О бедствиях войны, ее «никчемности» и о готовности к ней России

«Внутреннее и экономическое перерождение России находится в таком фазисе, — говорилось в записке, — что всякая внешняя ему помеха может повести к весьма продолжительному расстройству государственного организма. Ни одно из предпринятых преобразований еще не закончено. Экономические и нравственные силы государства далеко еще не приведены в равновесие с его потребностями. <…> Война в подобных обстоятельствах была бы поистине великим для нас бедствием (курсив мой. — И.К.). <…> Даже при благоприятных обстоятельствах Россия может оказаться вполне уединенной, при неблагоприятных же она может вдруг подвергнуться ударам громадной европейской коалиции. Таким образом, как внутреннее наше положение, так и внешняя наша обстановка одинаково указывают, что нам не только нельзя желать войны, а, напротив, следует всемерно стараться ее избегнуть»[803].

Приведенная цитата и особенно выделенные в ней строки весьма популярны в среде тех исследователей истории России XIX в., которые стремятся доказать порочность Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и ее крайне негативное воздействие на внутреннее развитие страны. Логика здесь проста: не славянам надо было помогать и тем более не на Константинополь зариться, а решать внутренние проблемы страны.

Вот и А. Янов, следуя этой логике и уверенный в том, что никто, кроме Бисмарка и славянофилов, не навязывал России «эту никчемную войну», пытается убедить в этом читателей своей книги. Он приводит выделенную мной фразу от лица Милютина, сопровождая ее комментарием, что «еще задолго до войны» в записке военного министра «совершенно точно предсказывался ее бедственный исход»[804].

И правда, если цепляться только за пессимистические строки из записки Обручева — Лобко, то все действительно окрасится в мрачные тона, а вывод прозвучит как приговор: России ни при каких обстоятельствах нельзя было воевать. Вместе с этим надо заметить, что в различных кругах общества того времени были весьма распространены суждения о неготовности России к войне. Однако при внимательном прочтении документов военного министерства периода Балканского кризиса обнаруживается пара весьма любопытных моментов, явно идущих вразрез с указанными оценками.

Во-первых. Ни Милютин, ни авторы планов военной кампании против Турции не занимались предсказанием «бедственного исхода» возможной войны. У них были иные задачи. Разумеется, это вовсе не означало, что они стремились лишь к войне и закрывали глаза на ее неизбежные бедствия. Как, позвольте спросить, они должны были себя вести и что говорить в условиях, когда в Российском государстве отсутствовала непреклонная воля самодержца к недопущению войны с Турцией на Балканах, а факторы предотвращения такой войны после начала восстания в Болгарии падали словно подкошенные?

Во-вторых. Оценку вероятной войны как неизбежного бедствия для России можно встретить еще в дневниковых записях Милютина, датированных 27 июля (8 августа) 1876 г. Однако прежде чем высказать ее, Милютин обрушился на тех, кто распускал слухи, «что мы будто бы не готовы к войне, что у нас нет ни армии, ни пороха, ни ружей и т. д.».

Россия к войне готова, — утверждал военный министр. «Никогда еще, положительно никогда, — писал он, — Россия не имела в готовности такой силы, со всеми материальными средствами, как теперь…»[805].

Замечу, что такие оценки Милютин доверял не только своему дневнику. Заявления в подобном духе неоднократно слышали от него первые лица государства[806]. И дело здесь было не только в защите чести мундира военного министра — руководителя проводившихся в течение последних шестнадцати лет военных преобразований.

При оценке готовности к войне можно соотносить количественный состав противостоящих сил, сравнивать технические характеристики используемых ими вооружений. Однако, при более или менее равных показателях, в конечном счете, как точно заметил Милютин, «одна война может фактически выказать, насколько мы готовы к ней».

И вот здесь, по соображениям военного министра, на первый план выходили уже факторы иные:

«Но ужели для своего оправдания, для удовлетворения своего оскорбленного самолюбия желать бедствия России. А по-моему убеждению, война была бы для нас неизбежным бедствием (курсив мой. — И.К.) потому, что успех и ход войны зависят не от одной лишь подготовки материальных сил и средств. <…> У нас подготовлены войска и материальные средства, но вовсе не подготовлены ни главнокомандующие, ни корпусные командиры»[807].

Последнюю фразу из дневниковых записей Милютина иначе как пророческой не назовешь.

К войне с Турцией Россия готова, но надо отдавать себе отчет — война принесет неминуемые беды. И поэтому не менее твердо надо представлять, за что собираемся воевать? За оскорбленное самолюбие славянского заступника? — утешение, мягко говоря, слабое. Надо выбирать. И выбор этот за верховной властью. Вот, по сути, позиция Милютина.

И логика такой позиции нашла свое продолжение в записке Обручева — Лобко. Когда 8 (20) февраля 1877 г. Милютин на совещании у императора стал читать эту записку, то ее начало, говорившее о «бедах» надвигавшейся войны, явно «пришлось по вкусу» присутствовавшим. Горчаков даже «несколько раз вполголоса выражал» готовность подписаться под всем услышанным. Но на это Милютин не замедлил возразить: «Не спешите, заключение мое будет совсем не в вашем смысле». И оно, как мы уже знаем, действительно оказалось не «в смысле» Горчакова — Рейтерна: да, нам нужен мир, но мир не любой ценой, а мир, отвечающий нашим интересам, даже если этого придется добиваться решительной войной.

Милютин был явно доволен произведенным эффектом и писал о том, что основные мысли записки «были развиты Обручевым мастерски»[808]. Записка оказалась политически выверенной, и позиция военного ведомства предстала перед императором и канцлером просто безупречной. Получалось, что устами своего министра военные доносили не только озвученные, но и явно подразумеваемые смыслы: мы прекрасно понимаем все возможные беды войны и разделяем очевидные опасения на этот счет, поэтому не надо делать из нас тупых сторонников войны, но столь же не стоит обвинять нас в неготовности к ней. Россия к войне готова. Вот только надо окончательно определиться: или мы воюем, или нет. Нельзя же находиться в подвешенном состоянии, оно наихудшее из возможных. А в обстоятельствах мобилизованной армии, не добившись ничего, просто взять и дать задний ход — это политическое безумие. Такой шаг продемонстрирует нашу слабость, подзадорит турок, всех наших европейских недоброжелателей и вернет нас снова в ситуацию Балканского кризиса, только в гораздо худшем положении. Такие мысли просто летели вдогонку за текстом записки.

Как видим, попытка А. Янова опереться на Д. А. Милютина в обосновании своего представления о «никчемности» русско-турецкой войны не выдерживает критики. Все было отнюдь не прямолинейно в суждениях военного министра, как то выходит у А. Янова. А приводимые им, казалось бы, недвусмысленные цитаты из Милютина явно вырваны из глубокого и неоднозначного контекста. Ну, а дальше — больше. Никчемные цели войны, по логике Янова, определили и никчемность ее подготовки.

«Спланирована кампания, однако, — пишет Янов, — была, как всегда (курсив мой. — И.К.), из рук вон плохо: три бездарных штурма Плевны…»[809]. «Как всегда…» — вот это просто перл! Стилистически изящно путешествуя по российской истории и крупными мазками фактов и теорий обосновывая масштабность замысла — неизбежность проклятого тоталитарного бытия России вне ориентации на демократии Западной Европы, — Янов, сам того не замечая, походя, стал давить главное — неопровержимость конкретных фактов этой самой истории.

Кампания 1877 г. планировалась отнюдь не «как всегда», а как раз вопреки этому — вопреки худшим сторонам опыта русско-турецких войн. План кампании впитал все на тот момент наиболее разумные, эффективные и проверенные опытом факторы оптимального достижения победы в войне против Турции. Поэтому столь небрежно оброненная Яновым оценка планирования кампании — «из рук вон плохо» — это холостой выстрел в соответствии с хорошо знакомой установкой: я уверен, что это было плохо, а как конкретно — я не знаю. (Ну, а далее — прямо как в анекдоте про «мудрую» сову: «Что вы меня грузите какой-то конкретикой — я решаю стратегические вопросы».)

По логике Янова, но уже с опорой на факты, как раз и получается, что спланирована кампания не могла быть плохо уже потому, что ее основной расчет строился на предотвращении ловушек «крепостных» войн. В стратегии быстрого броска к Константинополю армии «вторжения» с возложением всех тыловых и фланговых задач на плечи армии «обеспечения» не могло быть места трем «Плевнам». И не вина разработчиков кампании, что данная стратегия не была реализована. Произошло же это из-за того, что в отношении судьбы турецкого наследия в Европе высшее руководство Российской империи чрезмерно ориентировалось на «концерт» великих держав, и прежде всего позицию Великобритании, в ущерб собственной, строго прагматичной игре, направленной на обеспечение не мифических, а реальных имперских интересов безопасности и развития.

Подведем итог. Планы кампании против Турции образца 1866 г., осени 1876 г. и весны 1877 г. строились именно по «антиплевненскому» алгоритму. Стратегический замысел этих планов предусматривал обезопасить русскую армию на Балканах от капканов «крепостных» войн и сосредоточить ее наступательный потенциал на главной цели — Константинополе. Рассмотренные планы очень напоминали тот гипотетический сценарий, который был предложен в самом начале главы. Получается, что возможному «турецкому гамбиту» должен был быть противопоставлен «русский блиц».

Но планы планами, а на войне как на войне. И в текущей реальности военные действия в Придунайской Болгарии в июне — июле 1877 г. стали развиваться отнюдь не по планам сотрудников Военно-ученого комитета Славного штаба. Что же случилось? И все ли здесь объясняется политико-дипломатической уздой, которая незримо осаживала наступательную решимость русской армии?