Десанта не будет, но эскадру вперед
В действительности же никакого соглашения с Англией не было и даже не намечалось. В Лондоне резиденцию премьер-министра все сильнее сотрясали боевые барабаны, а «негласным барабанщиком» выступала сама королева. «Королева хочет войны и постоянно продавливает это», — записал в первый день нового года Дерби[1001]. А 5 (17) января 1878 г. Виктория направила очередное послание кабинету:
«Мы должны стоять на том, что заявляли: любое наступление на Константинополь освобождает нас от нейтралитета. Неужели это — пустые слова? Если так — то Англия должна отречься от своего положения, отказаться от участия в совете Европы и пасть до уровня державы третьего ранга»[1002].
В тот же день, 5 (17) января, открылась сессия британского парламента, и страсти по поводу событий на Балканах выплеснулись на главную политическую арену страны.
Но что же произошло 11 (23) — 12 (24) января? Какие события тех дней смогли столь роковым образом развернуть Александра II в сторону дальнейших уступок Англии и, по сути, остановить русскую армию на пути к Константинополю и Галлиполи? Ведь, как верно заметил Газенкампф, «не будь телеграммы государя от 12 января, мы заняли бы Константинополь и Галлиполи так же шутя, как Адрианополь. Тогда и с Англией был бы совсем другой разговор»[1003]. А деятелям с берегов туманного Альбиона, как думали очень многие в русской армии, лучше не давать «никаких обязательств, даже не стесняться и теми, которые уже даны, а действовать так, как нам самим выгодно. Англичане сами всегда так делают, и нам надо делать то же самое»[1004].
Уступчивая позиция Александра II сформировалась прежде всего под воздействием тех сообщений, которые приходили из Лондона. О телеграмме Шувалова 9 (21) января об антироссийской направленности англо-австрийских контактов уже говорилось. А 12 (24) января российский посол направил канцлеру Горчакову еще более мрачную телеграмму:
«Обстановка стала очень тревожной. Основания мирного договора до сих пор неизвестны. Речь идет уже не только о посылке флота в Галлиполи, но о немедленном разрыве с нами. Учитывая серьезность момента и непосредственно угрожающее решение, я встретился с премьер-министром и Дерби и изложил им под видом личного мнения мои соображения по основаниям мирного договора, пытаясь доказать, что они не содержат ничего такого, что оправдывало бы по отношению к нам провокацию, последствия которой завтра будут уже непоправимы. Все прояснится через несколько часов ввиду того, что наши требования уже известны в Константинополе. Я думаю, что после этой беседы решение будет отсрочено до завтра»[1005].
Что имел в виду Шувалов, говоря об «очень тревожной обстановке» и «провокации» в отношении России?
Еще на заседании 30 декабря 1877 г. (11 января 1878 г.) лондонский кабинет вернулся к теме обсуждения занятия Галлиполи в качестве «материальной гарантии безопасности Дарданелл». На сей раз все члены правительства или соглашались с необходимостью проведения такой операции, или не возражали. Все, кроме Дерби и Карнарвона, которые выступили против. В качестве компромисса Солсбери предложил свою старую идею об отправке в проливы эскадры из Безикской бухты и посоветовал добиться разрешения султана на ее проход через Дарданеллы. Это не вызвало возражений, но и не получило слов поддержки. По всему чувствовалось, что члены правительства пребывают в нерешительности. Согласились лишь с тем, чтобы «предложить русским гарантировать нам, что они не займут Галлиполи»[1006]. Текст соответствующей телеграммы на следующий день и был направлен в Петербург.
Встретившись с Дизраэли 6 (18) января, Дерби нашел его «всецело поглощенным новыми идеями». Премьер говорил, что сейчас «слишком поздно» и «опасно» посылать десант к Галлиполи, он очень надеялся на союз с Австрией, мобилизацию ее армии и обретение таким образом столь недостающих Англии сухопутных войск — ее «европейской пехоты»[1007].
Значительную часть времени заседания правительства в понедельник, 9 (21) января, заняло бурное выступление премьера с обоснованием необходимости вовлечь в антирусское противостояние Австро-Венгрию[1008].
И вот настало 11 (23) января. Биконсфилд пришел на заседание кабинета в весьма решительном настроении и, как вспоминал Дерби, обратился к собравшимся «с продолжительной, глубокой и сильной речью, без каких-либо признаков раздражения и волнения, как это было в понедельник». На стороне премьера был авторитет королевы, и он надеялся, что Андраши в конечном итоге примет его предложение о совместных действиях. Но требовалось торопиться, и, отбросив сомнения, большинство членов правительства одобрили отправку эскадры через Дарданеллы «к самому Константинополю». Также был одобрен запрос в парламенте чрезвычайного кредита на вооружения в размере 6 млн фунтов стерлингов. Дерби и Карнарвон снова выступили против. Вернувшись в Форин офис, Дерби написал премьеру прошение об отставке, «выдержанное в самом доброжелательном тоне», и на следующий день отослал его на Даунинг-стрит[1009]. За Дерби последовал Карнарвон. Но если уход Карнарвона мало на что влиял, то допустить отставку Дерби, несмотря на нескрываемое «удовлетворение» королевы, глава правительства все же не смог. Удаление из состава кабинета влиятельного госсекретаря по иностранным делам грозило ему распадом. Поэтому Биконсфилд не стал рисковать, и на следующем заседании правительства Дерби всего лишь пересел из кресла рядом с премьером в дальнее, освобожденное лордом Карнарвоном[1010].
Как писал Сетон-Уотсон, новость о посылке эскадры в Дарданеллы до российского посла, «по-видимому», быстро донесла жена лорда Дерби, которая «заклинала» его всеми средствами» предотвратить кризис. Шувалов бросился искать Дерби. Граф Петр Андреевич еще не знал предъявленного туркам окончательного варианта мирных условий, но он был посвящен в главное — те основания мира, которые император утвердил в Парадиме. Именно их-то Шувалов и опасался предъявлять Дерби, справедливо полагая, что они вызовут резко отрицательную реакцию британского кабинета. Но более он молчать уже не мог и на свой страх и риск решил так интерпретировать основания мира, чтобы создать впечатление полной безопасности намерений российского императора для интересов Британской империи[1011]. Надо заметить, что в то время русские основания мира еще не были известны английскому правительству. Но в Лондоне упорно циркулировали слухи о том, что они якобы предполагают склонить турок к заключению секретного русско-турецкого соглашения о проливах и вести переговоры о будущем мире без участия Европы.
Уже по итогам беседы Шувалова с Дерби спикер палаты общин сэр Стаффорт Норткот заявил, что, так как о русских условиях мира ничего не было известно, а быстрое наступление русской армии продолжалось, правительство ее величества уже не могло более медлить и заявило, что дополнительная смета в 6 млн фунтов стерлингов на военные расходы будет внесена на рассмотрение парламента в течение недели. Эту позицию, равно как и решение о посылке в проливы королевского флота, Шувалов связал с попытками кабинета побудить Австро-Венгрию к более энергичному противодействию русским на Балканах и опасениями остаться без союзников в резко обостряющемся противоборстве с Российской империей.
В соответствии с решениями кабинета 11 (23) января в 19 часов из Адмиралтейства вице-адмиралу Джеффри Хорнби в Безикскую бухту была отправлена следующая телеграмма:
«Особо секретно. Отплывайте немедленно к Дарданеллам и следуйте далее к Константинополю. Воздерживайтесь от любого участия в русско-турецких делах, но проход через Проливы должен быть открытым, и в случае беспорядка в Константинополе вы должны защищать жизнь и собственность британских подданных. Используйте ваши полномочия в разделении кораблей так, как вы считаете необходимым для сохранения прохода через Дарданеллы, но не приближайтесь к Константинополю (курсив мой. — И.К.). Доложите о вашем отплытии и поддерживайте связь с Безикской бухтой для возможных последующих приказов, но не медлите, если они не последуют. Сохраняйте ваше назначение в абсолютном секрете»[1012].
На тот момент в Безикской бухте базировалось девять броненосцев королевского флота и ожидалось прибытие еще трех[1013]. Как горделиво писала «Таймс», «средиземноморская эскадра никогда не имела столь внушительных орудий и кораблей, нежели сейчас»[1014].
Полученный адмиралом Хорнби приказ, по сути, требовал пройти Дарданеллы любым путем, без оглядки на существовавшие международно-правовые условности, которые, тем не менее, были весьма существенны. Определялись они статьями Лондонского договора 1 (13) марта 1871 г. и Конвенцией о проливах Босфор и Дарданеллы, заключенной вместе с Парижским договором 18 (30) марта 1856 г. Статья II Лондонского договора гласила:
«Закрытие Дарданелльского и Босфорского проливов, как оно было установлено сепаратной конвенцией 30 марта 1856 г., сохраняет свою силу, с правом, предоставленным е.и.в. султану, открывать указанные проливы в мирное время для военных судов дружественных и союзных держав в том случае, когда Блистательная Порта найдет это необходимым для обеспечения исполнения постановлений Парижского трактата 30 марта 1856 года»[1015].
Статья I Конвенции о проливах 1856 г. подтверждала «древнее правило» Оттоманской империи:
«…в силу коего всегда было воспрещаемо военным судам держав иностранных входить в проливы Дарданеллы и Босфор и, что доколе Порта будет находиться в мире, Его Величество не допустит никакого иностранного военного судна в означенные проливы».
Единственное исключение из этого «древнего правила» содержалось во второй статье Конвенции и распространялось на «легкие под военным флагом суда», предназначенные для обслуживания миссий «дружественных с Портой держав». Султан оставлял за собой право выдавать фирманы на проход этих судов через проливы[1016].
Броненосцы Хорнби, однако, в категорию «легких судов» никак не попадали. Но и Порта не находилась в состоянии мира, а ее существование в Европе висело на волоске, что перечеркивало положения Парижского договора. Легитимные основания для вторжения в проливы начинали складываться, тем не менее для их окончательного оформления требовалось положительное решение султана. Но именно его в Константинополе всячески избегали, не желая оказаться между русским молотом и британской наковальней. Биконсфилд же ждать не собирался. Разрешение на проход эскадры требовалось незамедлительно — слишком дорого было время, а ставки высоки — русские рвались к Константинополю — в этом британский премьер был уверен.
Стремясь провести эскадру в Мраморное море и при этом не очень выбиться из международных приличий, кабинет Биконсфилда заявил Порте, что «флот будет обязан пройти без разрешения вследствие русского наступления на Галлиполи и Константинополь»[1017]. В связи с этим — один важный момент. В начале июля 1877 г. Шувалов разъяснил Дерби, что Россия предпочла бы достигнуть целей войны, не занимая Константинополя, но дать такое обязательство она не может, дабы не сковывать действия своей армии. В Лондоне тем временем ознакомились и с заверениями Александра II в отношении турецкой столицы, сообщенными полковником Уэлсли. После этого, в конце июля, Дерби направил Шувалову очередной меморандум. В нем он выразил удовлетворение словами российского императора, но высказал озабоченность правительства ее величества положением Константинополя, которое может создаться в случае приближения к нему русских войск. В этой ситуации, по заявлению Дерби, Англия, сохраняя объявленный нейтралитет, но обеспечивая собственные интересы, направит флот к турецкой столице для защиты подданных ее величества и европейского населения в целом[1018]. Таким образом, уже в конце июля 1877 г. Петербург был предупрежден Лондоном без всяких недомолвок: если вы приближаетесь к Константинополю — мы вводим эскадру в Мраморное море, и апеллировать к нашему нейтралитету в данной ситуации не имеет смысла.
12 (24) января в 17 часов эскадра Хорнби направилась к Дарданеллам. Капитаном одного из броненосцев — «Sultan» — был не кто иной, как младший сын королевы Виктории принц Альфред, герцог Эдинбургский, муж великой княжны Марии, дочери Александра II[1019].
13 (25) января, после того как эскадра миновала первые дарданелльские укрепления, Хорнби выслал вперед к форту Чанак, расположенному в самом узком, а потому и самом опасном, месте пролива посыльное судно «Salamis» с целью разузнать: пропустят ли турки его эскадру. При этом адмирал велел им строго указать, что он имеет приказ, разрешающий ему прорываться даже силой. «Salamis» вернулся с ответом, из которого следовало, что турки не станут останавливать британские броненосцы[1020]. Эскадра двинулась вперед, и у форта Чанак[1021] около 17 часов Хорнби получил приказ Адмиралтейства вернуться в Безикскую бухту и ждать дальнейших указаний[1022].
В Лондоне же тем временем произошло следующее. Не успел приказ о выступлении флота к Дарданеллам достичь Безикской бухты, как от посла Лайарда из Константинополя пришла телеграмма (№ 102) о том, что турки приняли русские условия мира. В телеграмме по пунктам перечислялись эти условия, и один из них звучал так: «Вопрос о Босфоре и Дарданеллах будет урегулирован между Конгрессом и императором России»[1023]. Одновременно в Лондон пришла телеграмма султана, суть которой сводилась к тому, что если английские броненосцы не будут отозваны, то это даст повод русским сорвать переговоры и занять турецкую столицу[1024]. Все это, вместе с миролюбивыми заверениями Шувалова, повлияло на решение правительства вернуть эскадру Хорнби в Безикскую бухту. Соответствующая телеграмма Адмиралтейства была отправлена уже в 19.25 12 (24) января, всего через 2 часа 25 минут после того, как Хорнби отплыл к Дарданеллам[1025]. Именно после решения вернуть эскадру Хорнби Биконсфилд уговорил Дерби остаться в правительстве.
Но масла в огонь подлила новая телеграмма Лайарда. 13 (25) января посол сообщил: «В моей телеграмме № 102 читать “Султан”, а не “Конгресс”»[1026]. Получалось, что если, согласно первой телеграмме, самый острый для Англии вопрос о проливах гарантированно попадал в сферу воздействия ее правительства, то по второй — эта приемлемая конструкция полностью рушилась. Вывод при этом в Лондоне сделали однозначный: русским все-таки удалось склонить турок к исключительно двустороннему определению режима проливов. А вот этого Биконсфилд допустить никак не мог. Более того, вторая телеграмма Лайарда давала ему прямой повод обвинять Шувалова в сознательном сокрытии истинных намерений российского правительства.
Но вторая телеграмма Лайарда действительно исправляла ошибку первой. Вот как звучал соответствующий пункт в русских основаниях мира, переданных турецким представителям:
«Его величеству султану надлежит договориться с его величеством российским императором, чтобы оградить права и интересы России в проливах Босфор и Дарданеллы»[1027].
В Петербурге считали такую формулировку вполне безобидной и никак не задевающей интересы великих держав, прежде всего Великобритании. Но с этим никак не могли согласиться два ключевых персонажа британской политики — королева и ее премьер-министр. При этом в Петербурге прекрасно понимали: все, что касается режима проливов, — сфера повышенной возбудимости Лондона. Понимали, тем не менее записали: между «султаном» и «российским императором». Зачем?! В 1964 г. авторы фундаментального сборника документов «Освобождение Болгарии от турецкого ига», публикуя русские основания мира, сопроводили этот пункт таким комментарием: «Видимо, предполагалось договориться с Турцией о проливах путем заключения двухстороннего соглашения»[1028]. Надежды такие действительно были. Ведь что скрывалось за лаконичными и одновременно туманными формулировками в отношении проливов?
В ноябрьской записке Нелидова их будущий режим выглядел следующим образом:
«Проливы остаются закрытыми для иностранных военных судов. Прибрежные государства Черного моря имеют, однако, право просить султана о пропуске военных судов поодиночке»[1029].
Таким образом, в режиме закрытия проливов для иностранных военных судов пробивалась брешь в пользу будущего Черноморского флота России. А вот на броненосцы Британской империи режим закрытия должен был по-прежнему распространяться в полной мере. Теперь понятно, почему Шувалов избегал оглашать русские основания мира в Лондоне. «Этот пункт, — писал Шувалов, — вызовет в Англии несравненно большее неудовольствие, чем если бы был допущен свободный пропуск военных судов через Дарданеллы»[1030].
Стремясь не обрушить всю международно-правовую конструкцию режима черноморских проливов, созданную в 1840–1841 гг. и закрепленную в 1856 и 1871 гг., российские политики попытались скорректировать ее к выгоде России в формате двусторонних соглашений с Портой. Однако после 1840 г. опыт подсказывал — договориться с Турцией, в обход Европы, о выгодном для России режиме проливов уже невозможно. В отношениях с Европой приходилось довольствоваться режимом их «закрытия». А захватывать проливы петербургские политики не собирались, потому что боялись вызвать европейскую коалицию против России. Поэтому они вновь принялись за возведение старого воздушного замка — договоренностей с Турцией тет-а-тет по проливам, а план его строительства огласили на всю Европу. Вот такие политики руководили в то время Российской империей. Поэтому неудивительно, что их переиграли прагматичные государственные деятели Запада. Теперь скажите: какие еще нужны доказательства тому, что представленные Европе основания мира сыграли отрицательную роль в отстаивании интересов России в послевоенном обустройстве района Балкан и проливов?
Тем временем Лайард продолжил бить тревогу. 13 (25) января он выступил с заявлением, в котором утверждал, что мирные условия русских — это уничтожение турецкого господства в Европе. Заявление посла было опубликовано и мигом разнеслось по Европе[1031].