Глава 16 И хочется, и колется, и Лондон не велит

Утром 10 (22) января в полевой штаб армии в Казанлыке пришло известие от Струкова о взятии Адрианополя. Доставивший его ординарец описывал картины страшной паники в турецком тылу. Особенно сильное впечатление произвел рассказ о гибели большого числа турецких беженцев, в основном стариков, женщин и детей, в огромном обозе, растянувшемся на несколько километров по дороге из Хаинкиоя на Херманлы. Слушая этот рассказ, главнокомандующий «даже побледнел». От таких вестей, по словам Скалона, «стынет кровь и ужас охватывает душу»[978].

Под впечатлением новостей, «великий князь решил ни в коем случае не принимать перемирия на тех условиях, которые турки не решились принять вчера»[979], и в этот же день он составил две телеграммы императору. В одной из них главнокомандующий писал:

«Турецкое население, уничтожая свое имущество, увозит семейства, которые по дорогам гибнут тысячами. Паника страшная, равно и сопровождающие ее потрясающие события. Ввиду всего этого долгом считаю высказать мое крайнее убеждение, что при настоящих обстоятельствах невозможно уже теперь остановиться и, ввиду отказа турками принять условия мира, необходимо идти до центра, т. е. до Царьграда, и там покончить предпринятое тобой святое дело. Сами уполномоченные говорят, что их дело и существование кончены, и нам не останется ничего другого, как занять Константинополь. При этом, занятие Галлиполи, где находится турецкий отряд, неизбежно, чтобы предупредить, если возможно, приход англичан и, при окончательном расчете, иметь в своих руках самые существенные гарантии для разрешения вопроса в наших интересах (выделено мной. — И.К.)»[980].

А в донесении Александру II от 12 (24) января Николай Николаевич еще раз представил логику необходимых, по его мнению, действий: раз ослепление и нерешительность Порты «вынуждают нас нанести ей окончательный удар», то в этой ситуации, неизбежно связанной с политическими осложнениями, «нам будет выгодно иметь в своих руках столь ценный залог, как Константинополь и берега Босфора». При этом великий князь вновь отметил необходимость занятия Галлиполи и Дарданелл[981]. Главнокомандующий писал, что данное англичанам обещание не занимать Галлиполи носит условный характер — турецкие силы на полуострове есть. Следовательно, мы «всегда можем сослаться на дошедшие до нас слухи об этом», а посему «и стесняться нечего: Галлиполи непременно надо занять и поскорее, чтобы создать совершившийся факт (курсив мой. — И.К.) прежде, чем получится запрещение. С англичанами церемониться нечего: они сами ни с кем не церемонятся; надо пользоваться редким случаем им отплатить»[982].

«Боюсь лишь одного, что Горчаков напутает! — говорил Николай Николаевич. — Он испугается и станет пугать государя»[983].

«С горячим сочувствием» слушая эти рассуждения великого князя, Газенкампф вместе с тем с сожалением заметил, что телеграфное сообщение с Петербургом может помешать сбыться этим замыслам. Всего три дня назад Николай Николаевич приказывал Чингис-хану испортить телеграф, чтобы никто из Петербурга не помешал ему подписать перемирие с турками, теперь же он готов был вновь оборвать телеграф, но уже с прямо противоположной целью — решительного броска к Константинополю и проливам[984].