея 1558 г., несмотря на то, ч то она проходила в напряженной атмосфере, была последней, на которой Корона, провинции и Генеральные Штаты смогли найти какую-либо основу для совместной работы.
Тем временем Филипп одержал победу в войне против Франции. В 1557 г., в полной мере использовав стратегические преимущества, предоставленные Нидерландами, его войска разбили французскую армию при Сен-Кантене (по ту сторону границы от Камбре), захватив город и окружающую территорию. В результате этой великой победы престиж испанской Короны заметно укрепился по всей Европе, хотя официальное объявление короля победителем было несколько омрачено тем фактом, что герцог Савойский был вынужден начать битву, пока Филипп еще находился на некотором расстоянии от Камбре. Тем не менее в стратегическом и психологическом отношениях это был триумф, так как Сен-Кантен лежал на полпути между Брюсселем и Парижем. Он вызвал панику в Париже и заставил Генриха II вступить в переговоры о мире с Испанией. Битва произошла в день Святого Лаврентия, 10 августа, — факт, который впоследствии нашел заметное отражение в иконографии великого дворца Эскориал, который Филипп посвятил «Сан-Лоренцо», и работы по строительству которого начались в 1563 г. Филипп II хотел сделать Эскориал и его внутреннее убранство, отчасти, грандиозным памятником не только своей победе в Нидерландах, но и своей борьбы за гегемонию в Европе, которая будет носить как религиозный, так и политический характер{428}. На фресках с изображением битвы при Сен-Кантене в «батальной зале» в Эскориале, написанных в конце 1580-х гг., это сражение сознательно сопоставлялось с победой христианской Кастилии над мусульманской Гранадой при Игеруэле в 1431 г. Одно из главных последствий битвы при Сен-Кантене заключалось в том, что она избавила Филиппа II от необходимости возобновления борьбы одновременно и против протестантизма, и против ислама.