Глава 17 О несовершенном телеграфе, английских броненосцах и упущенных возможностях

Вечером 19 (31) января главнокомандующий двумя телеграммами известил императора о подписанных основаниях мира и условиях перемирия. Телеграммы достигли Петербурга за два дня — это был еще приемлемый срок. В полевом штабе уже никто не удивлялся «скоростям» и в четыре, и в пять дней. Как выразились бы сегодня, трафик через Румынию полз как черепаха. Никак не удавалось проложить кабель по дну Дуная, и поэтому депеши, доставлявшиеся телеграфом до южного берега, уже на берег северный переправлялись в рукописном виде и только затем продолжали путь по телеграфу. В Адрианополь 20–25 января (1–6 февраля) продолжали приходить телеграммы от императора и канцлера, отправленные еще 16 (27) — 18 (30) января. И только вечером 25 января (6 февраля) от государя пришла поздравительная телеграмма, поданная 21 января (2 февраля):

«Телеграмму твою от 19-го числа о заключении перемирия только что получил и благодарю бога за достигнутый результат. Условия насчет крепостей признаю весьма выгодными. Сообщи мне, положен ли срок перемирию? Желаю, чтобы ты разрешил сыновьям моим возвратиться сюда на некоторое время»[1039].

«Условия насчет крепостей», «сроки перемирия», «возвращение сыновей» — и все?! Очевидная скупость телеграммы императора вызвала у главнокомандующего недоумение. Чувствовалось, что известие о заключении перемирия и подписании условий мира отнюдь не вызвали у Александра II того прилива радости, который захлестнул всю армию. И вскоре эти предчувствия подтвердились.

23 января (4 февраля), в очередной раз совещаясь с канцлером и военным министром, император, по словам Милютина, «высказал нам свое убеждение», что, несмотря на перемирие, мы «не должны ослаблять наших военных мероприятий, а напротив того, следует держаться в полной готовности к возобновлению и даже развитию борьбы (курсив мой. — И.К.)»[1040]. До боли знакомый «репертуар»: 18 (30) января Александр II, по сути, отвергает просьбу главнокомандующего о подготовке к переброске на Босфор одной пехотной дивизии X корпуса, а спустя пять дней — вновь призывает к «развитию борьбы». 26 января (7 февраля) император продолжил эту тему в письме к великому князю:

«…признаюсь тебе откровенно, что я крепко не верю искренности турок в принятии ими всех наших предварительных мирных условий и вижу в этом уловку, внушенную им Англией, а может быть и Австрией… Во всяком случае, в главных наших требованиях, насчет Болгарии, мы никаких уступок делать не можем, вот почему… до окончательного заключения мира нам необходимо оставаться наготове, так как в наш век прогресса одна сила берет верх»[1041].

Это письмо — очередная демонстрация абсурда. Буквально два дня назад император торопил великого князя с подписанием перемирия, дабы не сгущать «черные тучи» в отношениях с европейскими партнерами. Тогда он, выходит, верил «искренности турок»? Но вот перемирие подписано, и император уже «крепко» им не верит. Он снова недоволен тем же — растущим напряжением в отношениях с Веной и Лондоном.

Ваше величество, у вас всего несколько дней назад была прекрасная возможность, воспользовавшись отказом турок от мирных условий, «не ослаблять наших военных мероприятий», «развить борьбу», захватить Галлиполи, Босфор, Константинополь и с этими козырями на руках послать в любую из европейских столиц ваших дипломатов разыгрывать партию послевоенных итогов. Но вы этого не сделали. Вы испугались. А теперь, чувствуя, что на ваши уступки наплевали и вас обходят, вы демонстрируете решительность и «на голубом глазу» призываете к этому же главнокомандующего. Простите, это как называется?..

Выход из такого замкнутого круга абсурдной логики был только один — разорвать сам круг: перестать делать непродуманные уступки и решительно перейти к политике свершившегося факта, развивая достигнутые военные успехи. Тогда и канцлер не мучился бы сомнениями: «какие вопросы, поставленные в ходе войны, должны быть разрешены прямым соглашением между воюющими сторонами, а какие потребуют общеевропейского обсуждения»[1042]. Ответы давались бы в ходе европейского торга на основе факторов силы (или «залогов») каждой из сторон.

Кстати об уступках. Где логика, ваше величество? Вы, вместе с канцлером и послом Шуваловым, сдаете Лондону позицию за позицией, при этом все сильнее раздражаете Австро-Венгрию. Да ладно бы только Большой Болгарией. Уже 20 января (1 февраля) Горчаков телеграфировал Новикову, что, принимая предложение Андраши о созыве конференции, мы, тем не менее, «не согласимся ни на Лондон, ни на Вену»[1043].

Ну чем вам, светлейший князь, конференция в Вене-то не угодила? Не хотели будить воспоминания о поражениях российской дипломатии на венских совещаниях периода Крымской войны? Ведь вы же сами неоднократно указывали на опасность объединения Англии и Австро-Венгрии на антироссийских позициях. А в такой ситуации вполне логично было бы «подкупить» одного из оппонентов, того, чьи претензии наименее задевали российские интересы, — Австро-Венгрию, уступить ей и предотвратить тем самым антироссийский австро-британский альянс, усилив этим собственные позиции перед схваткой с самым грозным противником — Великобританией.

Нет же, на практике все оказалось против здравого смысла: только что осеклись на Боснии и Герцеговине, затем совершенно неубедительно постарались исправить ситуацию; постоянно трезвонили об укреплении «Союза трех императоров» и тут же сами вбили в него новый клин — отказались проводить конференцию в Вене. При этом в Петербурге хорошо понимали, что согласие, несомненно, укрепило бы политические позиции Андраши. И почему бы этим не попытаться воспользоваться? Нет же, мы решительно отказали канцлеру Австро-Венгрии.

Сразу, не лукавя, сдав Боснию и Герцеговину, не оглашая программы по Болгарии, продолжая наступление и занимая Галлиполи и Босфор, можно было соглашаться не только на конференцию в Вене — на конгресс в будуаре королевы Виктории.

Почему Горчаков отверг Вену? Не потому ли, как предположил Милютин, что если конференция будет там, «то, по принятому обычаю, председательствовать будет Андраши, и тогда уполномоченным нашим никто не может быть другой, кроме Новикова». Но Горчаков заявлял, что он не может положиться на Новикова. А может быть, за этим скрывалось банальное желание российского канцлера «самому играть роль и рисоваться перед Европой»[1044].

Если ты совершаешь столь непродуманные ходы, то жди — твой противник обязательно этим воспользуется и тебя накажет. Так оно и вышло. 27 января (8 февраля) из Лондона пришло официальное уведомление, что правительство ее величества в интересах защиты британских подданных в Константинополе вводит флот в проливы. Правительство заявило об этом в обеих палатах парламента, а в сообщениях кабинетам великих держав пригласило их последовать примеру Англии и также послать свои боевые эскадры к турецкой столице.