Силы сторон под Константинополем
Упущены две недели — в них, получается, все дело. Безусловно, время на войне — ресурс невосполнимый. Однако постараемся разобраться.
Отсчитаем от 4 (16) февраля две недели назад — получим 21 января (2 февраля). Это — как раз тот срок начала наступления на турецкую столицу, который 10 (22) — 17 (29) января намечал главнокомандующий[1140]. И намечал, напомню, уже после того, как, по его расчетам, войска должны были немного отдохнуть, подтянуть обозы, пополнить боезапасы и снаряжение.
Но 19 (31) января было заключено перемирие. Согласно пятому пункту его условий, турецкие войска, оставлявшие Рущук, Силистрию, Хаджи-Оглу-Базарджик и Разград, должны были уходить «на Варну или Шумлу, по усмотрению турецкого военного начальства». «Оставление названных крепостей и укрепленных пунктов — говорилось далее, — должно быть исполнено не позже семидневного срока со времени получения приказания о том местным начальством»[1141]. На Варну с целью дальнейшей отправки к Константинополю турецкие войска начали отходить еще до перемирия 19 (31) января[1142]. Однако первые партии эвакуируемых из крепостей солдат с минимальным запасом боеприпасов могли начать прибывать в Константинополь не ранее второй половины февраля. Силистрию турки начали покидать только 4 (16) февраля. А принц Гассан, находившийся в Варне при исправной телеграфной связи, 23 января (4 февраля) имел только «полуофициальное извещение о перемирии»[1143]. Кстати, основные силы арабских частей принца Гассана прибыли из Варны только в самом конце марта и расположились в Ункяр-Искелеси на берегу Босфора[1144].
Разумеется, какие-то турецкие части прибыли на защиту столицы гораздо раньше. Это, в частности, относилось к батальонам из Малой Азии. Однако их боевые качества вызывали большие сомнения. Все лучшие части находились на балканском театре, но их боевой дух после зимних поражений был далеко не на высоте. Очень немногие и весьма малочисленные отряды, подобно арабским частям, добрались до Константинополя, сохранив организованность и готовность сражаться.
18 (30) января в Кучук-Чекмедже начали высадку турецкие войска, прибывшие на двух больших транспортах из Батума[1145].
Примерно 15 (27) — 18 (30) января в турецкую столицу и на полуостров Галлиполи стали прибывать первые транспорты с остатками разбитых частей армии Сулеймана-паши[1146]. Помимо крайне изможденного внешнего вида солдат, бросалось в глаза почти полное отсутствие офицеров. «В течение последних недель боев, — телеграфировал с места событий 22 января (3 февраля) корреспондент “Таймс”, — потери офицеров были огромны. В бригаде Неджиба-паши численностью 2500 человек было всего три офицера»[1147].
И русское, и турецкое командование и, разумеется, лондонские стратеги прекрасно понимали, что ключом ко всей зоне проливов и самому Константинополю является Галлиполийский полуостров.
По воспоминаниям Бекера, к середине января на линии укреплений у Булаира, прикрывавших вход на полуостров, было сосредоточено «3000 человек совершенно необученных войск». К ним присоединилось 5000 солдат, прибывших вместе с Бекером. «Орудия, предназначенные для вооружения укреплений, — писал Бекер, — валялись на дороге, наполовину погруженные в грязь». А Гуссейн-паша, командовавший собранными здесь войсками, сообщил ему, что «укрепления были совершенно беззащитны и, в случае наступления русских, должны быть оставлены»[1148].
Из Булаира Бекер направился в Константинополь, где встретился с Реуфом-пашой. Бекер предложил военному министру оставшейся частью войск армии Сулеймана, около 25 000 человек, немедленно занять укрепленную линию Беюк-Чекмедже — Деркос. Реуф сообщил Бекеру, что на этой линии уже сосредоточено 30 000 под командованием Мухтара-паши. «…Но перевозка орудий на позицию, — писал Бекер, — встречала неодолимые затруднения вследствие глубокой грязи и непрерывных дождей»[1149]. По словам Бекера, турки были убеждены, что перемирие уже заключено и действует. Однако вскоре в Константинополь вернулись Сервер-паша и Намык-паша и сообщили, «что их вынудили согласиться на оставление» линии Беюк-Чекмедже — Деркос, которая должна была составить нейтральную полосу между двумя армиями.
Итак, если бы не были упущены две недели, то занятие Галлиполи, похоже, вообще не встретило бы особых препятствий, но вот у стен Константинополя, на линии Беюк-Чекмедже — Деркос, русских могли поджидать около 55 000 солдат противника. Такая численность потенциальных защитников турецкой столицы, по состоянию на середину января, представлена в воспоминаниях В. Бекера.
Спустя два месяца, в середине марта, Обручев в записке императору писал, что «под Константинополем стоит до 30–40 000 турок»[1150]. И это с учетом солдат, прибывавших из оставляемых придунайских крепостей в течение последних двух месяцев.
По данным же русских разведок, на которые ссылались авторы из Военно-исторической комиссии, к 31 января (12 февраля) в полевом штабе русской армии «считалось, что у турок никак не более 65–70 батальонов и, может быть, около 50 полевых орудий». Даже если в качестве среднего показателя численности одного батальона принять 300 человек и помножить это число на максимальное количество батальонов, то получим 21 тысячу солдат. И это — возможный максимум на конец января. Более того, надо учесть, что в некоторых турецких батальонах число боеспособных штыков не доходило и до 200[1151]. Хотя вполне вероятно, что собранные русскими разведчиками данные отражали только численность первого эшелона обороны, ее, так сказать, видимого фасада.
Приводя указанные донесения разведки, авторы из Военно-исторической комиссии, тем не менее, уже на первую половину февраля 1878 г. определяли численность стянутых к Константинополю турецких войск в количестве «до 80 000–100 000 человек»[1152]. Правда, при этом авторы ни на что не ссылались и не приводили никаких расчетов столь значимого заявления. Это особенно удивляет на фоне той многолетней кропотливой работы, которую проводили члены комиссии по обоснованию порой куда менее значимых фактов. Не будем забывать и того, что многие члены комиссии являлись далеко не рядовыми участниками русско-турецкой войны.
А какими силами располагала русская армия для наступления на Константинополь? В конце января Скалон записал, что «мы считали и пересчитывали, и у нас выходит лишь 40 т.»[1153]. Речь, разумеется, шла о тех отрядах армии, которые находились не далее Адрианополя и могли непосредственно использоваться для наступления на турецкую столицу. А таких отрядов было четыре: авангард Скобелева, отряд Гурко, VIII армейский и Гренадерский корпуса. Если определять их наличную строевую численность по данным Военно-исторической комиссии и донесениям главнокомандующего, то получается: авангард — 17 759 штыков, 2082 сабли, 42 орудия; отряд Гурко — около 27 000 штыков, 2500 сабель и 90 орудий; VIII корпус — около 10 000 штыков, 1600 сабель и 42 орудия; Гренадерский корпус — около 12 000 штыков и 44 орудия[1154]. Таким образом, общая численность группировки русской армии, непосредственно направленной на Константинополь и Галлиполи, в начале февраля 1878 г. составляла: около 66 000 штыков, 6000 сабель и 200 орудий. Разумеется, командование русской армии имело возможность стянуть силы с других направлений, прежде всего восточного.
Картина, как видим, получается весьма неоднозначной, и данные сильно разнятся. Если с определением сил русской армии все более или менее понятно, то главные проблемы возникают с армией турецкой. Если принимать максимальные значения ее численности под Константинополем, которые были указаны Военно-исторической комиссией, то при этом не стоит забывать следующего.
Во-первых, в ходе войны часто проявлялась ситуация, когда численность реально организованных, снаряженных и боеспособных частей турецкой армии оказывалась значительно меньше той, которую озвучивали султанские военачальники.
Во-вторых, войска, призванные защищать столицу, находились на территории, фактически окруженной с суши, что создавало дополнительные сложности. Проблемы с боеприпасами, снаряжением, продовольствием, офицерским составом, дезертирством, наплывом беженцев — все это крайне затрудняло организацию эффективной обороны. Так что численность если и определялась в 80 тысяч, то реально боеспособными вполне могли оказаться только 40.
«Бедствия в Константинополе потрясают, — писал из турецкой столицы в начале февраля корреспондент “Таймс”. — Около 80 000 беженцев из разных провинций… прибыли только в течение последних 10 дней и продолжают прибывать тысячами в день». Многие из них без еды и зимней одежды, что приводит к большой смертности, отмечал корреспондент[1155].
И в-третьих, — эффект победоносной армии — морально-психологический фактор огромного значения, и он во всех отношениях подавлял турок. Численность армии победителей в глазах побежденных и их сторонников всегда значительно выше реальной. Давайте припомним, сколько солдат умудрился насчитать у Османа-паши в Плевне генерал Зотов… Так вот, под Константинополем было то же самое.
Находившийся в отряде Скобелева корреспондент «Таймс» насчитал в нем «около 40 000 штыков, 8000 сабель со значительной артиллерией» и эти данные из Чаталджи 31 января (12 февраля) передал в газету[1156]. Вполне возможно, что корреспондент вовсе и не считал численность отряда, а ее ему подсказали. Но важно не это, а то, что по свету стала гулять информация о численности скобелевского отряда, завышенная только по пехоте более чем в два раза. Как здесь не вспомнить полковника Пузе на Праценских высотах под Аустерлицем: «главное, чтобы нас не пересчитали». А если с этой информацией ознакомились турки? Тогда для них выходило, что только один Скобелев располагал 48 000 бойцов со «значительной артиллерией». Последнее обстоятельство, правда, звучало довольно странно, учитывая то ужасающее состояние дорог, по которым эту артиллерию и ее боекомплекты приходилось перемещать. Но в любом случае информация английского корреспондента о численности скобелевского отряда энтузиазма туркам точно бы не прибавила.
Корреспондент «Таймс» особенно выделял фактор морального превосходства русской армии. По его мнению, те силы, которые расположились «на внутренних линиях, возможно 60 000 или 70 000 человек», для наступления на турецкую столицу, «русские по большому счету не рассматривают». Для решения этой задачи они предполагают ограничиться войсками, расположенными у Чорлу и в ближайших районах. По оценке английского корреспондента, этот самонадеянный взгляд русских, «возможно, простителен, учитывая, какое слабое, во всех отношениях, сопротивление они испытали со времени перехода Балкан и до настоящего момента»[1157].
Комментируя письмо своего корреспондента из занятой русскими Чаталджи, «Таймс» писала, что оно «показывает, насколько турки отдались на милость своих врагов». «…Турки сейчас в часе от паники, дающей русским предлог для оккупации Константинополя», — продолжала свой комментарий газета[1158].
К тому же нельзя упустить и еще один важный момент. В начале февраля 1878 г., спустя две недели после заключения перемирия, турки по-прежнему не могли в полной мере воспользоваться преимуществами укрепленной оборонительной позиции Беюк-Чекмедже — Деркос. Эта линия, как следует из личных наблюдений Бекера, Скобелева, Верещагина, была практически лишена артиллерии, очень многие ее участки оставались недостроены, а укрепленные позиции во многих местах не соединялись траншеями, что позволяло русской кавалерии их обойти.
За две «упущенные» недели турки, конечно же, укрепились. Но, думается, не настолько серьезно, чтобы противостоять русскому наступлению. Ведь «упущенные» две недели позволили окрепнуть и русской армии за счет отдыха, ремонта, подтягивания парков, обозов, организации снабжения. Главным препятствием для обеих сторон и в середине января, и в начале февраля являлась сама природа: частые дожди, непроходимые дороги. И как следствие — невозможность передвижения артиллерии, обозов, пополнения продовольствия и боеприпасов.
Так что ситуация с «упущенными двумя неделями» далеко не однозначно была против русских.
Не будем забывать и общую численность русской армии на Балканах, по которой она значительно превосходила турецкую. По данным полевого штаба, в строю числилось:
1 (13) февраля — 354 006 чел.,
16 (28) февраля — 357 308 чел.,
1 (13) марта — 360 426 чел.[1159]
Обнадеживало и сообщение Ону из Константинополя. 3 (15) февраля он телеграфировал Игнатьеву:
«Турки приняли меня очень радушно, почти с восторгом, война сильно надоела им, и они ни в каком случае, кажется, не хотят продолжать борьбу. Никакого движения, никаких приготовлений к защите я не замечаю; все мертво. Придет наше войско в Константинополь — его примут без удовольствия, но хладнокровно. Все турецкие газеты (даже на турецком языке) толкуют о скором дружественном приходе наших войск в Константинополь без всякого раздражения. Сегодня, наконец, английский флот (4 броненосца и один пароход) бросил якорь между Принкино и Халки, несмотря на все старания турок отделаться от него. Особенного волнения в народонаселении не заметно; все чувства притупились от напряжения этих двух лет. <…> Мы уже сегодня, как-то вскользь, называли и те казармы, которые могли бы приютить наших солдат: Дауд-паша, Рамиз-Чифтлик — на высотах Эюба. Одно только надо знать: нет ли там какой-нибудь заразы. Намык поедет к великому князю, чтобы отклонить его высочество от мысли занять Константинополь, но кончится тем, что поторгуется и под конец уступит» (выделено мной. — И.К.)[1160].
Телеграмма Ону перекликалась с сообщением Скобелева из Чаталджи о том, «что константинопольское население подготовлено уже к возможности появления… наших войск и относится к этому совершенно спокойно»[1161].
Казалось, уже не только турки, но и вся Европа начинали понимать неизбежность русского вступления в столицу Оттоманской империи. 3 (15) февраля берлинский корреспондент «Таймс» сообщал, что «султан готовится перебраться на азиатский берег Босфора». К взрыву были подготовлены крупнейшие здания султанской столицы, в том числе Святая София. 4 (16) февраля константинопольский корреспондент «Таймс» писал: «Русские начали движение с целью непосредственной оккупации окрестностей Константинополя. Они разместятся в казармах за его стенами»[1162].
Если Газенкампф допускал, что появление английской эскадры может говорить о секретном англо-турецком соглашении, направленном против России, то аналогичным образом рассуждали и многие британские наблюдатели. Так, в начале февраля корреспондент «Таймс» сообщал из Константинополя, что политика Турции становится все более пророссийской, а появление М. Ону в столице — признак существующего или готовящегося секретного договора между Россией и Турцией. Турки, писал он, сейчас ведут двойную игру, «одну историю они рассказывают англичанам, другую — русским»[1163]. Но во всех этих рассуждениях верным было лишь одно — турки действительно оказались между двух огней, что задавало им определенную логику поведения.
Сообщение Ону было получено в полевом штабе 4 (16) февраля в то время, когда Газенкампф с Непокойчицким трудились над шифровкой телеграммы государю о «затруднениях» с занятием Константинополя. Когда Газенкампф принес ее на подпись главнокомандующему, тот протянул ему для отправки новую телеграмму императору. В ней сообщалось об английских броненосцах, уговорах турок не входить в Константинополь и расположении русских войск всего в двух переходах от него. Далее великий князь спрашивал: «…как желаешь смотреть на стояние английского флота у Принцевых островов?»[1164].
Между Адрианополем и Петербургом последовал обмен телеграммами, продемонстрировавший нараставшую неразбериху при телеграфном сообщении через Константинополь.
Наконец, в штаб армии пришел ответ императора, отправленный в 22.40 3 (15) февраля. В телеграмме сообщалось, что Шуваловым в Лондоне заявлено: если британский флот подошел к Константинополю с мирной целью, то и наше вступление в турецкую столицу с той же целью «сделалось неизбежным». Единственной уступкой, по мнению Александра II, продолжает оставаться обещание не занимать Галлиполи при условии, что англичане не высадят ни одного солдата как на европейский, так и на азиатский берег Турции. На этом телеграмма обрывалась, и ее продолжение было получено только на следующее утро 5 (17) февраля. Император призывал главнокомандующего «зорко следить, чтобы не допускать английские суда» в Босфор и в случае такой попытки с их стороны «постараться занять, если можно с согласия султана, некоторые из укреплений европейского берега»[1165]. «Если можно»… А если нельзя? На этот счет императорская телеграмма хранила молчание. Да и как можно было, лишь «зорко следя», не допустить английские броненосцы в Босфор?
По мнению авторов из Военно-исторической комиссии Главного штаба, история с этой телеграммой «заставляла предполагать», что турки не только задержали ее в Константинополе, но и сообщили ее содержание английскому послу Лайарду. Этот вывод основывался на факте отхода 4 (16) февраля английских броненосцев от Принцевых островов к малоазиатскому берегу Турции, в залив Мудания[1166]. Дабы не провоцировать русских?
Поступавшие с задержками телеграммы императора и канцлера все же подталкивали главнокомандующего к осознанию неизбежности занятия турецкой столицы. Газенкампф же продолжал высказывать великому князю свои опасения на этот счет. Он полагал, что «делать это теперь — не только бесцельно, но и очень рискованно». «Если же занимать что-либо теперь, — говорил Газенкампф, — то именно Галлиполи, а не Константинополь, так как первый — ключ к последнему». Но именно это император определенно запрещал делать. Николай Николаевич выслушал полковника, «но остался при своем мнении, что Константинополь занять следует, риска тут нет, Англия нам войны не объявит»[1167].
Неужели лед нерешительности, сковавший русскую армию, начинал таять?