Лондон меняет курс
Колониальные трения с Францией и Германией, планы связать Британскую империю железнодорожной линией Кейптаун — Калькутта, стремление первыми утвердиться в перспективных нефтеносных районах Месопотамии и Персидского залива — все это с середины 90-х гг. настойчиво побуждало кабинет Солсбери к обсуждению возможных сценариев окончательного решения Восточного вопроса — раздела владений Оттоманской империи. И центральной темой в этом обсуждении оставался Египет. Именно к нему и Суэцкому каналу сдвигались основные английские интересы на Ближнем Востоке, ранее сконцентрированные вокруг черноморских проливов[1649]. Потребность в лакомых кусках турецких провинций и отпоре наступающему сюда же французскому и германскому капиталу заставляла лондонских правителей тяготиться обязательствами перед Портой, принятыми в соответствии с Кипрской конвенцией, и все чаще делать вид, что старая догма британской внешней политики — сохранение целостности Оттоманской империи в качестве фактора сдерживания российской экспансии в Малой Азии, Закавказье и зоне проливов — не более чем плод ностальгического воображения политических ветеранов.
К необходимости изменения прежней политики подталкивало и резкое обострение с начала 90-х гг. кризиса Оттоманской империи, вызванного всплеском армянского национально-освободительного движения и ответными кровавыми действиями турецких властей и мусульманского населения. Так что очередной ближневосточный кризис заставлял лондонский кабинет не только накапливать броненосцы у входа в Дарданеллы.
Будучи премьер-министром в 1892–1894 гг., У. Гладстон «несколько раз публично заявлял, что в интересах человечества необходимо возложить решение армянского вопроса на русское правительство». В этой связи лидер либералов и его единомышленники допускали возможность того, что Западная Армения отойдет к России, одновременно компенсируя ей оккупацию Египта Англией[1650].
Тем временем кризис в Турции разрастался. В ответ на армянские волнения в Сасуне в августе 1894 г. султан Абдул-Гамид и его правительство санкционировали погромы и резню армян.
В конце июля 1895 г., после победы консерваторов на выборах и накануне визита кайзера Вильгельма в Лондон, германский посол граф П. Гатцфельд беседовал с новым английским премьером по восточной проблематике. Инициатива встречи исходила от посла Германии, на что у него были две веские причины. Во-первых, в ходе встречи с Солсбери 27 июня (9 июля) Гатцфельда встревожили намеки английского премьера на возможность достижения соглашения с Россией о разделе Турции[1651]. По словам Солсбери, Гатцфельд «убеждал его в большей целесообразности подписания соглашения с Германией, нежели с Россией»[1652]. Во-вторых, неожиданно из-за проблем с захватом Абиссинии закапризничала Италия, недовольная той поддержкой, которую она получала в этом вопросе от своих союзников по Тройственному соглашению[1653]. По словам германского посла в Риме графа Б. фон Бюлова, требования Италии, изложенные ему 2 (14) июля министром иностранных дел бароном А. де Бланком, «можно было суммировать в двух словах: Зейла и Харар»[1654][1655]. А ведь это были африканские территории, зажатые с севера и юга британскими владениями. Более того, с 1874 г. Зейла управлялась египтянами, а Египет был оккупирован англичанами. Ссориться же с Лондоном по колониальным вопросам после Занзибарского соглашения в Берлине не хотели. В итоге Гатцфельд поспешил с визитом в Форин офис.
Посол Германии нашел английского премьера «в хорошем настроении и весьма разговорчивым». Солсбери размышлял о том, что «процесс гниения Турции продолжается и ее развал должен произойти в ближайшее время», впрочем, он может и затянуться. Вместе с тем премьер заявил, что «у нас в свое время весьма опрометчиво отвергли предложения императора Николая послу Сеймуру перед Крымской войной». «Лорд Солсбери, — по словам Гатцфельда, — согласился бы на них в любом случае»[1656].
Германский посол прямо сформулировал вопрос: «Возможен ли мирный раздел Турции между заинтересованными сторонами?»[1657]. Услышанное в ответ позволило Гатцфельду сообщить в Берлин, что взгляды Солсбери «в связи с событиями в Турции серьезно изменились и он теперь проникнут убеждением, что Англии не следует пренебрегать возможностью распада Турции и рассмотрением вариантов ее раздела»[1658]. Впрочем, против раздела Турции Солсбери особо не возражал и двадцать лет назад. Но, как и в середине 70-х, суть вопроса заключалась в том, как, с кем и в какой политической конфигурации делить одряхлевшую Оттоманскую империю, укрепляя при этом стратегические позиции Англии на Востоке.
Ознакомленный с меморандумом барона Бланка, Солсбери не раз заговаривал о возможности удовлетворения территориальных претензий Италии за счет передачи ей двух турецких провинций — Албании и Триполитании. В отношении Австро-Венгрии он заявил, что она «также может найти свое удовлетворение в районе Салоник»[1659].
Что же касалось турецких «даров» России, то 5 (17) августа Гатцфельд докладывал в Берлин, что «план» лорда Солсбери предполагает «обильное удовлетворение России на Востоке»[1660]. Собеседники прекрасно понимали, что, прежде всего, речь идет о Константинополе и проливах. Но если судить по донесениям Гатцфельда конца июля — начала августа 1895 г., то ни в одном из них прямо не указано, что английский премьер предложил считать Константинополь и проливы добычей России при разделе Турции. В то же время, по словам посла, Солсбери «заметил, что ему будет весьма сложно предлагать это, потому что вряд ли стоит сомневаться в том, что Россия, когда она вступит во владение Проливами, в любое время будет способна угрожать британским интересам в Средиземном море совместно с Францией»[1661].
Солсбери находился в весьма непростом положении. Внутри страны на него давили со всех сторон, призывая энергично вступиться за армян Османской империи. Одновременно тревожила возможность полного краха Турции, к чему требовалось подготовиться. И в том, и в другом случае без России было не обойтись. А что в Петербурге запросят за свои услуги? Проливы! Вместе с тем против наверняка будут Австро-Венгрия и… Франция. А вот это — главное, даже несмотря на то, что пока Петербург и Париж явно стремились демонстрировать полное взаимопонимание на Ближнем Востоке. Франция была заодно с Россией в Константинополе, Россия же — на стороне Франции в египетских делах. И все это против Англии. Но брешь есть!.. И вот здесь для английского премьера открывалась заманчивая перспектива дипломатической интриги — самому поманить Россию ее исконно вожделенным…
В Берлине это быстро уловили. Получив первые донесения Гатцфельда, главный советник германского МИДа, его «серый кардинал» барон Ф. Гольштейн, писал, что все последние предложения Солсбери направлены на ослабление русско-французского давления на Египет. А через два дня он заявил, что необходимо всячески поддержать намерение Солсбери «путем крупных уступок России изолировать Францию» и постараться таким образом оторвать их друг от друга[1662].
В своих донесениях Гатцфельд в целом верно представил позицию Солсбери в отношении Порты: английский премьер не стремился ускорять распад империи Османов, однако он хотел бы иметь некий предварительный план на этот случай, достигнутый на основе согласованного разграничения сфер интересов великих держав[1663].
Поддерживая проект Солсбери в части удовлетворения России на Ближнем Востоке, барон Гольштейн одновременно оказался этим озабочен. Куда англичане поспешат со своими предложениями? Разумеется, в Петербург. А перспектива англо-русского соглашения по разделу Турции за спиной Берлина вовсе не улыбалась руководству германского МИДа. Следовательно, англичан надо было опередить.
В начале августа в Лондон для участия в совместных морских маневрах прибыл Вильгельм II. 5 (17) августа, после обеда у королевы, состоялась беседа кайзера с английским премьером. Солсбери, по словам присутствовавшего Гатцфельда, «коснулся вопроса» о том, что при ухудшении ситуации в Турции может приблизиться опасность ее развала. Но предварительно Гатцфельд посоветовал императору в разговорах с премьером избегать темы раздела Турции, что Вильгельм и сделал, заявив, что ситуация в Турции не так плоха, и посоветовал Солсбери уговорить султана лишь улучшить администрацию и освободиться от продажных чиновников[1664]. Уяснив, как ему показалось, позицию Германии, премьер-министр на следующий день, сославшись на прием у королевы, отказался от повторной встречи с императором Вильгельмом. А 15 (27) августа он написал послу в Константинополе Ф. Карри:
«Мои беседы с послами Австрии и Германии делают предельно ясным то обстоятельство, что вся Европа против нашей армянской политики. Две немецкие державы четко ее не воспринимают и считают ее донкихотской и опасной. Франция не питает симпатии к этой политике, но она должна поддерживать Россию. России также не нравится наша политика, однако у нее репутация защитницы веры, ив то же время она несколько нервничает из-за своих армян. Таким образом, она, следовательно, и Франция должны нас поддержать…»[1665].
Англо-германские переговоры о «плане» раздела Османской империи были свернуты, по сути, даже не успев начаться.
На этом фоне весьма неожиданный для Лондона ход был предпринят Берлином. Через прибывшего в германскую столицу британского военного представителя полковника Л. Суэйна Вильгельм II довел до лондонского кабинета уже свой план раздела империи Османов. Кайзер пообещал «Англии поддержку в вопросе применения силы против султана с условием, что Германия, Австро-Венгрия и Италия получат компенсацию». Теперь германский император «утверждал, что в Турции назрел политический кризис и вскоре следует ожидать дворцового переворота». Англии кайзер предлагал окончательно закрепить за собой Египет, Австро-Венгрия должна была получить Салоники, Италия компенсировалась Триполитанией, но вместо Албании получала бы суданские территории, обозначенные в меморандуме барона Бланка. В отношении же России полностью реализовывался замысел Гольштейна: она получала самые «крупные уступки» — черноморские проливы, «Константинополь, Малую Азию и турецкие области до Салоник». Вильгельм II даже посоветовал Солсбери предложить России Сирию, тем самым вызвав к ней вражду со стороны Франции[1666].
Подобная откровенность смутила Солсбери, и он проигнорировал предложения германского императора. В Берлине же окрепли суждения, что английское правительство вовсе и не стремится к немедленному разделу Оттоманской империи.
Тем временем правительство кайзера принялось усиленно обхаживать петербургский кабинет, возвращаясь, по сути, на рельсы политики князя Бисмарка. В Берлине довольно быстро осознали, что тот антирусский крен, который набрала германская политика в связи с отказом от «договора перестраховки», весьма опасен. 4 (16) марта 1894 г. рейхстаг одобрил торговый договор с Россией. «Вильгельм II вне себя от радости, — писал по этому поводу Ламздорф, — и все увеличивает количество проявлений симпатии к России»[1667]. Еще сам Бисмарк понял, что осенью 1887 г. сильно погорячился с финансовым шантажом России, и в прошении об отставке посоветовал императору «дать указания воспрепятствовать займу русских в Париже»[1668]. В октябре 1894 г. Вильгельм II «по собственной инициативе» отменил запретительные решения Бисмарка в отношении русских бумаг[1250]. Однако тема сближения с Германией вызывала «мало симпатий» у Александра III и, по словам Ламздорфа, действовала ему «на нервы»[1670].
После смерти Александра III 20 октября (1 ноября) 1894 г. и восшествия на престол молодого императора Николая II заигрывания кайзера с Россией продолжились. Об этом в начале 1895 г. сообщал из Берлина граф Павел Шувалов, пораженный «той настойчивостью», с которой Вильгельм II обосновывал ему необходимость «сердечного согласия» между Россией и Германией. По словам посла, Вильгельм II с сожалением признал, что именно действия германской стороны привели к невозобновлению «договора перестраховки». Подобные настроения кайзера отмечал в своих донесениях и сменивший Шувалова на посту посла в Берлине граф Н. Д. Остен-Сакен[1671].
Весной — летом 1895 г. Германия наперегонки с Францией стремилась оказать поддержку России в давлении на Японию с целью ослабить ее претензии к побежденному Китаю[1672]. Обе державы, как записал в своем дневнике Ламздорф, «ввязались» в эту «рискованную авантюру скрепя сердце» и «лишь ради того, чтобы не увидеть» Россию «в чрезмерно интимном уединении» со своей противницей[1673].
1 (13) октября 1895 г. российский министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский был принят Вильгельмом II. На вопрос императора: «Какие у вас дела в Константинополе?» — князь Лобанов ответил, что, «как кажется, армянский вопрос находится на пути улаживания», Франция «не совсем спокойна относительно дальнейших планов Англии», а «довольно загадочное поведение лорда Солсбери» и отдельные высказывания посла в Париже маркиза Ф. Дафферина «заставляют опасаться, нет ли у Англии намерения завладеть Дарданеллами». На последнюю фразу князя император Вильгельм отреагировал весьма бурно: «Это объясняет все, и это, должно быть, соответствует действительности. Но в таком случае почему бы вам не взять Константинополь? С моей стороны никаких возражений не было бы»[1674]. 13 (25) октября в письме к Николаю II, комментируя высказывания Лобанова-Ростовского, кайзер отметил, что если англичане и овладеют Дарданеллами, то с этим «никогда» не смирятся другие участники Берлинского трактата, после чего он загадочно намекнул своему российскому коллеге: «Вместе с тем, как мне кажется, у англичан есть какой-то замысел изменения своей политики на Средиземном море…»[1675].
Князь Лобанов принимал желаемое за действительное, когда в разговоре с Вильгельмом II представил армянский вопрос «на пути улаживания». 5 (17) сентября 1895 г. константинопольские армяне вышли на демонстрацию против затягивания турецким правительством обещанных реформ. Мусульмане Стамбула при попустительстве властей ответили погромами, которые с конца сентября перекинулись на провинции. Кровь армян полилась рекой, а накал политических страстей вокруг этих событий стал стремительно нарастать.
Еще современники подметили, что Ближневосточный кризис 1895–1896 гг. очень напоминал Балканский кризис 1875–1876 гг. Известный политик либеральной партии Дж. Рассел писал, что «история двадцатилетней давности повторяется во всех своих деталях»[1676]. Этот же мотив звучал и в донесениях Нелидова из Константинополя[1677]. Вот только на сей раз ироничная дама-история выстроила политическую мизансцену, поменяв традиционным актерам их роли.
В разной степени, но все кабинеты великих держав были заинтересованы «замять» армянский вопрос и не доводить дело до разрушения Оттоманской империи. Однако активным защитником турецких христиан предстала уже не Россия, а Великобритания. Английское правительство пыталось организовать общеевропейское давление на султана в интересах скорейшего проведения реформ, но в лучшем случае все ограничивалось совместными заявлениями послов великих держав в Константинополе. В Лондоне понимали, как по мере роста британского давления на Порту усиливалась изоляция Великобритании. Более того, политика давления рушила традиционное англо-турецкое сотрудничество и грозила укреплением российских позиции в Стамбуле. В очередной раз статус-кво на Ближнем Востоке трещал по всем швам, что подстегивало обсуждение темы краха империи Османов и дележа ее наследия.
После кровавых константинопольских событий сентября 1895 г. английское правительство буквально забросало Петербург предложениями о совместных действиях по усилению давления на правительство султана. Солсбери очень нуждался в российской поддержке, и поэтому вполне могли наметиться основы для взаимовыгодного торга. Средиземноморская Антанта 1887 г. никоим образом не могла здесь сковать британского премьера, который, думается, уже осенью 1895 г. принял решение не возобновлять это соглашение, обременявшее текущие интересы британской политики.
Германия, как и в годы Бисмарка, устами своего императора вновь стала звать Россию к Константинополю и проливам, обещая поддержку и запугивая английскими интригами.
Что касалось Австро-Венгрии, то она в то время безраздельно доминировала на Балканах. Однако после убийства Стамболова в июле 1895 г. венский кабинет сильно забеспокоился в отношении возвращения Болгарии в орбиту российского влияния и, в отличие от политики Андраши, выступил решительным противником перехода проливов под контроль Петербурга. 28 октября (8 ноября) 1895 г. в беседе с германским послом графом П. Эйленбургом новый министр иностранных дел Австро-Венгрии граф А. Голуховский обозначил «две точки зрения, которые лежали в основе его взгляда на Восточный вопрос»:
«1. Австрия не потерпит Россию в Константинополе и ее монополии на проход через Дарданеллы, потому что балканские государства (прежде всего Болгария) немедленно кристаллизуются вокруг этого нового русского центра, а австрийское влияние в Адриатическом море будет утрачено.
2. О компенсациях Австрии речь может идти только в случае распада Турции…»
Голуховский особо подчеркнул, что в этом его полностью поддерживает император[1678]. В ответ германский посол мог лишь утвердительного кивнуть головой, так как еще в начале августа 1895 г. слышал подобные высказывания от самого Франца-Иосифа[1679]. «При таких взглядах, — заметил Эйленбург в донесении канцлеру князю X. Гогенлоэ, — нет ничего удивительного в том, что граф (Голуховский. — И.К.) более всего боится взаимопонимания между Англией и Россией»[1680]. В августе антироссийские высказывания Франца-Иосифа в отношении судьбы Константинополя вызвали довольно сдержанную критику канцлера Гогенлоэ[1681]. В ноябре же посол Эйленбург прореагировал более решительно. «…У меня нет сомнений, — говорил он Голуховскому, — что Германия не станет поддерживать политику Австрии, которая видит в захвате русскими Константинополя повод к войне» (выделено мной. — И.К.)[1682].
Берлин в очередной раз остудил антироссийский запал Вены. А вскоре подобное ей пришлось испытать и со стороны Лондона. В начале 1896 г. Солсбери уведомил Голуховского, что правительство ее величества считает нецелесообразным для себя продление соглашения 1887 г. В своих балканских притязаниях Австро-Венгрия оказывалась один на один с Россией.
Франция? А она была союзницей России, и союзники договорились согласовывать свои действия на Ближнем Востоке. Париж выступал противником лондонских инициатив по оказанию давления на султана, и этим он серьезно страховал Петербург, который платил ему поддержкой в египетских делах. Примечателен факт: когда после сентябрьской резни армян 1895 г. Солсбери попытался убедить кабинет в необходимости предоставить Ф. Карри право вызывать флот из Безикской бухты к Константинополю для устрашения султана, то он не нашел поддержки среди членов правительства. Эксперты Адмиралтейства вдруг заголосили, что русско-французский союз «склонил морской баланс на Средиземном море не в пользу Британии»[1683][1684].
Таким образом, с осени 1895 г. ситуация в Турции и расклад сил в Европе благоприятствовали планам Петербурга по захвату Босфора. «Мы готовы», — заявили в конце октября военный министр Ванновский и управляющий Морским министерством Чихачев[1685]. А 14 (26) декабря Чихачев еще раз заверил Лобанова-Ростовского в готовности флота «начать кампанию» по овладению Верхним Босфором[1686]. Летом 1896 г. сначала офицеры Морского министерства, а затем Одесского военного округа, с согласия турецких властей, осматривали укрепления проливов. В отношении Босфора было заявлено о потенциальной эффективности установки минных заграждений в его узкой части. Система же дарданелльских укреплений, по мнению русских специалистов, была недостаточна для успешного отпора попыткам их прорыва. С выводами «было ознакомлено правительство султана, которому предлагалось обратиться за содействием в минной обороне Проливов к России»[1687].
Как в таких условиях повела себя российская дипломатия? А она с самого начала Ближневосточного кризиса, побуждая султана к реформам, тем не менее грудью встала на его защиту. Когда Нелидов после сентябрьской резни в Константинополе попытался «привлечь самое серьезное внимание императорского правительства» к своему плану захвата Верхнего Босфора, изложенному еще осенью 1892 г., то его стремление было проигнорировано[1688]. После того как в ноябре 1895 г. в речи на банкете лондонского лорд-мэра Солсбери предупредил султана, что «если он не прекратит своих жестокостей, то ярость бога обрушится на него», князь Лобанов написал послу Стаалю: «Нам хотелось бы верить, что грозная перспектива распада Оттоманской империи не входит в комбинацию лорда Солсбери»[1689]. В Петербурге более всего опасались, что Англия воспользуется очередным кризисом в Турции для своего утверждения в зоне проливов, и, исходя из этого, строили российскую политику. Поэтому-то Нелидов и внушал султану мысль, что действия России «носят исключительно сдерживающий характер и что, присоединившись вместе с Францией к английским демаршам в пользу армян», в Петербурге «воспрепятствовали англичанам перейти к обособленным энергичным действиям»[1690]. Нелидов явно стремился «закошмарить» султана английской угрозой, завлечь перспективой совместной с Россией защиты проливов и таким путем установить над ними российский контроль.
Подобно тому как действовал Форин офис в 1875–1878 гг., теперь уже российская дипломатия стремилась всячески уберечь Турцию от развала, сохранить статус-кво в зоне проливов и не допустить там усиления позиций своих британских коллег. Более того, в Петербурге упорно избегали даже намеков на переговоры с англичанами по проливам, которые могли быть расценены как шаги к разделу османских территорий.